ительная подготовка у тебя была весьма слабой. Затем мы довольно интенсивно занимались дифференциальными и интегральными исчислениями, причем доказательства проходили не поверхностно, а очень внимательно, и всегда решали задачи. Затем мы очень основательно и интенсивно изучали теорию дифференциальных уравнений. На этом я исчерпал свои познания. Больше мне нечему тебя обучать.
— Но, Виласека, всегда можно продолжать учиться. Потом мы ведь можем это делать вместе. Будем изучать книги.
— А чему ты хочешь учиться теперь?
— Я кое-что читал о теории линейного приближения. Это же страшно важно для нас. Представь себе, мы можем вычислить наиболее рациональное использование паровозов на огромной сети железных дорог, по которым сахарный тростник направляется с полей на сахарные фабрики. Сколько же горючего можно будет сберечь! А несомненно, есть и еще масса других возможностей для применения этой математической теории.
— Вполне возможно.
— Виласека, поскольку мы являемся слаборазвитой страной, то должны досконально знать современные научные теории. Неизвестно, можно ли их применять уже сегодня. Но, только овладев научными познаниями, мы сумеем преодолеть отсталость. Я как министр промышленности организовал некоторое время назад небольшой научно-исследовательский институт, занимающийся конструированием компьютеров. И не только для этого необыкновенно важна математика. Ее значение мы вряд ли сможем переоценить.
— Согласен. Я раздобуду пару хороших книг. Продолжим в будущий вторник.
Че взглянул на свой календарь. 24 марта 1964 года. На сегодня прием был назначен лишь одному человеку, хотя было еще очень рано. Записано было только одно имя: «Таня».
Он снял трубку и коротко сказал: «Сегодня ко мне никого больше не пропускать». Затем он вытащил из сейфа папку с надписью: «Тамара Бунке». Тут в дверь постучали.
— Добрый день, команданте.
— Добро пожаловать, Таня. Рад тебя видеть. Садись, пожалуйста.
Че перелистывал личное дело, бормоча вполголоса: «В 1961 году переселилась из ГДР на Кубу… Работала переводчицей, кроме того, училась в университете… Член революционной милиции… Неоднократно принимала участие в добровольных трудовых мероприятиях…
Че посмотрел на Таню.
— Тогда мы несколько раз встречались и работали вместе. Не так ли?
— Да, команданте.
Че положил личное дело на стол.
— В марте 1963 года исполнилось твое желание полностью отдать себя делу революции. Тогда же тебя начали готовить к работе за рубежом.
— Это верно. Но я до сих пор не знаю, куда меня направят.
— Ты, конечно, удивлена, что разговариваешь об этом именно со мной? — спросил он.
Таня отрицательно закивала головой, но в ее зеленых глазах отражалось удивление. Че засмеялся.
— Нет, Таня, ты удивлена, что разговариваешь здесь, в министерстве промышленности, именно со мной о твоей работе. Не только ты, я тоже скоро получу новое задание. Вместе с остальными бойцами с Кубы и из других латиноамериканских стран мы откроем новый фронт. Выступление в разных странах следует скоординировать, чтобы усилить ударную мощь народов в борьбе против империализма. Ты можешь выполнить важное задание в Боливии, установив связи с военщиной и правительственными кругами. Мы должны знать, что происходит во вражеском лагере. Затем ты объедешь внутренние районы страны, чтобы ознакомиться с методами и степенью эксплуатации боливийских крестьян и рабочих, в частности горняков. Ты должна как можно лучше узнать врага. Он сделал короткую паузу.
— И все это я буду делать одна? — спросила Таня.
— В течение длительного времени да. С тобой позже установят контакт. Но сперва ты поедешь в Европу, чтобы сжиться с новым обликом. Затем ты отправишься в Боливию. Подробности операции в Боливии уже разработаны. О них тебе сообщат. Важно одно: ты не должна ни под каким видом ни с одним человеком сама разговаривать о твоем задании, ни с революционерами или представителями революционных партий, в какой бы трудной ситуации ты ни оказалась. Можешь быть уверена, что в Боливии другие товарищи работают так же, как и ты. Уже теперь. Ты не одна, но просто предоставлена сама себе на длительный срок. Справишься? Ее ответ прозвучал четко и ясно.
— Да, команданте. В этом я полностью уверена.
— Ты увидишь, что мы вместе будем сражаться в Боливии. Время придет. Но мы должны основательно подготовиться к этому. А теперь поговорим о политической ситуации в Латинской Америке, чтобы ты познакомилась с задачами и перспективами нашей борьбы.
Этот разговор затянулся на несколько часов.
В помещении резиденции Кубинского представительства при Организации Объединенных Наций Че еще раз просмотрел текст своего выступления. Он взглянул с 31-го этажа через Ист-Ривер на Куинс, затем перевел взгляд на Бруклин. Однако в этот дождливый туманный день он почти ничего не увидел.
