Марио Бенедетти (Mario Benedetti)
Взбешены и разгневаны(перевод Т. Писаревой)
В путь, несмотря на осуждение.
Марио Бенедетти (исп. Mario Benedetti, полное имя Марио Орландо Гамлет Харди Бренно Бенедетти Фаруджиа; 14 сентября 1920, Пасо-де-лос-Торос, Такуарембо – 17 мая 2009, Монтевидео) – уругвайский журналист, поэт и писатель, драматург, литературовед. Совместно с членами движения национального освобождения «Тупамарос» основал «Движение 26 марта», ставшее частью левой коалиции «Широкого фронта»
Как же мы
взбешены
и разгневаны
конечно со временем
это пройдет
притупится ужас
мы с этим справимся
ярость очистит нас
ты умер
ты выжил
ты пал
ты вознесся
ты выпал дождем
просиял как звезда
где бы ты ни был
если ты есть
если ты с нами
дыши полной грудью, дыши спокойно
наконец-то ты можешь нормально
наполнить легкие воздухом
где бы ты ни был
если ты есть
если ты с нами
и если нет Бога
то будут другие
бесспорно найдутся другие
кто будет достоин принять
тебя командир
Монтевидео, октябрь 1967 года
В горе и радости
Мы идем, не боясь оскорблений
Итак, мы здесь
Охвачены горем
И яростью.
Даже если твоя смерть
Один предсказуемый абсурд
Я чувствую себя виноватым, глядя вокруг:
Эти картины
Мои кресла
Мои коврики
Беру бутылку из холодильника
Набрав две (или три) буквы вашего имени
На моей пишущей машинке из твердого металла
(Её лента никогда не
Была и не будет
Такой бледной)
Кажется неправильным чувствовать холод,
Ведь мы ютимся у очага, как обычно
Проголодались – поели
Если это что-то простое (как смерть),
Включи граммофон и слушай молча
Будто слушает это квартет Моцарта
Я чувствую себя виноватым, имея весь этот комфорт
Я тоже виноват в своей астме
Как я представляю, как ты падаешь, команданте
Застрелен
Ты больше, чем жизнь
Яркий
Чистый
Ты наша изрешеченная пулями совесть.
Они говорят, что подожгли тебя
Какое пламя
Могло бы испортить
Хорошие новости
Эта острая нежность,
Что ты носил с собой,
С твоим кашлем,
И грязь на твоих ботинках
Они говорят, что превратили тебя в пепел,
Со всеми твоими идеалами,
Всего,
Кроме одного пальца
Но этого достаточно, чтобы указать путь,
Осудить Смерть и её огненных злых великанов,
Снова нажать на курок
Итак, мы здесь,
Полные горя
И ярости.
Конечно со временем это тяжелое горе
Уступит дорогу,
Оставив только нашу ярость,
Заостренную,
Очищенную,
Ты теперь мертв
Жив сейчас
Ты пал
Ты сейчас облако
Ты сейчас дождь
Ты ныне звезда
Где бы ты ни был
Если ты где-то
Ты только что пришёл
Найди минутку, наконец,
Дышать легко,
Наполнить твои легкие небом,
Где бы ты ни был,
Если ты где-то,
И куда бы ты ни пошёл,
Очень жаль, что нет Бога.
Но будут и другие
Наверняка найдутся другие
Достойные приветствовать вас
Команданте
1967
Фолькер Браун
После убийства иллюзий(После расправы над иллюзиями)
FOLLOWING THE MASSACRE OF THE ILLUSIONS
Guevara under the march route with severed
Hands, „no more burrowing for him”,
When ideas are buried
Th e bones emerge
A state funeral FOR FEAR OF RESURRECTION
Th e head marked with blood and wounds a design concept
FOR ONCE FOLLOW UP YOUR PHRASES
TO THE POINT WHERE THEY BECOME FLESH AND BLOOD
Valeri Chodemtchuk, interred
In the sarcophagus of the reactor to abide
However long the earth can take us
And what we will call freedom
Гевара на марше с отрубленными
Руками: «Для него больше не нужно рыть могилу»
Когда идеи похоронены
Появляются кости
Государственные похороны ИЗ-ЗА СТРАХА ВОСКРЕШЕНИЯ
Голова, покрытая кровью и ранами, концепция дизайна
В КОИ-ТО ВЕКИ СЛЕДИТЕ ЗА СВОИМИ ФРАЗАМИ
ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ, ЧТО ОНИ СТАНУТ ПЛОТЬЮ И КРОВЬЮ
Валерий Ходемчук, погребенный
В саркофаге реактора, чтобы пребывать там вечно
Сколько бы земля нас ни забрала
И то, что мы будем называть свободой
Примечание Фолькера Брауна: «СЛЕДУЙТЕ СВОИМ ХОРОШИМ ФРАЗАМ» – сказано помощником Мерсье своим сокамерникам в акте III «Дантона» Бюхнера. Дантон отвечает: «Сегодня они делают все в человеческой плоти. Они будут использовать и мое тело».
1990
Сесар Вальехо
Самый черный день
(Это стихотворение не могло быть посвящением Эрнесто Че Геваре, поскольку на момент смерти поэта будущему революционеру не исполнилось еще и десяти лет. Однако контекст произведения, а также то, что оно было использовано в мемориальном спектакле театра «Содружество актеров Таганки» «ЧЕ ГЕВАРА. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ДО ПОБЕДЫ ВСЕГДА» (14.06.2018), как кажется, дают право составителям сборника разместить его здесь. Кроме того – и это главное – по свидетельству Алейды Марч, Сесар Вальехо был одним из любимых поэтов Че).
Один сказал: – Мой самый черный день на Марне был,
когда меня навылет в грудь пулей ранило.
Другой сказал: – Мой самый черный день в Иокогаме встретил я;
волною всех смыло с берега землетрясенье; я спасся чудом.
Еще один сказал: – Мой самый черный день бывает,
если я днем засыпаю.
Другой сказал: – Мой самый черный день – то день,
когда я был совсем один.
Другой сказал: – Мой самый черный день был день,
когда попал в тюрьму я в Перу.
Другой сказал: – Мой самый черный день – то день,
когда я понял вдруг отца.
А тот, кто дольше всех молчал, сказал:
– Мой самый черный день еще не минул.
Николас Гильен
Командир Че Гевара
(перевод Елены Киянки)
Николас Кристобаль Гильен Батиста (исп. Nicolás Cristóbal Guillén Batista; 1902–1989) – кубинский поэт, лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» (1954), Международной премии имени Христо Ботева (1976). Гильен встречался с Лоркой, речью о нем он открыл первый съезд Союза писателей Кубы. Он дружил с Габриелем Гарсия Маркесом, Жоржи Амаду, венесуэльским писателем Мигелем Отеро Сильва. Именно Гильен предложил молодому журналисту Маркесу встретиться с лидером повстанцев Фиделем Кастро. В то время коммунисты еще не поддерживали Фиделя.
Николас Гильен при жизни удостоился на Кубе титула «национальный поэт». Ранее так именовался только Хосе Марти
Не потому, что ты пал,
Твой свет в миру воссиял,
Ведь правды огненный конь
Выше, чем пьедестал.
Между ветром и тучами гор
Не померкнет вовек твой взор.
