елёнку ВОГами, ВОГи рвутся с грохотом, ящик заканчивается, теперь Стариков подаёт нам снаряжённые магазины.
По окутанной пылью зэушке рикошетят искры. Там, за рядом набитых землёй снарядных ящиков, корчится от боли раненый Львов. Касатонов в ужасе забился под перекрытие, но его бойцы Палыч и Сорока под пулями подбираются к зэушке. Палыч ногой жмёт на педаль.
Визг пуль заставляет тело клониться ниже к брустверу, я борюсь со страхом, и мне на выручку приходит азарт. Для бравады я по пояс высовываюсь из окопа, но тут же вжимаюсь в окоп от фонтанчиков пуль. Волна воздуха от сопла гранатомёта закладывает уши. «Короткими!.. На одиночный всем поставить!.. поставить… ставить… одиночный…» – сквозь треск очередей несётся по траншее впереди Кудинова…
Когда мы вышли из окопов, грязные, разгорячённые победители, когда БМП комбата увезла Львова, мы, увешанные с ног до головы оружием и пулемётными лентами, фотографировались в обнимку с нашим лейтенантом.
Змей
После того как выяснилось, что полк не смог отправить на поддержку ведущего бой ВОПа ни одной БМП, мы получили приказ сдать позиции соседям и перейти на другое место: по той же дороге, но ближе к ПВД полка.
Восьмого мая, в день переезда, начался дождь, и мы, смываемые ливнем, кое-как успели до темноты поставить большую, на взвод, палатку. Ночью на постах мы вымокали до костей и, часто меняясь, задубевшие, грелись в палатке у печки. Ноги увязали в размытой глине. Отовсюду лилась вода. Старая палатка протекала, и спать было невозможно. Мы бы околели, наверное, нас спасли доски от разобранной землянки (которые почти все мы в ту ночь сожгли) и Змей.
Кудинов, уничтоженный без конца повторяемым вопросом подполковника Козака: «Почему не подготовили переезд!!?.. Я вас спрашиваю!!.. Почему не подготовили переезд!!?..», покрытый матом за нерасторопность, раскис, самоустранился от командования и поручил всё контрактнику Змею.
И этот сухопарый сорокалетний мужик, получивший от нас кличку за свой удлинённый организм и за то, что при каждом слове высовывал язык и смазывал слюной сохнущие от недостатка спиртного губы, согревал нас у печки, как наседка цыплят, не давая огню потухнуть. Он следил за сменой часовых и больше всех промокшему и замёрзшему Курочкину отдал свою тёплую тельняшку.
«Рапира-7»
Мы покинули добротные, оборудованные чехами в прошлую войну позиции, с дзотами и блиндажами на скрытом зеленью крутом склоне горы, а утром, когда прекратился дождь, мы увидели, что находимся на голой, как лысина, высотке, в плохо натянутой взводной палатке, далеко видной из-за плеши пары деревьев и кустов.
С трёх сторон нас окружал лес, высоты вокруг были господствующими, а зелёнка за дорогой и горной речкой напротив была в ста пятидесяти метрах.
Теперь, под нещадным кавказским солнцем, мы роем окопы и ходы сообщения, сооружаем дзоты и строим блиндаж, валим деревья и устраиваем завалы. Каждый из нас по полночи стоит на посту, а с утра принимается за дело.
Мы радуемся дождю, как возможности отдохнуть, но мутная вода заполняет окопы, и глиняные их стенки рушатся, погребая наш труд. Мы падаем от усталости и ночью из последних сил боремся со сном. Мы понимаем, что нас горстка в лесу, что вырезать спящих чехам не составит труда. Но сон одолевает, он сильнее. Сильнее желания жить.
Ёжик, ты где?
Я жду партию. «Корова» со дня на день должна появиться над ВОПом. Через мутноватый прицел, снятый со снайперской винтовки, я наблюдаю за высоко парящим в небе орлом. Я вырываюсь на волю и плыву в налитых нежной прохладой облаках, и только гул мотора возвращает меня на позицию ПК.
Внизу на дороге останавливается грязно-жёлтый ПАЗ, и на ВОП поднимается командир сапёрного взвода лейтенант Сорокин. Я видел его в полку. Он и в «районе» на камуфляже расцветки «НАТО» носит блестящие, а не тёмные звездочки. Кокарда на его парадном оливковом берете золотым нимбом отражает лучи солнца. Своим видом лейтенант олицетворяет бесшабашное мужество, но девять сапёров всё равно не слушаются его. Он молод и ещё не научился держать солдат в повиновении, у него на щеках пух.
Тогда Сорокин должен был ставить у нас мины. Он приехал без солдат на рейсовом автобусе. Это было время, когда наша техника так часто рвалась на дорогах, что вышло распоряжение офицерам по возможности передвигаться на частном автотранспорте.
Ни одной мины Сорокин не поставил, потому что забыл провода. Зато он не забыл в вещмешок вместе с минами положить водку, и три дня они пьют. Недавно прибывший Изюмцев напиваться боится, а ожидающий колонну на Шали Кудинов, Сорокин и Змей – на всю катушку.
Две ночи подряд мы радостно воюем с невидимым врагом. Пьяный Кудинов передаёт по рации, что ВОП обстрелян, и ему разрешают открыть ответный огонь. Мы сотрясаем молчаливые горы мощью всего вооружения. Зенитная установка, легко разносящая в щепы вековые деревья и срезающая бетонные столбы, двумя своими стволами играет первую скрипку в поражающей воображение какофонии оглушительных звуков, света огненных трасс и озаряющих на миг могучие кроны деревьев ракет. Противотанковый гранатомёт рушит жалкие, вполнаката, крыши наших дзотов и землянок.