Он вновь взялся за текст своего выступления, отыскал то место, где речь шла о проблеме разоружения. Он прочитал: «Одной из основных тем на этой сессии был вопрос о всеобщем и полном разоружении. Мы целиком одобряем всеобщее и полное разоружение. Кроме того, мы выступаем за уничтожение всех ядерных боеголовок и поддерживаем предложение о проведении конференции всех стран мира, чтобы помочь воплотить в жизнь стремление народов к разоружению. Наш премьер-министр, выступая на этой сессии, указал на то, что гонка вооружений постоянно приводила к войнам. В мире возникают новые ядерные державы, а значит, и увеличивается опасность вооруженной конфронтации. Мы считаем, что нужно провести всемирную конференцию с целью полного уничтожения всего ядерного оружия. Первым шагом в этом направлении должен стать запрет его испытаний».
«Да, это звучит недвусмысленно и несет в себе конструктивный заряд», — подумал он, пропустил пару страниц и стал читать дальше:
«Мы хотим построить социализм, и мы солидарны со всеми людьми, борющимися за мир. Мы — члены Движения неприсоединения, хотя и являемся марксистами-ленинцами, поскольку неприсоединившиеся страны борются против империализма. Мы хотим мира, хотим создать новую Кубу, обеспечить нашему народу лучшую жизнь и поэтому всячески стремимся не поддаваться на провокации янки. Но мы знаем образ мышления и взгляды членов правительства США. Они требуют очень высокую цену за мир. Мы отвечаем им, что цена эта не может быть выше суверенитета страны».
Он поднял глаза от текста.
«Мир — это просто когда не падают атомные бомбы? — спросил он себя. — Что, жители Гарлема живут в мире? Можно ли говорить о мире, когда каждый день приходится вести жестокую борьбу за выживание? Что делать с люмпенами, потерпевшими поражение в борьбе за существование?»
Он вспомнил фигуры, неподвижно лежащие на улицах. Люмпены, жертвы безжалостного общества. Они что, живут в мире?
После выступления на Генеральной Ассамблее ООН многие журналисты пытались получить у него интервью. Он согласился дать его корреспондентам телекомпании Си-би-эс и газетчику из «Нью-Йорк тайме». Эта беседа с министром промышленности Кубы транслировалась в эфир без предварительной записи.
Прежде чем Че вступил на площадку, освещенную ярким светом юпитеров, корреспондент обратился к нему: «Минутку, мистер Гевара. У нас еще есть немного времени».
Че остановился и увидел недоуменное выражение в глазах оператора. Все вопросы можно было прочесть на его морщинистом лбу: «С каких это пор министр промышленности выступает в военном комбинезоне? А может быть, этот Гевара самый обычный террорист?»
— Скажите, мистер Гевара, на большинстве фотографий, которые я видел, вы изображены с длинными волосами. Почему вы подстриглись?
Че пожал плечами. Какие же глупые вопросы задают эти журналисты!
— Просто сейчас я нашел на это время. Когда мы сражались в Сьерре, у нас были другие проблемы.
Он закурил сигару и помассировал затылок. Это выступление на Генеральной Ассамблее ООН требовало огромных усилий, но оно было необходимо.
Журналист продолжал спрашивать.
— Как, собственно говоря, становятся революционером, мистер Гевара? Я полагаю, ими ведь не рождаются! Я интересуюсь этим так, в чисто личном плане.
Гевара не испытывал ни малейшего желания давать интервью. Он очень устал. Но, выступая перед общественностью, он мог кое-что разъяснить. Он сделает все, чтобы организовать пропаганду дела народов Латинской Америки. Закрыв глаза, он ответил:
— Я вырос в семье, где царили антифашистские настроения. Это накладывает отпечаток на человека. В Латинской Америке я повидал голод и нищету и познал причины этой нужды. Подлинным революционером я стал в Гватемале, когда увидел, как ЦРУ во имя интересов американских концернов развязало там кровавый контрреволюционный террор. Кроме того…
Настало время для телеинтервью. Корреспонденты уже расселись перед камерами.
Один нервно вертел в руках авторучку и произвел на Че впечатление человека, страдающего желудочными заболеваниями. Второй, казалось, был сосредоточен. Третий держался непринужденно и любезно. Он начал:
— Доктор Гевара, Вашингтон сообщил, что существуют два политических условия для установления нормальных отношений между США и Кубой. Первое условие: отказ от военных соглашений с СССР. Второе: отказ от политики, направленной на экспорт революции в Латинскую Америку. Вы видите возможности сближения точек зрения по одному из этих вопросов?
Че пристально посмотрел на своего интервьюера. Почему же этот человек не спросит, как кубинцы относятся к американской базе на Кубе, которую янки и не собираются эвакуировать?
— Я не вижу здесь абсолютно никакой возможности для сближения взглядов. Мы же не ставим США никаких предварительных условий. Мы не требуем, чтобы они изменили свой строй. Мы не требуем прекращения расовой дискриминации в Соединенных Штатах. Мы не ставим никаких условий для нормализации отношений, но также не признаем никаких условий.
Затем они начали задавать ему все те утомительные вопросы, на которые он уже столько раз отвечал за последние дни.