Не из-за взорванной тишины,
Не потому, что тебя сожгли,
А потому что от нас в лесах
Скрыли тебя под ковром земли,
Мы скажем, что нет ни преград, ни мук,
Мешающих встрече с тобою, друг,
Наш командир, Че Гевара.
Северная Америка нагло ржет
Всеми зубами во весь свой рот,
В долларах плещется, как в молоке
И маской хохочущей предстает.
Но, хоть из металла тело твое,
Оно поднимается в высь легко
И партизан, словно слепней рой,
Жаля, торопит в последний бой.
Имя же стало раной солдат
И, как звезда, освещает ад.
В оргию ночи пала она,
И грянула полная тишина.
По скромности ты молчишь о себе,
Но мы говорим, друг, всегда и везде —
Наш командир – Че Гевара.
Ты всюду: в индейской реальности снов,
Во вспененных толпах мятежных рабов,
В бензине, в селитре, в пампасах из кож,
В соли и сахаре тростников,
В мягких бананах, в какао-бобах
И в кофе, заваренном на слезах.
Живая скульптура из кожи и плоти,
О благе других в постоянной заботе,
Как злобно тебя разрушали враги!..
О, как ненавидели люто они
Нашего друга и командира Че Гевару!
Лицо просветленное с бородой
Вся Куба чтит, словно лик святой.
Твой голос знает и млад и стар —
Он без приказов повелевал.
Приказ соратника – светлый зов,
И воля друга царит без слов.
Нежный товарищ – суровый вождь
Взнуздает ветер, прогонит дождь.
Он – каждый день – солдат и министр,
Простой с людьми, но сложный, как жизнь.
Светлый человек: чист, как дитя…
Друг, Родина гордо зовет тебя —
Наш командир – Че Гевара.
Выцвела старая рваная форма,
Но в ней ты понесся в сражение снова.
В сельву низин – с горных высот…
Винтовка и слово – идеи оплот.
И ты обнаженные души их
Сердцем до самых глубин постиг.
Бинту обжигающему желанна
Неторопливая роза раны.
Привет, Гевара, – лучший пример
Для тех, кто покуда остался цел.
И мы отправляемся за тобой
В надежде, что ты поведешь нас в бой.
И лишь для того хотим умереть,
Чтобы жить так же, как ты встретил смерть,
Чтобы пройти по земле свой круг
Так, как прошел его ты, наш друг
И командир, Че Гевара.
Че – команданте
(перевод Олега Островского)
Пал ты в бою,
но свет твой не меркнет.
Огненный конь вздымает
к заоблачным контурам Сьерры
пламенный лик партизана.
Молчанье твое не безмолвно.
Как бы тебя ни сжигали,
ни зарывали в землю,
ни прятали в безымянных могилах,
лесных чащобах, —
ты все равно будешь с нами,
Че Коменданте,
амиго.
Америка скалит зубы,
но вдруг ее перекосило
в долларовой постели.
Улыбка застыла в маске
панического испуга.
Это твое исполинское имя,
простреленное навылет,
встает над бескрайней геррильей,
и жалит кинжальным светом
ночной небосвод Америки,
и сыплет жгучие искры
в гущу неистовых оргий.
Ты знал, что так будет, Гевара,
но скромность тебе помешала
раньше сказать об этом,
Че Команданте,
амиго.
Ты всюду: в индейце,
отлитом из меди и сна. В негре,
вплетенном в пенные гроздья толпы,
пропахшей селитрой и нефтью,
а безысходной банановой доле,
в бескрайней кожаной пампе,
в сахаре, в соли и в кофе.
Смерть не сумела разрушить
памятник во плоти,
Че Команданте,
амиго.
Куба знает тебя на память:
смуглую кожу лица,
оливкового отлива,
смоль негустой бороды,
твердый дружеский голос,
что, не требуя, повелевает.
Мы видим тебя ежедневно
то министром, то снова солдатом,
простым и по-своему сложным.
Мы видим тебя ежедневно
чистым, как чист ребенок
или святой человек,
Че Команданте,
амиго.
Вот ты идешь в потертом походном костюме,
как в сельве, как раньше —
в Сьерре. Грудь нараспашку,
навстречу винтовке и слову,
жгучим ветрам и розе.
Тебе не дано передышки.
Привет, Че Гевара!
Америка сердцем с тобой.
Знай, мы скоро отправимся в путь,
чтобы так умереть, как ты умер,
чтобы жить, как ты среди нас,
Че Команданте,
амиго.
Че Гевара
Как будто Сан-Мартин обнял Марти.
Как будто брат впервые встретил брата.
Как будто аргентинская Ла-Плата
с Гаваной повстречалась на пути —
вот так душа Гевары обняла Фиделя.
Вспышкой сделалось объятье:
ведь тем светлей друзей рукопожатье,
чем тягостней вокруг слепая мгла.
И нету смерти. Что такое смерть,
раз не смогли свинец и сталь посметь
и посягнуть на память о герое?
Фидель и Че. Вдвоем, но как один.
Хосе Марти, и рядом – Сан-Мартин.
Единый подвиг, но героев – двое.
Воскресное чтение. Памяти Эрнесто Че Гевары
(перевод Павла Грушко)
Читаю лежа,
тихим воскресеньем,
на ложе моем спокойном,
на подушке мягкой,
под чистым покрывалом,
прикасаясь к камню, грязи, крови,
блохам, жажде,
моче и астме:
индейцы хмурые не понимают,
солдаты не понимают,
сеньоры теоретики не понимают,
рабочие, крестьяне не понимают…
Ты кончил чтенье,
твои глаза застыли
(в каком из захолустий ветра?).
А книга горит в руках,
я положил ее, открытую,
горячую, как угли,
себе на грудь.
И ощущаю,
как последние слова
всплывают из черноты бездонного провала:
Инти, Паблито, Эль Чино, Анисето.
Кольцо облавы
и радио армейское,
вещающее ложь.
И месяц тоненький,
в том месте,
где лига до Игераса
и две до Пукарэ.
А вслед за этим тишина.
И все страницы вышли.
И все это становится нешуточным.
Все вскоре кончится.
Все кончится.
И запылает. Погасло.
Разгорится вновь.
Гитара в боль-мажоре
(перевод Олега Островского)
Ах ты, горе-вояка,
боливийский солдат,
неспроста тебе мистер
Джонсон дал автомат,
Джонсон дал автомат,
ах ты, горе-вояка,
мистер дал автомат.
И Баррьентос немедля,
боливийский солдат,
приказал тебе, чтобы
был расстрелян твой брат,
был расстрелян твой брат,
ах ты, горе-вояка,
ведь расстрелян твой брат.
В мертвом сердце Гевары,
боливийский солдат,
Аргентины и Кубы
смолк священный набат,
смолк священный набат,
ах ты, горе-вояка,
смолк священный набат.
Че Гевара был другом,
боливийский солдат,
угнетенных народов —
вот в чем он виноват,
вот в чем он виноват,
ах ты, горе-вояка,
в этом он виноват.
Слышишь, стонет гитара,
боливийский солдат,
но ее мы настроим
не на траурный лад,
не на траурный лад,
ах ты, горе-вояка,
не на траурный лад.
Нынче время не плакать,
боливийский солдат,
а решать, где ты встретишь
грозный час баррикад,
грозный час баррикад,
помни, горе-вояка,
грозный час баррикад.
