— Искушение.
— Чего? — хмурится она.
— Ладно, говорю, так и быть, подожду твоего звукового сигнала. Ничего не бойся, раздевайся смело.
— Полностью, да? — усмехается она.
— Конечно, Вика, а я пока «Токайского» принесу.
— Иди уже, давай…
Я выхожу из спальни и плотно прикрываю дверь. Потом ныряю в свою комнату и тоже дверь закрываю. Катя на полу вырезает деталь.
— Ушла? — спрашивает она. — Надо, чтобы ты придержал, боюсь скривить…
— Тс-с-с! — прижимаю я палец к губам. — Не ушла ещё. Нужен маленький размер.
— На её жопу не налезут, — качает головой Катька. — Они мне впору, а я-то поменьше, чем она.
— Ну, попробуем. Не налезут, значит не налезут. Возьмёт большие. Где они?
— Да, вон, на стуле, ты же сам переложил.
— А, точно…
Я подхожу к стулу и вдруг…
— Артём, я вот подумала…
Дверь распахивается и на пороге появляется Вика в «Джексонах». Немая сцена. Голоногая Катя на полу, лоскуты, швейная машина и я с джинсами в руках. Класс.
— Ага, — говорю я. — Чего подумала? Это Катя, кстати, вы знакомы уже.
Та-да-да-да-дам, как сказал бы Бетховен. Так судьба стучится в двери.
— Привет, — бросает Катя и снова склоняется над парусиной.
— Офонареть! — выдаёт Вика, рассматривая рабочий интерьер моей комнаты. — Вот это да! Вы сами что ли?
Ну, боюсь, отрицать уже бессмысленно.
— Ага, — киваю я. — Катя, собственно.
— Офонареть! — повторяет Вика и проходит в комнату.
Она с интересом разглядывает мою «пещеру» и следы нашей с Катькой трудовой деятельности.
— Да у вас тут настоящая фабрика. А можно мне с вами?
— С нами? — удивляюсь я.
— Ну, да, возьмите меня в вашу фирму.
— Директором?
— Да ладно тебе! У меня знаешь, сколько идей в голове?
— А ты шить умеешь? — спрашивает Катя и поднимается с пола.
Заткнутый за пояс подол юбки выскальзывает и падает вниз, скрывая от глаз стройные ноги.
— Нет, шить не умею.
— А продавать? — спрашиваю я.
— Продавать? — хмурится она.
— Ну, у тебя много подружек модниц. Ты танцами занимаешься, бываешь в разных местах. Если будешь продавать им, сможешь нормально заработать.
— А у вас много?
— Нет пока, — пожимаю я плечами. — Но мы нарастим производство.
— Да? — поднимает брови Катя, но никаких замечаний на этот счёт не выдаёт.
— А сколько?
— Рублей двадцать, установим тебе премию. Пять пар — соточка. Неплохо же?. А вот эти, которые на тебе, можешь получить за полцены. Будешь ходячей рекламой. Как тебе такой вариант?
Вика задумывается.
— А они нормально сидят? Не сильно большие?
Катя подходит к ней и взявшись за пояс чуть поддёргивает брюки вверх, быстрыми движениями проводит по бёдрам, оправляя ткань, присаживается и чуть подгибает длину.
— На твою фигуру — то что надо, — говорит она. — Нужно просто ремень вставить или платок продеть. Могу длину чуть убрать, если ты не хочешь подворачивать. А так отлично. Пояс только подтянуть и всё. Тём, есть у тебя ремень? Дай Вике, чтобы она посмотрела. А маленькие будут некрасиво обтягивать вот здесь.
Катя хлопает себя по бокам ниже талии.
— Будет казаться, что тут многовато. Примерь, те что поменьше и поймёшь, о чём я говорю.
Всё так и оказывается. Глаз у Катьки, как алмаз. В общем, наше предприятие увеличивается, неожиданно получая отдел сбыта.
— А Катя… — тихонько спрашивает Вика, когда я её провожаю до двери. — Вы дружите?
— Дружим, — усмехаюсь я. — Как друзья. А девушки у меня нет, если ты об этом.
— Понятно, — кивает она. — Ну, ладно, пока. Заходи в гости как-нибудь.
— Думаешь, стоило её привлекать к нашему делу? — спрашивает Катя, после того, как Вика уходит.
— Ну, продажи, в любом случае, нужно делать, а с этим она точно справится. Всю жизнь в школе что-то продаёт. А двадцатка, мне кажется очень хорошая цена, учитывая, что в странах с развитой рыночной экономикой продавец зарабатывает намного больше производителя.
— Хорошо, что у нас экономика не развитая, — улыбается она. — А не разболтает она, где шьются американские «Джексоны»?
— Слушай, сейчас она, по крайней мере будет заинтересована в том, чтобы об этом никто не узнал. Иначе получится, что она носит палёный шмот.
— Не шмот, а шмотки. Ладно. Надо работать.
— Кать, держи, — я отдаю ей деньги, полученные от Вики. — Как раз тут твоя доля. Я с тобой не посоветовался по поводу «демонстрационного» экземпляра со скидкой. Так что это будет за мой счёт, а тут как раз твоя половина от полной стоимости.
— Нет, я с тобой согласна, хорошая мысль. В любом случае, ты начальник, как скажешь так и будет.
Она улыбается.
— Только не совсем понятно, что ты продавать собираешься, у нас всего-то несколько брюк.
— А мы ещё сошьём. Брезент отец обещал достать. Кроить я могу по лекалам, а ты как Анка-пулемётчица будешь строчить до потери пульса. До твоего отъезда надо штук десять хотя бы изготовить.
— Строчить я могу, а фурнитура-то?
— А за фурнитурой съездим.
— Куда? — удивляется Катя.
