— Ну как тебе? — спрашиваю я.
— Ну, чёт пока не ахти… — делает скептическую гримаску Вика. — Инвалидка, да инвалидка. Тарахтит и на колдобинах трясётся. Не знаю даже, что ты в нём… Э-э-й… Ты чего… Артём! Хорош, притормози! Артё-ё-ё-м!!! А-а-а!!!
Я вдавливаю педаль, и мой маленький «Порш» превращается в ракету и становится необузданным монстром. Его немного ведёт в сторону, но он не сдаётся и прёт какое-то время бочком, как кошка, испугавшаяся большого огурца.
Вика визжит, будто на американских горках, а я хохочу, изображая Мефистофеля. Через некоторое время я сбавляю скорость и дальше мы просто летим вперёд, без особого экстрима.
— Ну, что скажешь? Инвалидка, да? Всё ещё не ахти?
— Атас, Артём! — кричит она, — Страху натерпелась! Но это классно! Класс, да! Давай ещё так!
— Вон там под горку даванём.
И я снова заставляю её кричать от ощущения, будто она сама, безо всякой машины, летит над дорогой с бешеной скоростью. Ну, честно говоря, скорость те то, чтобы прямо бешеная, но ощущения от разгона довольно острые, это правда.
Мы заезжаем в Журавли и, проехав через деревню, попадаем на берег реки. Здесь пусто и кроме нас никого нет. Мы выходим из машины, садимся на большущее бревно и смотрим, как течёт река и любуемся пока ещё далёкой панорамой города.
Изредка пролетают медлительные мухи, по реке лениво плывут редкие брёвна. Сегодня тепло, настоящее бабье лето, так что солнце, хоть уже и выглядит изрядно утомлённым, ещё хорохорится и из последних сил припекает. Но дело уже к осени… Ночи становятся холодными, осенними. Быстро лето пролетело… Всё всегда быстро пролетает. Всегда…
— Ну ладно, — говорит Вика, словно подтверждая мою мысль. — Надо возвращаться. Было классно, но уже пора.
Она поднимается, а я остаюсь на месте. Сижу и щурюсь на солнце. Хорошо. И ехать никуда не хочется. Вика обходит меня сзади и опирается, наваливаясь всем телом, кладёт локти мне на плечи.
— Не хочется уезжать, да? — тихонько спрашивает она.
Не хочется…
Её руки опускаются мне на грудь, а губы касаются уха.
— Мне тоже… — шепчет Вика. — Не хочется…
Я поворачиваю голову, и она чуть подаётся вперёд, на мгновение замирает, а потом… А потом наши губы соприкасаются, и она не отстраняется, а, наоборот, прижимается плотнее.
Я поворачиваюсь всем корпусом, обхватываю её и прижимаю к себе. Она не сопротивляется, но оступается и падает, усаживаясь на бревно. Наверное, это довольно чувствительно, но Вика не подаёт виду и продолжает меня целовать.
Всё это наваждение длится минут десять, а, может быть, мне только кажется и, на самом деле, проходит не десять минут, а десять лет или десять жизней. Я не знаю. Нацеловавшись, мы сидим обнявшись. Она приваливается ко мне спиной, а я прижимаю её к себе…
Кажется, мы только что вступили в заговор против всего мира. Против затухающего светила, против брёвен и даже против течения времени. Просто и без затей. Раз, и всё переменилось. И теперь кроме нас в мире нет больше ничего существенного. Но в этой тихой радости я вдруг ловлю себя на том, что чувствую внутри себя что-то смутное, необъяснимое, тревожное и странным образом похожее на чувство вины…
Я отмахиваюсь от это го чувства и когда солнце превращается в красный шар, а от воды начинает тянуть холодом, встаю, подаю Вике руку и веду к машине. Открываю дверцу и возвращаю её в свой космический снаряд. Пора возвращаться на Землю.