Твою верную службу,
боливийский солдат,
за гроши покупает
президент-казнокрад,
президент-казнокрад,
ах ты, горе-вояка,
президент-казнокрад.
Слишком долго ты дремлешь,
боливийский солдат,
мир проснулся с зарею —
то рассвет, не закат,
то рассвет, не закат,
ах ты, горе-вояка,
то рассвет, не закат.
Выбирай же дорогу,
боливийский солдат,
будет трудно, и все же
ты не бойся преград,
ты не бойся преград,
ах ты, горе-вояка,
ты не бойся преград.
И тогда ты узнаешь,
боливийский солдат,
что за братоубийство
не бывает наград,
не бывает наград,
ах ты, горе-вояка,
не бывает наград.
Аллен Гинзберг
Элегия Че Гевары
(перевод Т. Писаревой)
Ирвин Аллен Гинзберг (англ. Irwin Allen Ginsberg; 3 июня 1926, Ньюарк, Нью-Джерси – 5 апреля 1997, Нью-Йорк) – американский прозаик, журналист и поэт еврейского происхождения, основатель битничества и ключевой представитель бит-поколения наряду с Д. Керуаком и У. Берроузом. Автор знаменитой поэмы «Вопль» (англ. Howl, 1956). Принимал участие в работе над романом Уильяма С. Берроуза «Джанки».
Оказал значительное влияние на контркультуру 1960-х годов.
Во время визита в СССР Гинзберг пытался делать поэтические эксперименты вместе с Андреем Вознесенским; литературные стили этих двух поэтов в определенной степени похожи – оба они в своих произведениях отдавали дань довольно необычной для того времени поэтической игре со звучанием слов и смыслами. (Вспомним хотя бы знаменитое «Чайка – плавки бога» Вознесенского – из поэтического цикла, где автор пытался совместить поэзию с живописью)
Со страницы Юропиан Трибьюн[5] смотрит юноша с открытыми глазами, со светящимся от улыбки нежным безбородым лицом лежа на спине и глядя вверх
Спокойно как будто невидимая женщина ласкает губами его тело
Вмещающее труп безмятежного юнца, проницательного аргентинского врача, вспыльчивого кубинского майора с трубкой во рту, скрупулезно ведущего дневник несмотря на одолевающих его амазонских москитов
Спи на холме, унылый Гаванский Трон пал
Твоя шея сексуальнее, чем поникшие морщинистые шеи Джонсона Де Голля, Косыгина или изуродованная пулей шея Джона Кеннеди
Более умные глаза смотрят со страницы газетного некролога, чем работающие в режиме реального времени камеры Конгресса, передающие сигналы на экраны телевизоров, прямо на очки Макнамары, Даллеса в прошлой жизни…
Женщины в шляпах-котелках, сидящие на грязных окраинах на высоте
11 000 футов в небесах
с головной болью в Ла-Пасе
продающие фиолетовый картофель, выращенный на крышах хижин в гористом Пуно
восхитились бы твоим порывом и поцеловали бы твой лик нового Христа
Они бы выставили белые клыки военных масок с красными глазами-луковицами для устрашения солдат-призраков, простреливших тебе легкие
Невероятно! Юноша избежал смерти под ножом хирурга или в пасти крокодила
Чтобы ужаснуться масштабам военных складов Алькоа[6], бесконечно заседать с бандитами в Советах Директоров Юнайтед Фрут[7]
Столкнуться с мутными доверенными лицами Чикагского Университета
Победил юристов-призраков
Усы Ачесона из фирмы Джон Фостер Даллес Салливан и Кромвель[8],
жесткую шляпу Трумэна
Чтобы сойти с ума и прятаться в джунглях на муле и наводить винтовку на солдат ОАГ[9] из-за эгоцентричных любезностей Раска, железной руки решительных представителей Пентагона и тупых интеллектуалов широкого спектра от журналистов Тайм[10] до агентов ЦРУ
Один мальчишка против всего фондового рынка, заслуживший овации Уолл-стрит
с тех пор, как Норрис написал «Яму»[11],
в ужасе от халявных долларов, сыплющихся с Балкона Зевак,
разбросанных смеющимися младшими братьями,
Против введения налогов против опутывания всего мира телеграфной
сетью против инфракрасных датчиков помешанных на деньгах ученых,
которых поддерживают капиталисты, исповедующие телепатию,
против миллионов студентов колледжа, смотрящих канал Вичита Фэмили Дэн ТВ[12].
Сияющее лицо сведено с ума выстрелом из винтовки, в одиночку восстав против СМИ.
Венеция, ноябрь 1967 года
Элегия Че Гевары
Европейское племя. Лицо на фото.
Глаза открыты, молодой женственный безбородый ребенок,
Сияющий мальчик.
Лежит на спине, улыбается и смотрит на небо.
Спокойно, словно дамские губы целовали невидимые части тела. Стареющий Безмятежный ангельский труп,
Проницательный аргентинский доктор, раздражительный кубинский майор с трубкой и преданно ведущий реестр комаров Амазонии учёный.
Сон на холме, унылый гаванский диктатор отрёкся.
Твоя шея прекрасней стареющих шей
Джонсона, Де Голля, Косыгина
Или пробитая пулей шея Джона Кеннеди.
Глаза умнее заглянули в газеты до смерти
О чем беспокоятся живые комарики в подлом Конгрессе,
Передающие глупость и желчь на экран телевизора.
Тень, стеклянноглазый Макнамара, Даллес в старой жизни…
Женщины в котелках сидят на грязной окраине на высоте 11 000 футов на небесах
С головной болью в ЛаПасе
Они продавали черный картофель, принесенный из хижин с земляными
крышами в горном Пуно.
Я обожал бы тебя и поцеловал бы твой Лик, новый Христос.
Они поднимут белые клыки на красной боевой маске,
Чтобы напугать солдат-призраков, которые пронзили ваши легкие.
Невероятный!
Один мальчик отвернулся, видя, как ты лечишь глаз его друга в пампасах.
На складах ALCOA собралось множество убийц-членов совета директоров United Fruit.
Попечители Чикагского университета по производству смога.
Призраки-адвокаты вернулись к мёртвому Джону Фостеру Даллесу.
Юридическая фирма «Салливан и Кромвель», Усы Ачесона, костлявая шляпа Трумэна.
Сойти с ума и спрятаться в джунглях на муле с винтовкой в руках, защищаясь от мерзких любезностей, металлического звона оружия
Аж до стен Пентагона
И тупых интеллектуалов их разных помоек,
От «Таймс» до ЦРУ.
Один мальчик против фондового рынка, и вся Уолл-стрит вскрикнула
с тех пор, как Норны написали «Яму»,
Боясь, что с «Балкона наблюдателя» сыпятся халявные доллары, разбрасываемые смеющимися младшими братьями.
Против Оловянной компании, против Wire Sices, против инфракрасных
датчиков сигнализаций,
Против помешанных на деньгах учёных капитализма,
Против миллионов студентов, которые смотрят Wichita Family Den TV.
Одно сияющее лицо, сведенное с ума винтовкой.
Противостоит электрическим сетям и антеннам лжи.
1967
Рене Депестре
Танец мечей и ужаса
Вот Гекторов сын, убили его,
С высокой стены данайцы его
Жестокие сбросили вниз.
Мужская партия:
Посмотрите, как беспокойна
Зеленоватая пена на зубах псов из Америки!