— В Москву. Давай? Сгоняем вдвоём. Туда и обратно. Утром улетим, а следующим утром вернёмся.
— А родителям что скажем?
— Скажем, что в поход идём с ночёвкой, — говорю я первое, что приходит в голову. — У нас ребята собираются. На рыбалку, вернее.
— Можно попробовать, — задумчиво кивает Катя и расплывается в улыбке. — Прилетим в столицу с рюкзаками, удочками и в резиновых сапогах. А что, классная идея. Надо только червей заранее накопать.
На девять дней тётя Таня предлагает мне забрать дядькины рукописи и сразу из столовой я иду к ней. Мы двигаем пешком по «50 лет…» практически молча. Идём, почти не разговаривая и думая каждый о своём. Не доходя до главпочтамта, сразу за остановкой, там где в будущем будет «Красное и Белое», сворачиваем направо, во двор.
Лужа подсохла, но всё равно занимает почти весь проезд, будто её питает подземный источник. Впереди гаражи, а справа трансформаторная будка. Я подаю Тане руку, помогая пройти вдоль лужи, и добираюсь уже до противоположного края, когда из-за будки выскальзывает человек и начинает удаляться от нас вдоль гаражей по направлению к дядюшкиному дому.
Там постоянно кто-то шныряет, так что я поначалу не обращаю на него никакого внимания, да только… Как только мы оказываемся у того места, откуда он вынырнул, со стороны будки раздаётся протяжный стон. Даже не стон, не знаю, а вопль, тоскливый и жалобный.
Человек, идущий впереди нас, оглядывается и… я его узнаю. Блин! Это же тот самый «слесарь-сантехник», что пытался проникнуть к дядьке в квартиру. Чего он здесь кружит? Впереди появляется несколько человек, шагающих навстречу. Сантехник втягивает голову в плечи и ускоряет шаг.
В этот момент стон повторяется, и я останавливаюсь.
— Не ходи, — сжимает мою руку тётя Таня. — Там вечно забулдыги отираются, алкаши, рвань.
— Ладно, тётя Таня, я просто гляну и всё. Туда и назад…
Я выпускаю её руку, вступаю на тропинку, ведущую за будку, туда где отвоевал батины кроссы, и сразу замечаю человека. Очень бледный седой бородатый дядька лежит на траве и держится за живот. Руки у него красные от крови, а из живота торчит рукоятка ножа…
12. Я снова доктор
Охренеть!
Я, конечно, такое видел и не раз. Но это было в будущем, а тут идиллическое и полное нежных воспоминаний прошлое.
— Таня! — ору я. — Быстро на остановку! Вызывай скорую! Ножевое в живот! Твою мать! И артерия! Бегом!
— Что ты…
— Бегом, Таня!
Хер его знает, артерия или вена, а может, и то, и другое… Сразу из-за травы и видно не было — штанина мокрая и тёмная от крови. Глаза у мужика закрыты и стонов он больше не издаёт. Я быстро опускаюсь, присаживаясь над телом. Просовываю пальцы в разрез на брюках и резко тяну в стороны, разрывая ткань. Мокрая, рвётся плохо, но ножа и ножниц у меня нет.
Бляха, херово. Из бедра течёт. Не фонтан, пульсация слабая, но кровь алая. Живая вода, покидающая тело и уносящая жизненные силы. Действительно, артерия. На живот сейчас времени нет, да и что там сделаешь? Кровотечение несильное, нож, в любом случае, вытаскивать нельзя.
А здесь рана глубокая и кровушка уходит быстро. Не гейзер, конечно, да только неизвестно, сколько уже ушло в сырую землю. Штанина почти вся намокла и вторая частично. Глазом моргнуть не успеешь и всё. Больше двух минут с такой раной не живут. Литра полтора уже точно вытекло, может больше…
Бляха, силы есть, конечно, но… Не раздумывая, жму кулаком на бедерную артерию чуть ниже паха. С первого раза не попадаю, немного перемещаю кулак и… да, хорошо… Молодец, Тёма, опыт не пропьёшь, как говорится….
Наваливаюсь всей тяжестью, но долго так не простою, хрен знает, сколько скорую ждать… Перекидываю ногу и, убрав кулак, быстро жму в это же самое место коленом. Хорошо… Лады. Так… Сейчас во мне почти нет десятиклассника Артёма Кострова, всем заправляет кое-что повидавший доктор.
Я чуть подаюсь вперёд, осматриваю нож. Весь в крови, ручка наборная, из цветных пластин оргстекла. Одной рукой дед бережно придерживает рану, зажимая рукоятку между пальцев. Вторая покоится рядом. Соображает… На руке из-под тёмных кровавых пятен просвечивает синее заходящее солнце с редкими лучами. А над ним выбито слово из шести букв. Боцман.
Наверное, кликуха. Я протягиваю руку к шее этого Боцмана и нащупываю пульс. Слабый, но есть. Лицо у него тёмное, обветренное с глубокими складками. Нос, изъеденный рытвинами, напоминает грушу. Борода редкая, всклокоченная.
И кто же ты такой, Боцман? Куда шёл? К дяде Грише? Шёл, а тебя здесь подкараулил слесарь-сантехник? Если предположить, что именно Слесарь перевернул дядькину квартиру вверх дном, то, значит не нашёл, что искал, раз продолжает бродить здесь, рядом с его домом.
То есть, он мог торчать тут, ожидая, что кто-то придёт. Тот, кто знает, где находится нужная ему вещь. Ждал, ждал и дождался. Появился Боцман. Допустим, Слесарь задал ему свои вопросы, а он ответил. Либо он сообщил необходимую информацию и за дальнейшей ненадобностью было отправлен в расход, либо не сообщил и тоже был отправлен в расход… Оба вариа