Мы въезжаем в город и двигаем в центр. С Кузнецкого я сворачиваю на Советский, а тут уже рукой подать до Викиного дома. Она молчит всю дорогу. Да и я тоже. Кажется, слова сейчас лишние и, заговори кто-то из нас, вся магия исчезнет.
Останавливаюсь на светофоре. Слева от меня встаёт машина. Я машинально поворачиваю голову и… бляха-муха… встречаюсь взглядом с… Хаблюковским лейтёхой.
— Песец… — тихонько говорю я, и он тоже что-то говорит.
Говорит и показывает на меня пальцем. И из-за его плеча появляется лицо Викиного папы.
— Чего? — спрашивает Вика и наклонившись вперёд, смотрит туда, куда смотрю и я.
Увидев за моей спиной «дочу», Хаблюк меняется в лице.
— Ой, — шепчет она. — Кажется, влипли…
Ага, кажется… Коротко вскрикивает сирена, вспыхивают синие космические лучи мигалки, и Хаблюк, продёрнув вперёд, жёстко нас блокирует. Я едва успеваю открыть дверь, а он уже стоит передо мной. И не просто стоит, а тянет меня из машины.
— Костров! — орёт он. — Ты совсем что ли охерел⁈
Лейтёха не высовывается и с серьёзным видом наблюдает за происходящим из окна.
— Костров!!! Да я тебя!!! А ты, дура, чё сидишь?!!! Выметайся из этого гроба на колёсиках!!! Выходи, я сказал!
— Ну, папа! — превращается Вика в капризную принцессу. — Что такого⁈
— Ах, ты не знаешь, что такого⁈ А я тебе сейчас растолкую, что такого!!! Так растолкую, что ты на зад свой дурной месяц сесть не сможешь! Что такого!!!
— Иван Денисович, — начинаю я…
— Какой тебе Иван Денисович?!!! Тамбовский волк тебе Иван Денисович!!! Я тебе шею сверну, и меня оправдают!!! Ты понял, щегол?!!! Тебе сколько лет⁈ Это хорошо я, а если бы гаишники тебя прихватили⁈ Ты знаешь, что бы было⁈ Ты знаешь, какой шухер…
— Папа, ну, перестань…
— А ты, идиотка, марш домой! Бегом! Хочешь разбиться вместе с этим дебилом⁈ Пошла, я сказал!
— Вик, ну, беги, — пожимаю я плечами.
Дом её вот уже, рядом.
— Нет, вы смотрите, он разрешил, видите ли. От горшка два вершка, а уже туда же, «Вик, ну беги»! Я бл**ь тебя сейчас под орех распишу, ты у меня на всю жизнь запомнишь!
Вика уходит, а её суровый родитель ещё добрых десять минут изрыгает проклятья, распекает и втаптывает меня в грязь. Наконец, он немного успокаивается, сажает лейтёху вместо себя за баранку, а сам усаживается за руль моего Чебурашки.
— Это чё такое? — обалдевает он, поворачиваясь ко мне. — Я не понял. Это как так? Ну-ка…
Хаблюк прижимает педаль газа, и послушный Чебурашка буквально взвивается над дорогой.
— Костров, это чё такое? — с блеском в глазах повторяет он. — Нихера себе! Бляха, Костёр! Это чё за ракета, а?
— Моя личная ракета, — киваю я. — А вы ругались. Видите, как здорово?
— Заткнись, сиди молча… Охереть! Охереть!
Он довозит меня до гаража, выходит из машины и несколько раз обходит вокруг.
— Чё ты ему заливаешь? — спрашивает он. — Коньяк что ли?
Я открываю крышку над мотором и Хаблюк свистит от удивления.
— Это «жигулёвский что ли»?
— Да, — киваю я.
— А не закипает?
— Пока не было такого, — качаю я головой.
— Ну, ты матёрый, — уважительно цедит он, но, словно опомнившись, тут же добавляет. — Смотри у меня, чтоб дочу не катал больше. Сначала права получи, а потом уже катай кого хочешь. Если тебя за рулём накроют, на меня не рассчитывай, ты понял?