Посмотрите, как весело виляют
Их хвосты.
Когда вы слышите новости из Вальегранде,
Посмотрите, как они от радости карабкаются
Вверх по гнусным деревьям смерти!
Посмотрите на их глаза —
Краснее, чем их когти и зубы!
Женская партия:
Они так далеки от мужчин Америки,
Что они и сами забыли, кто они есть:
Волки, шакалы, акулы,
Стервятники и прочие грязные твари
С неба и земли!
Мужская партия:
Посмотрите на рыжеватую шкуру этих диких зверей
Они соревнуются друг с другом,
чтобы первыми прибыть в Пентагон,
Принося новости свежие и кровавые
Сквозь сонмы своих сов и ворон.
Женская партия:
Они соревнуются друг с другом, чтобы первыми прийти
на Уолл-стрит
Со своей долей внутренностей и пепла!
Мужская партия:
С их долей костей и нервов
С их долей мышц и крови!
Женская партия:
До новостей все они были
За дверями, под кроватями
Дрожа от лжи и трусости!
Мужская партия:
Каждую ночь они продолжали слышать
На грохот шагов по полу своих домов:
«Я воин шагов Че Гевары».
И они воззвали к своим женам:
«Осторожно, закройте двери и окна
Это он прибывает,
Это зажигательный шаг Че,
Тот же шаг, что и пылающий шаг Фиделя,
Это шаг
Земли Сьерра-Маэстра!
Тот же шаг, с каким приближался Камило
К воротам Санта-Клары!
Говорю тебе, черт возьми, это его шаг!
ЦРУ записало это и передало в эфир
Нашим 18 генеральным штабам!
Та же оливково-зеленая ступень Сьерры
Тот же шаг пламени джунглей
Тот же шаг льва-партизана
Тот же шаг дерева, которое вдруг захотело ходить
И сжигать миллионы богачей!»
Женская партия:
Да ладно, дорогой
Спи спокойно, это лишь плохой сон,
Что окутывает твою потную душу собаки!
Мужская партия:
Заткнись! Говорю я тебе
С горы, с горы я мятежный шаг его слышу!
Остерегайся! Он уж за дверью,
Он ходит по крыше,
И лезет он на балкон.
И ударами лапы
Разносит он дом!
Давай залезем теперь под кровать
И будем молиться!
Женская партия:
А потом под восемнадцатью тысячами кроватей Америки
Восемнадцать тысяч генералов,
Восемнадцать тысяч мелких военных истерий,
Восемнадцать тысяч звезд лицом вниз,
Восемнадцать тысяч скользких руин,
Восемнадцать тысяч крыс, попавших в ловушку —
Синеют от страха!
Восемнадцать тысяч мечей
Стучали желтыми от страха зубами!
Мужская партия:
Восемнадцать тысяч маленьких украшенных кроликов паслись
на фантастической дикой траве страха!
Восемнадцать тысяч мелких грызунов
Грызут судорожные лютики великого страха века!
Женская партия:
Теперь их восемнадцать тысяч мечей:
Я нашла свирепые зубы тигров.
Восемнадцать тысяч мечей окружают израненный лес!
Восемнадцать тысяч мечей готовы рассечь живую плоть!
Восемнадцать тысяч танцующих мечей!
Восемнадцать тысяч мечей, которые прыгают,
чтобы атаковать это единственное раненое тело.
Восемнадцать тысяч лживых «героев»,
За это одинокое сердце, которое все еще бьется —
Крылатое пламя в дыхании людей!
Хор:
А посмотрите теперь, как они друг в друга кидают,
Окровавленные цветы!
Как они катаются по земле в крови нашего Че!
Как они пожирают листья кактусов
В поисках добычи вокруг семи ран Че!
1968
Мирта Агирре Каррерас
«Cancion antigua a Che Guevra»
Где теперь ты, мой рыцарь отважный,
Рыцарь мой, без упрека и страха?
С ветром я восстаю из праха,
Буря я, урагана жажду!
Где теперь ты, мой рыцарь прекрасный,
Рыцарь мой, без вины и упрека?
Я в цветах, что взошли без вздоха,
И без плача завянут в ненастье.
Где теперь ты, мой рыцарь упрямый,
Чья судьба предначертана богом?
Я мечом освещаю дорогу,
Что ведет нас в грядущее прямо.
Где теперь ты, мой рыцарь безмолвный,
Рыцарь мой неподвижный, печальный?
В том, кто поднял мою перчатку,
И судьбу повторит невольно.
Где теперь ты, мой рыцарь славный,
Мой борец с нищетой и горем?
Стал легендой я, мифом главным.
Я в истории, сеньора, я в истории.
Cancion antigua a Che Guevara
«Sans peur et sans reproche…»
– ¿Dónde estás, caballero Bayardo,
caballero sin miedo y sin tacha?
– En el viento, señora, en la racha
que aciclona la llama en que ardo.
– ¿Dónde estás, caballero gallardo,
caballero sin tacha y sin miedo?
– En la fl or que a mi vida concedo:
en el cardo, señora, en el cardo.
– ¿Dónde estás, caballero seguro,
caballero del cierto destino?
– Con la espada aclarando camino
al futuro, señora, al futuro.
– ¿Dónde estás, caballero el más puro,
caballero el mejor caballero?
– Encendiendo el hachón guerrillero
en lo oscuro, señora, en lo oscuro.
– ¿Dónde estás, caballero el más fuerte,
caballero del alba encendida?
– En la sangre, en el polvo, en la herida,
en la muerte, señora, en la muerte.
– ¿Dónde estás, caballero ya inerte,
caballero ya inmóvil y andante?
– En aquel que haga suyo mi guante
y mi suerte, señora, mi suerte.
– ¿Dónde estás, caballero de gloria,
caballero entre tantos primero?
– Hecho saga en la muerte que muero:
hecho historia, señora, hecho historia.
Хулио Кортасар
«Был моим братом…»
(перевод Р. Кожухарова)
Сара Фасио. Портрет Хулио Кортасара.
Хулио Кортасар (исп. Julio Cortázar; наст. имя Жюль Флоренсио Кортасар (исп. Jules Florencio Cortázar); 26 августа 1914 – 12 февраля 1984) – аргентинский прозаик и поэт, живший и работавший преимущественно в Париже. Автор рассказов с элементами бытовой фантастики и магического реализма, а также двух сложно организованных антироманов – «Игра в классики» и «62. Модель для сборки»
Был моим братом.
Мы никогда не встречались.
Имеет ли это значение?
Был моим братом.
Шёл через горы,
Пока я спал.
Чем заменить его голос?
Вод свободным теченьем.
Слушай и пей,
Впечатывай след
Там, где легла его тень.
Мы никогда не встречались.
Имеет ли это значение?
Брат мой проснулся,
Пока я спал.
Брат показал мне
Там, за изнанкой ночи,
Луч заветной звезды.
1967
Хорхе Крус
Спаситель
Че – Иисус Христос,
Был взят в плен
После нагорной проповеди
(На фоне пулеметного огня)
Боливийскими и еврейскими рейнджерами
Под командованием вождей янки и римлян, евреев и иуд.
