В личной жизни Че все было не так просто. Предстояло нелегкое объяснение с Ильдой, в супружеской верности которой Че никогда не сомневался.
Алейда вспоминала, как Че сделал ей предложение. Она работала его личным секретарем и отвечала за всю корреспонденцию. Примерно 12 января 1959 года Че попросил ее прочитать и отправить письмо Ильде, в котором Че просил о разводе, так как встретил молодую кубинку и хочет на ней жениться. Алейда спросила, что это за женщина. Че с удивлением посмотрел на нее и ответил: «Ты». До этой минуты они никогда не обсуждали возможный брак. Алейда ничего не ответила, а просто отправила письмо212.
В январе 1959 года Ильда с Ильдитой уже прилетели в Гавану. Эрнесто прямо сказал жене, что у него есть другая женщина, он любит ее и как честный человек обязан на ней жениться. Эти слова дались Че с огромным трудом — он не мог смотреть на Ильду, в глазах которой стояли слезы. Ильда, конечно, дала согласие на развод, но скрыть своего горя не смогла. Че, осознав, какую боль он причиняет матери своего ребенка, выдавил из себя: «Лучше бы я погиб в бою»213.
Но для Ильды, как и для Че, служение обществу было неизмеримо выше любых личных проблем. Зная мужа, чье мировоззрение сформировалось не без ее помощи, Ильда твердо сказала, что Че должен жить и отдавать все силы строительству нового, справедливого общества. Он должен помочь Кубе избежать ошибок Гватемалы, а сама революционная Куба обязана прийти на помощь другим странам Латинской Америки, страдающим от гнета коррумпированных проамериканских диктаторов.
Они решили остаться друзьями и товарищами по борьбе. Ильда, как очень хороший специалист по макроэкономике, стала работать на Кубе, всецело отдавая знания и опыт на пользу победившей революции[127]. С 1959 года в составе специальной комиссии она занималась восстановлением крестьянских домов, разрушенных батистовской армией в ходе гражданской войны.
Че постоянно виделся с дочкой, которую привозили в Ла-Кабанью, и Ильдита беззаботно играла в кабинете всемирно известного команданте. Ильда передала с дочерью их совместные фотографии гватемальского периода, которые Че рассматривал с ностальгией. Маленькая Ильдита даже спрашивала мать: «А я что, тоже родом из Гватемалы?»
Развод с Ильдой был оформлен 22 мая 1959 года, а 2 июня Алейда и Че стали мужем и женой.
9 января 1959 года Че после шестилетней разлуки обнял в аэропорту Гаваны своих родителей. Они прилетели на самолете, который кубинское правительство направило в Аргентину, чтобы привезти на родину кубинских политических эмигрантов. Эрнесто-старший в порыве чувств поцеловал взлетную полосу гаванского аэропорта. Он очень гордился своим знаменитым на весь мир сыном и все же не понимал его.
Отец считал кубинскую эпопею Тэтэ веселым и опасным приключением, которое теперь благополучно завершилось. Он без всякой задней мысли спросил сына, когда тот намерен вернуться к врачебной практике. Че со свойственной ему иронией ответил, что у них с отцом одинаковые имя и фамилия, поэтому Эрнесто-старший может вполне открыть врачебную практику и калечить там пациентов с таким же успехом, как это делал бы сам Че.
Нет, любимый сын Эрнесто-старшего и Селии навсегда выбрал путь революционера: Че грустно пошутил, что даже не знает, в какой земле упокоятся его бренные останки.
Родители Че (особенно отец) сразу почувствовали, что сын не шутит. Хотя Че был знаменит и крайне популярен на Кубе, он сразу же сказал родителям, что не позволит ни себе, ни им пользоваться здесь какими-либо привилегиями за государственный счет. Когда Эрнесто-старший изъявил желание посмотреть места боев в Сьерра-Маэстре, Че был готов выделить джип с провожатым (ветераном боев), но бензин и еду родители должны были оплачивать самостоятельно. Поездка не состоялась.
С момента победы революции Че пришлось заниматься крайне для него неприятным, но необходимым делом. В крепости Ла-Кабанья была военная тюрьма, и она стала наполняться уже 1 января, когда люди вышли на улицы и стали ловить полицейских и агентов спецслужб диктатуры. Вскоре в Ла-Кабанье скопилась примерно тысяча заключенных. Это были в основном должностные лица репрессивных органов свергнутой диктатуры низшего и среднего звена — главные преступники предпочли сбежать вместе с Батистой.
Тем не менее в руки революционеров все же попали Эрнандо Эрнандес — глава национальной полиции при Батисте, а также Эрнесто де ла Фе — министр информации, тесно связанный с мафией[128].
13 января 1959 года временное революционное правительство ввело смертную казнь, отмененную конституцией 1940 года.
Все кубинское общество, в том числе и СМИ самого разного направления, требовало сурового наказания тех сторонников диктатора, кто запятнал себя пытками и убийствами оппозиционеров. Стремясь избежать самосуда и расправ на улицах, Фидель поручил Че нелегкую роль карающего меча революции.