— А на кого мне ещё рассчитывать-то? — развожу я руками.
— Я тебя предупредил! — тыкает он меня пальцем в грудь.
— Ладно, — недовольно соглашаюсь я. — А что там с дядей Витей Шерстнёвым? Он так и будет спокойно работать?
— Тихо, не болтай. Он с Печёнкиным завязан, поэтому надо наверняка действовать. Возьмут, не горюй. Смотри только, чтоб ни полслова никому!
Время начинает ускоряться. Дозвониться до Кати мне так и не удаётся. Мысль об этом постоянно всплывает, немного раздражая. Могла бы и сама позвонить, вообще-то. Хотя, если быть честным, она пару раз тоже звонила, мне мама передавала. Звонила и тоже не дозвонилась.
Мне, собственно и не до неё, в общем-то. Тут вроде с Викой наметились подвижки. Хотя, ключевое слово здесь «вроде». Потому что после того выезда за город мы ни разу не бывали с ней вдвоём. Я приглашал её и в кино и в кафе, но у неё вечно какие-то дела, тусовки, подружки, да и дружки.
Больше всех меня бесит её дружок Цеп. И студент-мотоциклист. Сейчас, правда уже не сезон на мотоцикле гонять. И ещё парочка разных воздыхателей. Все бесят. Я изображаю из себя крутого мачо, типа мне всё это совершенно по барабану — и её дружки, да и она сама. Не она мне нужна, а я ей. Ну… не совсем так, конечно, но более-менее в таком ключе.
Зато Луткова после дня рождения не даёт мне проходу, и вместо Вики в кино и кафе я вожу её. А ещё каждую свободную минуту я стараюсь проводить в гараже, колдуя над Чебурашкой. Правда только, если в этот момент не долблю грушу, появившуюся в моей комнате, или не подкидываю гирю. Причём, это происходит только в промежутках между тренировками и медитациями. А надо ещё и уроки делать…
В медитациях я застопорился и не могу сдвинуться с места. Разбудить дока мне удаётся почти всегда, но времени это занимает обалдеть сколько… В машине тоже какой-то ступор. Я ровным счётом ничего не могу найти и не понимаю, почему Парус так хотел её заполучить. Может, конечно, дядя Валя что-то нашёл во время смены движка и забрал себе, но на него, честно говоря, непохоже.
Он постоянно приходит, когда видит меня в гараже, и одобрительно крякает, даёт советы и наставления. Да только, всё равно, я ровным счётом не нахожу никаких ценностей. Да вообще ничего не нахожу, кроме постоянно увеличивающегося объёма работы.
Примерно через неделю после памятной вылазки загород, я лечу в Москву. У дяди Пети юбилей, шестьдесят лет. Отец на это время подгадал командировку, а мы с мамой просто напросились, тем более, что юбиляр очень горевал, что мы далеко и он не сможет отпраздновать шестидесятилетие вместе с нами.
Мы вылетаем в пятницу утром и я пропускаю два дня. Возвращаемся в понедельник рано утром, так что в школу придётся идти не выспавшись, ну и пофиг. На уроках придавлю. Честно говоря, при всей любви к дяде Пете, главная моя цель — найти Катьку. Я должен разобраться, какого хрена происходит и почему течение времени поменяло направление, как я повлиял на события и какого хрена, собственно, она не возвращается. Ну и… я просто хочу её увидеть. Соскучился. Заколебался со всеми этими Наташами и Виками, не говоря уже об остальных…
Квартира у дяди Пети небольшая, но нам много и не нужно. Как только мы до него добираемся, мама едет с ним за водкой и за продуктами, чтобы сэкономить на кафе, где будет проходить вечеринка. А я отправляюсь болтаться по Москве. Ну, первым делом, разумеется, еду к Катькиной тётке. Время рабочее, никого дома нет. Ёлки. Неприятно, но ожидаемо. Придётся приходить вечером и выпытывать, где её вообще носит, Катю эту. Тихоня такая, а дома ни минуты не сидит.