Его осудили книжники и фарисеи-ревизионисты,
Представителем которых был Каиафа Монж,
В то время как прокуратор Понтио пытался умыть руки,
Говоря на ломанном английском
За спинами людей, которые жевали листья коки,
И они даже не нашли Варавве
(А Иуда Искариот был одним из тех, кто дезертировал
из партизан
И указал путь рейнджерам).
После этого они надели на Кристо Гевару
Терновый венец и мантию безумца
И повесили на него табличку
С издевательской надписью:
«Прирожденный зачинщик восстания несчастных».
Затем они заставили его надеть крест поверх своей астмы,
Распяли его очередями из М-2
На Кресте пригвожденный за ны,
Отрубили ему голову и руки
Вем, яко грехов ради моих,
А все остальное сожгли, чтобы пепел
Тем убо из глубины беззакония
Развеялся по ветру.
Ввиду этого у Че не осталось другого пути,
Кроме как воскреснуть
И остаться слева от людей,
Требуя, чтобы они шли дальше
И дальше
Во веки веков
Аминь.
1974
Роберт Лоуэлл
Че Гевара(с октября по ноябрь)
Роберт Лоуэлл (англ. Robert Lowell; 1 марта 1917, Бостон, Массачусетс – 12 сентября 1977, Нью-Йорк) – американский поэт, драматург и литературный критик, представитель исповедального направления в поэзии.
«Быть может, самый значительный из американских поэтов второй половины двадцатого века», как охарактеризовала его Американская Академия поэтов, подводя итоги XX века. Оказал большое влияние на англоязычную культуру. В 1947 удостоен звания Поэта-лауреата США
Неделя Че Гевары, за которым охотились, которого били,
держали в плену целый день, затем ограбили
в поисках золота, возмездия – око за око,
зуб за зуб, труп последнего солдата-пророка
лежит в корыте в сарае, под яркой вспышкой —
как выхваченные светом листики, еще зеленые днем
и вот уже сгоревшие дотла; как дуб, подрубленный,
чтобы прорастить новые ветви,
набухший узлами, как фруктовое дерево,
пока стены высоких белокаменных зданий скрывают солнце
от бедняков, сияющие неправдоподобной для нового мира белизной,
Манхэттен, где наши погрязшие в чужой крови руки
дергаются в конвульсиях, как будто наше собственное кровообращение
внезапно остановил тромб…
Для преступника наступил покой… короли когда-то прятались в дубах,
назначая цену за свои головы, и высматривали дичь.
Че Гевара(В Октябре или Ноябре)
Неделя Че Гевары, которого преследовали,
ранили, продержали в плену один потерянный день,
А затем убили бандиты за золото,
За справедливость – насилие треснуло о насилие,
камень о хлам,
Труп последнего вооруженного пророка,
Лежащий в раковине в сарае,
Выставлен на всеобщее обозрение при свете фонарика —
Как листья сегодня днем загораются, все еще зеленые,
И горят до красноватых оттенков; как дуб,
обрубленный, чтобы продолжать жить, раздуваясь зобами,
Как фруктовое дерево, как стены высоких белокаменных
зданий затмевают другие, старые здания,
Потому что те слишком новы для нового мира,
Для мира Манхэттена,
Где наши сцепленные, убитые руки пульсируют,
Кровь останавливается,
Словно волнами шибётся о камень…
Отдых преступника…
Скорее уж короля, сидящего в роще дабой
И ждущего дичь
На своей королевской охоте.
1969
Мануэль Наварро Луна
Да, он был молодым, безрассудным и смелым,
И один лишь порыв неизменно владел им —
Он стремился к звезде, озарявшей ночной небосвод.
И, как будто в бреду, напрягаясь всем телом,
Он смотрел на нее, повторяя: «Вперед, вперед!»
И в ужасную ночь, в тюремном подвале,
В час, когда палачи его зверски пытали,
Повторял он: «Свобода придет!»
И распухшие губы беззвучно шептали:
«Не сдавайтесь, вперед, вперед!»
Ни в морях, ни на суше покоя не зная,
Он мечтал об одном: чтоб звезда золотая
Озарила ночной небосвод.
И в последний свой час он сказал, умирая:
«Не сдавайтесь, вперед, вперед!»
От глубокого сна не очнуться герою,
И костер его сердца засыпан золою,
Но звенит его голос и снова зовет,
Над решетками смерти взлетая весною:
«Не сдавайтесь, вперед, вперед!»
Юэн Макколл
Товарищи
Белоснежная яхта в белоснежных гаванях
«Гранма»
Ждет своих приливов с марта до января.
Она пойдет на Кубу, через Океан,
А на ней восемьдесят три сладостных раба,
С жаждою свободы в сладости тая.
Припев:
Мы – против Батисты,
Мы вместе с Фиделем,
Пойдём с Команданте до крови последней.
Десять дней дороги, Мексика исчезла,
Фидель компаньерам говорит все честно:
Мы увидим силу и свободу дома
Или мы умрем все в венцах терновых
Наш огонь на двадцать храбрых человек
У врагов оружия копятся весь век.
Встретимся с врагами – заберем стволы.
(Припев)
Пять недель спустя в месте Дель Арройос,
Восемнадцать братьев учатся сражаться,
Храбрые, бесстрашные братья по кнуту,
Ищут все свободу. Вместе с Че найдут
В Сьерра-Маэстере вместе лишь с ветрами
Где надежда рушит старые капканы
Счастьем свободы будет урожай.
Через Эль-Туркино войско Ганнибала,
Против них идут мужчины из Сантьяго.
И солдат Батисты снова убежал,
Танки оставляя, как и свой кинжал,
Словно дикий зверь, как вор из Лас-Вилье
Он бежал к горам, проклиная Че,
А все наши братья победили всех
(Припев)
Факел революции на кубинском пляже,
Зажигают Фиделя верные камрады
Видят все по миру сладостный огонь,
Ночь же обнажила, что есть ясный свет,
И пылает гневом славный континент.
Вот она свобода – сладостный ответ.
Слышите, товарищи,
На Севере, на Юге,
В Америке, в Европе,
Вот она Свобода, остановлен гнёт.
Будьте с Команданте до последней крови!
1968
Леопольдо Маречаль
Слова к Че
(перевод Р. Кожухарова)
Когда великое это бесчестие,
нависшее над Латинской Америкой, искуплено;
Когда великий этот позор смыт лучшим мылом,
замешанным на крови героев;
Когда свобода не обналичена в доллары и лживые иллюзии,
Мы видим, товарищи, феникса,
что готов вновь восстать из своего пепелища.
И, если так, то не важно, что нестерпимым солнцем сияет
могила павшего партизана
И слепнет бессилие отвратительных генеральских спин.
1967
Пабло Неруда
Из книги «Признаюсь: я жил»:
Леопо́льдо Мареча́ль (исп. Leopoldo Marechal; 11 июня 1900, Буэнос-Айрес, Аргентина – 26 июня 1970, там же) – аргентинский поэт и прозаик.
«…Моя первая встреча с Че Геварой была иной. Она состоялась в Гаване. Он пригласил меня в министерство финансов или экономики – сейчас не припомню, – и я явился к нему около часа ночи. Мы условились на двенадцать, но я опоздал: сидел в президиуме на одном собрании, которое очень затянулось.
Че Гевара был в сапогах, в походной военной форме, с пистолетами за поясом. Все это не вязалось с обстановкой банковского помещения.