Че внимательно относился к каждому заключенному, попадавшему в Ла-Кабанью. Он часами (часто ночью) изучал представленные улики и доказательства, особенно если человеку грозила смертная казнь. Суды проходили гласно, у всех обвиняемых был адвокат. Че решительно отводил из членов судов тех, у кого были с обвиняемым личные счеты (например, если обвиняемый лично пытал члена суда). Смертная казнь не применялась только за избиения заключенных в застенках Батисты. Требовалось доказать неоднократные случаи применения пыток и тяжких телесных повреждений.
Отнюдь не все суды выносили смертные приговоры. Например, были полностью оправданы 44 пилота ВВС Батисты, которых обвиняли в бомбежке населенных пунктов. Кстати, этот приговор привел к массовым протестам на Кубе.
Че выступал на процессах в Ла-Кабанье в роли главного прокурора. Однако сами обвинения выдвигали только жертвы пыток. Причем обычно пострадавшие демонстрировали суду шрамы, вырванные ногти, увечья и т. д. За сто дней были расстреляны 55 человек, что вызвало бурю возмущения, прежде всего в американской печати.
Посол Смит лично отправился к Камило Сьенфуэгосу и помешал расстрелу генерала Кантильо (тот позднее получил 15 лет тюрьмы).
Тем не менее американцы не хотели осуждать казни на официальном уровне, понимая, что этот шаг сильно ударил бы по их и так не блестящему имиджу на острове, ведь они абсолютно не осуждали беззаконных расправ Батисты над его политическими противниками. 15 января 1959 года госдепартамент в циркулярном письме некоторым посольствам США в странах Латинской Америки отмечал, что США по соображениям гуманности не приветствуют казни на Кубе, но считают их внутренним делом правительства Кубы214.
Фидель ответил на критику в американской прессе гневной отповедью: как может страна, бомбардировавшая Хиросиму, лить слезы относительно «кровавых расправ» на Кубе? Если же эта критика призвана подготовить военную интервенцию США на остров, то она окончится 200 тысячами мертвых гринго215.
Че старался держаться подальше от американской прессы и кропотливо налаживал доверительные контакты с НСП. Свою работу в трибунале он рассматривал как временную, отвлекавшую его от главной задачи — строительства на Кубе нового общества. Публично он тогда избегал слова «социализм» — помня об уроках Гватемалы и не желая раздражать американцев раньше времени (хотя бы пока на Кубе не будет создана новая армия, а народу не раздадут оружие для защиты революции).
Первоочередной задачей Че считал аграрную реформу, но, конечно, не такую, какую еще в 1958 году начала проводить Повстанческая армия. Пока предусматривалось передавать малоземельным крестьянам пустующие частные и государственные земли. Прежним собственникам надлежало заплатить компенсацию. Против такой реформы ничего не могли возразить и в Вашингтоне — подобные преобразования прошли или проходили во многих странах Латинской Америки. Тем более что необходимость аграрной реформы была закреплена еще в кубинской конституции 1940 года.
Че, как истинный марксист, видел смысл аграрной реформы в кооперировании сельского хозяйства, то есть в фактической ликвидации частной собственности на землю. Но в 1959 году говорить об этом на Кубе было еще рано, и не только из-за возможной негативной реакции США: сами кубинцы были сильно индоктринированы многолетней антикоммунистической пропагандой.
Главной и стратегической задачей экономической политики Че считал скорейшее преодоление монокультурного характера кубинской экономики. Еще на примере Чили, Боливии и Гватемалы он убедился, насколько зависят от мировой конъюнктуры страны, экспортирующие только один вид продукции, да еще к тому же сырьевой. А конъюнктуру эту определяли американцы. Кубинские власти (независимо от их политической окраски) каждый год вели трудные переговоры с США, которые то понижали, то повышали квоту на закупку кубинского сахара. Отказ США закупать сахар привел бы к коллапсу экономики Кубы, так как все продукты, машины и оборудование (в том числе и для сахарной промышленности) кубинцы закупали все в тех же США на деньги, вырученные от продажи сахара.
Че понимал, что без диверсификации кубинской экономики и внешней торговли у страны не будет реальной независимости. Необходимо создавать собственную промышленность, в том числе и для импортозамещения. А для этого нужны кредиты. Было ясно, что американцы их не только не предоставят, но и заблокируют помощь Кубе во всех западных странах. Отсюда следовал логический вывод: деньги и техническую помощь можно получить только в социалистических странах.
Фидель был полностью согласен с Че, но не хотел форсировать развитие отношений с социалистическим лагерем, чтобы не злить американцев, пока революция еще слаба. Фидель придумал гениальный политический ход — совершить свой первый визит в качестве главы правительства[129] в США, попросить американцев о помощи, получить предполагаемый отказ и тогда уже с «чистой совестью» обратиться к Москве.