На третью ночь навоевавшиеся офицеры больше не «заказывают войну», но когда плохо проспавшийся Сорокин вылезает из землянки и орёт: «Ёжик, ты где?!», нас действительно обстреливают.
Кудинов с Сорокиным пытаются засечь место, откуда вёлся огонь, но никто больше не стреляет. Мы сидим в «кольце» всю ночь, а на следующий день, сонные, роем окопы, валимся с ног и материм проклятых шакалов.
Мины
Лёха Маликов сначала орёт, потом рыдает, потом, сжав от боли зубы, плачет. Из рваной его штанины торчит обломок кости, сапог с остатками конечности держится на ошмётках ткани и сухожилий, волочится по траве, оставляя кровавый след.
Изюмцев послал нас снимать сигналки, но мы заблудились и попали на участок с поставленными на растяжку эфками и озээмками. В оцепенении я тащу Лёшку на себе и забываю, что иду по минному полю. В последний момент я замечаю серебристый отблеск растяжки – мы чудом не подрываемся второй раз.
После того, как мне вручили орден, я пытался убедить себя в том, что наградили меня за вынос раненого с минного поля. Я так и говорил всем, кто спрашивал, за что награда. Так мне было легче и удобней. Эдакий герой.
Но это неправда. Награждён я был за подрыв. За то, что бэтэр, на котором мы со Змеем поехали за водой, наехал на фугас. Всё мое мужество заключалось в том, что я грохнулся о землю и чуть не сломал себе хребет.
***
Через несколько лет после армии я встретил в Питере Изюмцева. И даже выпил в его обществе стакан пива. Никакой неприязни к этому человеку у меня не было – я искренне был рад нашей встрече.
От Изюмцева я узнал, что в 2002 году подорвался на растяжке старший лейтенант Цыганков. Одного из немногих, Цыганкова любили солдаты.
Личное дело
– Дело тебе на руки никто не даст, – говорил майор Невшупа Кудинову в тени военкоматской курилки.
– Это я уже слышал. А ты как вообще? Как ты здесь оказался?
– Я-то?.. Закрыл контракт в Заполярье, в Горячем Ключе потом устроился в военкомат. Теперь вот сюда перевёлся. Я уже, Миша, пенсионер. Иду в ногу со временем! Закрою двадцать календарей, получаю квартиру и всё, – потянулся Невшупа.
– И что, дают вам квартиры?
– Дают… – Невшупа сплюнул. – В десятку? Там ведь Чечня.
– Вова, мне выслугу нагонять надо. Там день за полтора, в «районе» – за три. Да и двадцатка где-то в месяц, – оправдывался Кудинов.
– А сколько у тебя?
– Чего, сколько?
– Выслуги?
– Девять. Ни туда, ни сюда.
– Сертификат не получил?
– Да какое? говорю же – девять льготной всего…
– Правильно, вообще-то, – подумал Невшупа, – тебе сейчас только Чечня. Пойдём, тут паренёк один, попробуем забрать дело.
Кудинов, вставая, затянулся, бросил окурок мимо урны, подтянул повыше джинсы. Невшупа через плац со строевой разметкой шагал уже к входу в здание военкомата. – А ты был в Чечне? – спросил он на лестнице.
– Был…
Паренёк оказался подполковником, в очках в тонкой золотой оправе, худощавым и седым.
– Однокурсник мой, – бойко сказал Невшупа и стал излагать суть дела: уволен из внутренних войск по «несоблюдению», по суду изменил статью на «оргштатные мероприятия», теперь ему нужно внести изменения в личное дело, хочет снова служить, а дело направили в наш военкомат, он на учёте в Прикубанском, если почтой ему – сам знаешь…
– Что там вчера ещё было? – прервал Невшупу подполковник, – Ирина когда ушла?..
Они стали разговаривать о вчерашнем, о какой-то весёлой вечеринке, – так понял Кудинов. Потом подполковник снял трубку, и через десять минут Кудинову выдавала личное дело занятая женщина, которая, и часу не прошло, как заявила: «Дела вам на руки никто не даст. Все дела только секретной почтой». Женщина оказалась Тамарой Андреевной. Она ухмыльнулась и потребовала паспорт в залог. Паспорт имелся.
– Ты куда сейчас? – спросил Невшупа.
– Спасибо, Вова! – сиял Кудинов. – Да не знаю. В часть уже не успею, никуда, в общем. Ты свободен? Может, пива попьём?
– Пиво, Миша, в другой раз. Не могу сегодня. Подожди меня, подброшу, кабинет закрою.
Они вышли из военкомата, когда жара ещё не спала. Невшупа в кабинете переоделся и по гражданке (в светлой футболке, голубоватых джинсах и босоножках) ещё больше походил на курсанта былых времён. Сели в белую «Волгу», Невшупа сказал, что ему на Шевченко, где крытый рынок.
Кудинову это всё равно было по пути. Он рассматривал большой почтовый пакет с личным делом: – Представь, пакет даже не заклеила, а печать стоит… Новая «Волга»?..
Невшупа, обернувшись к заднему стеклу, выворачивал из ряда машин: – Нет, у Ткача взял.
– Где он сейчас? Уволился?
– Хернёй занимается! На автозаправке. «Лукойл».
– А Батон?