Гевара был смуглым, говорил не торопясь, с явным аргентинским акцентом. С этим человеком хотелось беседовать не спеша, в пампе, под открытым небом, за горячим мате. Он говорил короткими фразами, заканчивая их улыбкой, как бы приглашая собеседника высказать свое мнение.
Мне польстило то, что сказал Гевара о моей книге «Всеобщая песнь». Он читал ее вечерами партизанам Сьерра-Маэстры. Прошли годы, но меня и сейчас пронизывает дрожь при мысли о том, что мои стихи были с ним до самой смерти. Режи Дебре рассказал мне, что в горах Боливии Гевара до последнего часа хранил в вещевом мешке две книги: арифметический задачник и «Всеобщую песнь».
В ту ночь я услышал от Че Гевары слова, которые меня озадачили, и, быть может, они отчасти объясняют его судьбу. Мы говорили о возможном нападении американцев на Кубу. Он то смотрел на меня, то переводил взгляд на темное окно. Я видел на улицах Гаваны в разных местах мешки с песком. Внезапно Че Гевара сказал:
– Война… Война… Мы против войны, но коль скоро мы воюем, нам без нее нельзя. В любой момент мы к ней готовы.
Он размышлял вслух, разъясняя это себе и мне. Я был потрясен. Для меня война – угроза. Для него – неизбежность, судьба.
Мы простились, и больше я его не видел. Потом был бой в боливийской сельве и трагическая гибель Гевары. В моей памяти он остался тем задумчивым человеком, у которого во всех его героических битвах рядом с оружием было место для поэзии…»
…Горькое событие прошлого года – совершенное с ведома властей – убийство Че Гевары в Боливии, печальнейшей стране. Телеграмма о его смерти шаровой молнией ворвалась в мир. Тысячи элегий пытались воспеть его трагическую и героическую судьбу. Отовсюду хлынули потоки стихов в его память, не всегда стоящие вровень с великой скорбью. Я получил телеграмму с Кубы.
Меня просили написать стихи о Че Геваре. До сих пор они не написаны. По-моему, такие стихи должны выразить не только незамедлительный протест, они должны глубоко осмыслить весь трагизм этой истории. Я буду думать над стихотворением, пока оно не вызреет в моей крови и моих мыслях.
Меня глубоко взволновало то, что я – единственный поэт, которого цитирует в своем «Дневнике» великий партизанский вожак. Помню, как Че Гевара в присутствии Ретамара говорил мне, что много раз читал «Всеобщую песнь» первым прославленным и скромным бородачам Сьерра-Маэстры. Должно быть, предчувствуя гибель, он привел в своем «Дневнике» строки из «Песни Боливару»: «…маленький труп отважного капитана…»
Я не умру. Сегодня, в этот день,
вулканами увенчанный, я кану
в народ, я ухожу в пространство жизни.
Все это я хочу решить сегодня,
сейчас, когда наемные убийцы,
вооружившись «западной культурой»,
в Испании творят кровопролитье,
и в Греции от виселиц темно,
и Чили четвертовано бесчестьем, —
всего не перечесть…
Я остаюсь
с народами, дорогами стихами,
которые меня зовут, стучат
руками звездными в мое окно.
«У каждого человека бывают моменты душевных порывов. У Че таким порывом была вся жизнь» (высказывание, приписываемое Пабло Неруде).
Элегия на смерть героя
Те из нас, кто прожил эту историю,
Эту смерть и возрождение Феникса
Нашей скорбящей надежды,
Те из нас, кто выбрал сражаться
И смотрел, как растут знамена,
Знал, что те, кто сказал меньше всего
Были нашими братьями;
И это после побед
Пришли менестрели.
А их рты набиты хвастовством
И слюнотечением подвигов.
Люди покачали головами:
И герой вернулся к своему молчанию.
Но тишина настигала
Пока скорбь нас не настигла,
Когда умирал в горах
Великий огонь Че Гевары.
Команданте – всё.
Он мертв,
Убит в овраге.
Никто не проронил ни слова.
В индийских деревнях никто не плакал.
На колокольни никто не поднимался.
Никто не поднял винтовку,
И те, кто убил команданте,
Пришли спокойно
За своими деньгами.
Об этих событиях кающиеся размышляют,
Что, черт подери, вдруг случилось?
И правды не сказали,
Но эта беда металла,
Заклеенного бумагой.
Дорогу только проложили,
И когда по ней пришло поражение,
Это было похоже на топор войны,
Упавший на дно пустой
И тихой цистерны.
Боливия вернулась к своей злобе,
Своим ржавым гориллам,
К своему непримиримому горю,
И как перепуганные колдуны,
Сержанты этого позора,
Мелкие генералы этого преступления,
Спрятали тело воина
(Как будто тела трусов сжигают).
Горькие джунгли поглотили
Движения,
Дороги заросли травой.
И куда бы ни ступала нога
Истребленного ополчения,
Сегодня лианы шептали,
Им отвечал
Зеленый голос корней,
И дикий олень возвращался
В зелёную чащу,
Свободную от людей и взрывов.
1969
Лоуренс Ферлингетти
Дума о Че Геваре на следующий день после его смерти
Лоуренс Ферлингетти (англ. Lawrence Ferlinghetti; 24 марта 1919, Йонкерс, Нью-Йорк – 22 февраля 2021, Сан-Франциско, Калифорния) – американский поэт, художник, книгоиздатель, педагог, общественный деятель, представитель бит-поколения. Член попечительского совета международного движения «Живопись и поэзия».
Учился в университете Северной Каролины, получив в 1941 году степень бакалавра по журналистике. Во время второй мировой войны служил в ВМС США на противолодочном корабле. Затем вернулся к учебе и в Колумбийском университете в 1947 году получил степень магистра по английской литературе. Продолжил обучение в Сорбонне, получив докторскую степень в области поэзии
Ах, вот где дверь, за которой скрывается жизнь.
Во мраке великий борец укрывается там.
Туда ходит лифт по туннелю пустот,
Пустой лифт, куда не глядит солнца свет.
Там голодно, холодно, боль там и смерть…
Как чёрный линкор, броненосный корабль,
Проходит туда партизан и борец.
Там пальмовый лист, срезанный ржавым ножом,
Прикрывает повозки с зерном и скотом.
Где тащится гуж, и шагает где конь,
Где бы ни было то,
– Там идёт Человек.
Человек-партизан, человек-сталевар, человек,
что не знает покоя и устали.
Оставляю я сердце разбитым своё,
Ухожу я туда, в ту страну далеко,
Там я встречу друзей у костра,
Под кроною пальмы, чьи листья покроют повозки.
И там партизанами мы сквозь леса
Пойдём на последнюю битву
Сквозь чащу, где попугаи, шиншиллы сидят на ветвях,
Пройдём мы огромный и трудный свой путь,
Сквозь горы, хребты и озёра, долины.
Войду я в ботинках в тот мрачный лифт,
Сотрутся ботинки в походах по джунглям.
Убьёт меня пуля, останусь лежать
Под пальмой, чьи листья укроют повозки
Иль пнем, над которым та пальма росла.
И тело мое рассыплется в прах,
Ботинки лежать будут только на травах.
Найдёт их товарищ, который придёт
На смену мне после моей страшной смерти.
Возьмёт ботинки, наденет себе
И сам побредёт он по пыльной дороге.
И попугай какаду закричит
В ветвях, где сверкает встающее Солнце.
1968
Рауль Феррер
Прощальный романс
(Из мемориального спектакля театра «Содружество актеров Таганки» «ЧЕ ГЕВАРА. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ДО ПОБЕДЫ ВСЕГДА», 14.06.2018)
Смотрите, картинку какую
я пальцем на стенке рисую.
Кружком обозначу вечер —
день, вывернутый наизнанку:
все то, что закат начертит,
рассвет сотрет спозаранку.
Выходит гвоздика алая
из линии и овала;
я сделаю дождик из точек,
чтобы она не завяла.
Ты – точка, которая с краю.
Почему, я не знаю.
А это – моя гитара.
Она о любви мне пела.
Но если сорвать с нее струны,
получится женское тело.
Волнистая линия – море,
в нем грусть, как рыба, на дне,
она на бумажный кораблик
прицепит звездочку мне.
С гвоздикой, гитарой и обручем,
обозначающим сумерки,
я скроюсь в сиянье заоблачном
на синем своем рисунке.
Останется точка с краю,
почему – непонятно.
Но если вернусь я обратно…
О, если вернусь я обратно!..
(Я ведь ушел безвозвратно.)
Хуан Хельман
Разговоры
Хуан Хельман в Институте Сервантеса в Москве.
Хуан Хельман (исп. Juan Gelman; 3 мая 1930,
Буэнос-Айрес – 14 января 2014, Мехико) – аргентинский поэт и журналист, лауреат многочисленных премий.
В 8 лет прочел роман Ф.М. Достоевского «Униженные и оскорбленные», оказавший на него существенное влияние.
Состоял в партизанских организациях. Сначала в 1967 году в разгар диктатуры вступает в «Революционные вооруженные силы» (FAR) – вооруженную организацию, образовавшуюся в результате раскола Коммунистической федерации молодежи («Феде») Коммунистической партии). Первоначальной базовой идеологией FAR был марксизм-ленинизм, но с латиноамериканским уклоном. В подготовке боевиков участвовала промосковская компартия. Партизаны должны были присоединиться к отряду Хорхе Рикардо Масетти и таким образом принять участие в континентальной герилье, задуманной Че Геварой. Однако после гибели Масетти им пришлось начать собственную вооруженную борьбу. К середине 70-х FAR идейно эволюционировали к левому перонизму, и в условиях усиливающегося государственного террора объединились с аргентинской городской партизанской организацией «Монтонерос», переговоры с которой от имени «Революционных вооруженных сил» вел Хуан Хельман.
Хельман стал представлять интересы объединенного движения и от него же был отправлен в 1975 году за границу с целью разъяснять мировой общественности цели и задачи борьбы партизан, а также рассказать о нарушениях прав человека в Аргентине.
Правительство Рауля Альфонсина, при котором велось расследование деятельности «Монтонерос», выдало ордер на арест поэта. Против этого выступили крупнейшие писатели Латинской Америки: Г.Г. Маркес, А. Роа Бастос, М. Варгас Льоса, Э. Галеано, Октавио Пас и другие. Возможность возвратиться на родину появилась только в 1988 году. Хуан Хельман вернулся, но почти сразу же уехал в Мексику. 8 октября 1988 года он был амнистирован президентом Карлосом Менемом вместе с другими 64 бывшими членами партизанских групп. Хуан Хельман с возмущением отверг этот официальный акт, так как посчитал, что амнистия уравнивала революционеров с преступниками хунты, а его обменивали «на похитителей моих детей и еще тысяч молодых людей, ставших моими детьми».
6 августа 1976 года были похищены дети Хуана Хельмана – Нора Эва (19 лет) и Марсело Ариэль (20 лет) с женой Марией Клаудией на седьмом месяце беременности.
Больше о них никто не слышал
Я из страны, где недавно поэт Карлос Молина
Борец за свободу и голос народа
Был арестован
В Баия-Бланка на юге страны,
Смотря на бескрайнее море,
А руки вязали констебли
Карлос Молина
Пел, слагая баллады
О путях и бескрайних океанах
О чудовищах в волнах морских
Или баллады
О лошади, которая ложится на пампасы, как волны на берег
Или о небе над океаном…
Как можно предположить,
Карлос Молина, как всегда, пел о красоте и печали.
Когда как вдруг Че начал жить и умирать в его гитаре.
В момент же
Полиция руки связала руки тому,
Кто пришёл из страны, где плачут по Че
Или, во всяком случае, поют о Че.
Они поют о Че,
И некоторые радуются его смерти.
«Видите, – говорят они, – он был не прав,
Вы ошиблись, он не был нашей свободой», —
Говорят они, но не говорят, что, черт, возьми…
«Не так», – говорят они, но не говорят,
Почему, черт меня подери,
Почему все они видят…
Лишь пустоту,
В которой мы все растворились,
Как человек, осененный лучом солнца.
Я родом из страны,
Где вся эта ложь…
И еще много другого…
Видите, они говорят, что он был неправ,
Что он ошибался, —
Говорят они, но это не так.
Они вернут себе память через слово Ноя и Моисея,
Либо начнут излагать свои притчи про мытаря и фарисея.
Остальные молчат, и даже пикнуть не смея,
Потерявшись от страха перед властью искусителя-змея.
Команданте Гевара умер
И бродит там, после смерти, как призрак,
Они говорят.
А нам из страны, где не верят, что он умирает, и
Многие (и ваш покорный слуга в том числе)
Утешали себя:
«Но если он говорил, что тебе не нужно
Сражаться до смерти, но нужно сражаться до победы,
Значит, он не умер».
Другие плакали,
Отца потеряли, —
Понятно, и я в это верю.
Я из страны, где
Недавно поэт Карлос Молина,
Уругвайский певец свободы и моря,
Был арестован в Баия-Бланке на юге югов,
Смотря в сторону моря
Когда констебель связал ему руки.
Карлос Молина пел,
Исполняя баллады о бескрайнем океане,
Вспоминал о чудовищах непокорных океанов,
Доводил до слез балладами, например, о лошади,
лежащей в Пампасах, —
Земном океане, —
Или о небе, синем, как вечные океаны.
Кажется, Карлос Молина пел, как всегда, о море, горе и свете,
Когда вдруг голос Че начал возникать, умирать из-под струн…
Тогда полиция и связала его.
Я из страны, где
За Че плачут или поют
Или радуются смерти его
Вот слова их «Он не прав. Он ошибся. Дело не в этом»,
Но не говорят, в чем, чёрт же, дело.
И они предпочитают декларировать тексты Ноя и Моисея;
Или опять вспоминать притчу о мытаре и фарисее,
А другие молчат, и глазом моргнуть не смея,
Подчиняясь приказам бесчестного дьявола-змея.
Говорят, команданте Гевара смотрел в глаза смерти
и бродит с ней…
Я из страны, где
Было трудно поверить, что он умирает,
И многие ваши покорные слуги среди других утешали себя:
«Но если он говорил, что не нужно сражаться насмерть,
А нужно сражаться до победы,
Тогда он не мёртв».
Другие слишком сильно плакали, как семья, теперь
уже без отца.
Мне жаль, что при всем уважении
Он мне не отец,
Но героем от этого он не становится меньше.
Я из страны, где
Враги узурпировали его поражение:
Но люди не выносили оскорблений,
считая их непристойностями,
Они не выносили непристойностей в его адрес,
И плакали часто из-за смерти его.
Не потому, что были добры
Или человечны
Или благочестивы
Или верны
Они плакали, ощутив на языке вкус мести,
Потому что собаки увидели того,
Кто вызывал у них страх,
Кто искрою был, искрою опасного свиста,
Что предшествует пуле, штыку,
А не в «объятиях божьих, где душа просто будет в раю» —
Так сказал человек из знатного рода.
Я из страны, где
Происходит все это,
А другие мечтают о зле, и люди слепы и страдают,
Всем словно на них стало плевать,
И против этого был только Че.
Но теперь команданте смотрит смерти в глаза, бродит с ней.
Говорит он ей: «Я из сложной страны
Латинской, креольской и ветхозаветной»,
Испанской и итальянской, —
Из любой, что сохранилась в текстах.
И если есть тексты, что говорят
И есть тексты, которые правильно говорят
И есть тексты, что хорошо и правильно говорят…
Только все это враждебная чушь,
Что из этой страны наших Чудес и Видений
Гевара ушел.
Он всегда возвращается,
Каждым утром и в нашу страну,
Чтоб смотреть на нашу борьбу,
Чтобы видеть нашу судьбу,
Чтоб влиять на людскую молву
Защищать нашу землю, страну…
Но кто это выдержит, глас и голос вождя!
Кто выдержит вновь его память!
И они говорят: «Он смотрит смерти в глаза!»
Я отвечаю: «Кто выдержит его взгляд,
Вы, мумии аргентинской компартии?»
Вы способствовали его падению —
Он же сделал вас источником истины!
Он упал из-за вас, одержимых только Китаем,
Только в сердце его всем Китаем были люди из Аргентины.
Вы позволили ему победить самого себя,
Нарядив его в колпак шута.
А он из вас сделал жрецов величия веры.
Вы, как ослы шли за массами, под грузом жестокой реальности
Он стал ветром истории, сделав истиной ваши слова.
Вы позволили смерти в его глаза заглянуть,
Духу истины веру вернуть,
Вы позволили смерти взглянуть
Туда, куда ей не дано было смотреть.
Я из страны,
Где команданте Гевара остался в стороне:
Солдаты, священники, гомеопаты, аукционисты,
Беженцы, испанцы, мазохисты,
Евреи, боссы и рабочие тоже пока в стороне.
И вся толпа голосит:
«Какой мужчина, какой великий человек»,
Однако рабочий сказал мне, что
Педро, его звали, зовут и сейчас
(у него жена, которая не может выносить живых детей,
очень жаль),
И Педро сказал мне:
«Что за мужчина, какой великий человек, как я его люблю», —
Так и сказал каменщик, думая о его матери, шлюхе,
известной на всю Кордову,
И матери семерых детей, которых она воспитала с любовью.
Педро теперь с большой буквы как я приветствую твою горечь
Как я целую тебя в утешение твоих неудач…
Говоря о Че
И еще о некоторых живых угольках,
Что горят под предполагаемым миром
Этой космополитической страны.
Команданте Гевара смотрит смерти в глаза и бродит с ней,
Говорят они.
Я пишу это
Потому, что Кубинский Каса-де-лас-Америкас,
очень респектабельное учреждение,
Решил опубликовать специальный выпуск своего журнала,
посвященный отзывам о Че.
Теперь, когда его, как говорят,
Убили,
И о Роберто Фернандесе Ретамаре, очень близком друге,
Но более того,
О части моей жизни, которая путешествует туда
через чуть грозные,
Фосфоресцирующие, заветные и заметные Карибы.
Роберто, как я уже сказал, счел необходимым,
чтобы я написал что-нибудь об этом,
Или, возможно, кто-то другой подумал, что так должно быть,
И попросил статьи, стихи и т. д. от авторов,
Которые будут чувствовать себя еще более несчастным,
Если бы это было возможно.
Я из страны, где отдают вам должное, Роберто,
Но скажи мне, пожалуйста, о чем ты просишь?
Что я на самом деле пишу?
Я могу сообщить вам
От всего сердца так,
Что никто не поверит.
Я отказывался плакать только
Со своей женой или с
Тобой, Роберто,
Теперь, когда я задаю эти вопросы,
Я знаю, что печаль, как собака,
Всегда следует за людьми, беспокоясь о них.
Я из страны, где нужно
Не любить, а убивать
Меланхолию
И где,
Как сказал Фиерро,
Нельзя путать
Боль от грусти
И боль от пули.
Я из страны, где я сам
Позволил ему упасть.
И кто заплатит за это?
Важно то, что на самом деле
Команданте Гевара вошел в саму смерть
И бродит там, говорят, красивый, с камнями под мышкой
Я из страны, где сейчас
Геваре приходится пережить и другие смерти,
Каждая из которых теперь решит его судьбу:
Тот, кто смеялся, теперь бесполезный прах;
Пусть тот, кто плакал, поразмыслит;
Пусть тот, кто забыл, исчезнет или вспомнит,
А тот,
Кто помнил,
Просто имеет право помнить.
Команданте Гевара умер по собственной воле,
Но вы-то что собираетесь делать с этой смертью?
Мои малыши,
Что?
(Поскольку
В скобках никого не щадят, я хочу,
Чтобы не из-за глупых комментариев,
возможно, направленных в мой
Адрес,
И не из благочестия или
Простой предосторожности, из-за которой
Эти разлагающиеся куски плоти, которые не могут
Молиться в полдень, —
Повторить историю, которую знают не все и
Которой некоторые
Не доверяют:
Поэт, который пишет свое стихотворение,
Оставляя в нем чудо,
Жизнь и смерть Команданте Гевары,
Что Кордобан Портеньо с пронзительным взглядом
Бога или богов
Увидел посреди джунглей чудо;
Его ботинки, не сгнившие и за год.
Я имею в виду, что это стихотворение или вещь,
которой приходится не доверять,
В которую приходится верить,
Не заканчивается на этих страницах,
Добрый читатель, я умоляю вас
Следить за новостями в ежедневных
Газетах: о боли и старости,
О мощи серафимов,
О полчищах полицаев.
Заклинаю тебя, великий читатель,
Внимательно прочитайте,
Строки, написанные кровью каждый день во Вьетнаме,
А также, черт возьми, в Боливии,
А также в Аргентине, дорогой читатель,
Я умоляю вас прочитать)
Команданте Гевара пошел навстречу своей смерти
И, говорят, бродит где-то поблизости
Я знаю несколько вещей, например, я знаю,
Что я не должен плакать, Эрнесто.
Я знаю,
Что
Сейчас ты зависишь от меня.
Я могу похоронить тебя с большими слезами, но
На самом деле я не могу.
Поэт действительно
Воздерживается от слез, воздерживается
От написания стихотворения, будь то
Для Дома Америки, будь то
Для чего бы то ни было, поэт
Почти не плачет, на самом деле.
Он продолжает смотреть на мир,
Он знает,
Что однажды красота придет,
Но не сегодня, когда тебя нет,
Поэт
Просто знает,
Как присматривать за Че Геварой,
Теперь я хочу, чтобы великая тишина
Опустилась на мое сердце и окутала его, отец.
Гевара, что станет с твоими детьми?
Почему ты оставил красоту своих слов и поступков
На лошадях песни?
Кто снова соберет нас вместе?
1968