И день проходит у неё легко и приятно, и подчинённые оживились. Радуются, что начальница их сегодня меньше донимает и тревожит, и можно спокойно играть в компьютерные игры и сидеть в социальной сети, а не заниматься скучным финмониторингом.
Это пятница, короткий день, поэтому работа заканчивается на час раньше. Отчёт уже составлен, всё так легко, без напряга у Эльвиры сегодня получилось, что даже задерживаться на работе не нужно, как это часто ей приходится.
Даже более крупное начальство сегодня улыбается и доброжелательно смотрит на Эльвиру, особенно один крупный начальник. А по дороге домой перед BMW повсюду вспыхивает зелёный цвет, как только он подъезжает к светофору. Бабушки дорогу долго не переходят на зебрах, собаки не перебегают в неположенном месте, и милицейских засад нигде не видно.
Дома Эльвира переодевается в розовый халатик с цветами. Потом летит прямо на кухню, так она вся сегодня парит. Надевает синий фартук и начинает готовить карпа по книге индонезийской, или чилийской кухни. Но немножко и сама импровизирует, вносит изменения в рецептуру, такое у неё настроение творческое.
Сначала Эльвира обжарила карпа до хрустящей корочки, потом залила чилийским соусом и потушила. Пахнет очень вкусно, идёт запах, и Эльвира облизывается. Делает теперь другой соус из лука, моркови и сельдерея – индонезийский. Добавила туда муки, томатного пюре и немножко рыбного бульона, как написано в индонезийской книге, или чилийской.
Надо, думает, потом с соусом сделать ещё филе из куры. Только это уже надо с другим соусом, не с томатным, а по нидерландской или боливийской книге – индонезийская уже сюда не пойдёт, а тем более чилийская. А к карпу, думает, ещё надо или сделать пюре, или печёный картофель. Решила испечь картофель в духовке. Это и без книги можно, просто нужно порезать картофель и положить в духовку.
С большим таким увлечением это всё она готовит, включила уже духовку. Щёки у Эльвиры раскраснелись от жара, глаза немножко слезятся и от этого блестят ещё сильнее. Розовый халатик и фартук очень эффектно на ней сидят, подчёркивают красоту фигуры и линию грудей. Эльвира это знает, но между делом подходит к большому зеркалу в прихожей, чтоб ещё раз убедиться.
А вот уже и Петров трезвонит в дверь. Она отрывает попу и бежит к двери, но к самой двери подходить не спешит, делает более безразличный вид и тогда уже открывает, но улыбается.
– Карп суперский-пуперский! – Петров не успел прийти, сразу сбежался на запах в кухню, сидит уже за столом, уплетает карпа за обе щёки. Голодный после работы, натягался своих перфораторов. Даже вино штопором не сразу откупорил, которое приобрёл по дороге.
– На рынке брала, свежего?
– Вдохновилась твоими рассказами про воронежских карасей и кулинарными способностями Светкиного австрийского мужа и сделала его как бы под соусом, – кокетничает Эльвира, а сама сидит довольная, что Петрову понравился карп, и чёртики в её глазах маслянисто плавают.
– Соусом у нас называется картошка с мясом. С соусом, с юшкой, скажем так. Здесь нет как бы такого.
– Это просто бефстроганов.
– Бефстроганов без картошки. И там красный как бы соус. Бабуся ещё делала с белым…
Они ведут неспешный разговор, пьют вино из бокалов, а фоном из ноутбука раздаётся «Путь в Вальхаллу» Вагнера, как она любит – классическое. В полумраке по красным стенам бродят тёмные тени. Освещение мягкое, приглушённое, потому что горят свечи, и мерцание. Эльвира любит зажигать свечи, ей кажется, что это особенно романтично и возвышенно.
Ваня на выходные у бабушки, и после ужина они сразу идут в спальню – не нужно дожидаться, пока Ваня уснёт.
В спальне тоже горят свечи, два голых тела сплелись в одно, извиваются в такт, как саламандра. Он очень жёстко всё делает, со злобой даже, а она кричит и стонет от удовольствия и боли. Стоит перед ним на коленях, потом он её поднимает, ставит к себе попой, а сейчас уже бросил на кровать.
Они пьют вино в постели, выходят курить на балкон и засыпают.
8
Большой дом из белого кирпича. По беседке вьётся виноград. Через зелень листвы пробивается солнечный луч. Светает, утренний воздух потянут дымкой.
Вот он вышел из дома и идёт под беседкой к гаражу. Поёживается. Прошёл мимо колонки и будки с собакой. У гаража сбоку две двери. Левая – это сарай, правая – гараж. Он не может вспомнить, зачем он шёл и в какую дверь ему теперь нужно.
В гараже мешки с кормом, закатки, всякий хлам, велосипеды. Потрогал звонок велосипеда – звонит, негромко, какой-то знакомой мелодией. В сарае инструменты, в ящиках и в старых комодах. Всякий хлам, гвозди. Запах. Везде вяленая рыба свисает на верёвках.
Точно! Это в сарае подвешены к потолку копчёные окорока под марлями. Он вышел за окороком. Окорок можно бить ребром ладони, а потом ладонь облизывать.
– Вставай! Нам ещё Ваню у мамы забирать, я тебе кофе сделала, – говорит Эльвира и бежит в ванную.
Петров ещё полежал чуток, силится вспомнить сон: гвозди были ржавые в ящике – сотка, кривоватые, бэушные. А десятка новая, в отдельном ящике.
Эльвира мечется по квартире и суетится, красит лицо в прихожей у зеркала. Достала на ходу Петрову из холодильника масло и плавленый сыр «Hochland».
Петров ест бутерброд, пьёт кофе. Уже кофе остыл и холодный.
В окне за стеклом ещё темно, как ночью, потому что солнце ещё не взошло. В Питере и вообще мало солнца, мрачноватый город, холодный и величественный. Иногда такое впечатление, что это иностранец, или оккупант, который приехал в Россию и всех здесь презирает. Больше всех он презирает Москву, как такую вздорную разнаряженную бабёнку, которая одеяло только на себя тянет. А всех остальных он просто не замечает, смотрит себе поверх своим холодным взором.
Денежное дерево из своего угла не будет, конечно, в такую рань тянуться к свету – света ещё нет. Просто стоит, согнутое набок. Спит ещё – ему на работу не нужно, как людям. Два завядших листика, жёлто-зелёных, упали с дерева на гарнитур. За эту ночь, наверное, потому что Эльвира часто всё протирает и убрала бы в мусор.
Петров, когда увидел, что дерево стоит так далеко от света, придвинул его ближе к окну. Развернул, чтоб оно немножко выровнялось. Сейчас смотрит, Эльвира его зачем-то снова в угол засунула. Не стал уже ничего говорить, он здесь не хозяин. Сидит, кофе допивает.
Наконец и Эльвира прибежала, присаживается перекусить за стол. Она всё сделала очень быстро, даже подкрасила лицо быстро. И получилось, что немножко времени ещё есть, чтобы быстренько перекусить.
Заглянула, конечно, в интернет. Что ей там нужно в такую рань? Но оторвалась – время-то поджимает. Сидит, намазывает уже себе бутерброд и продолжает начатый вчера философский разговор о том, что любят не за что-то, а вопреки всему, как считает Петров. А Эльвира не согласна с этим. Она намазывает бутерброд и как бы просто бросает по ходу:
– Нет. Я тебя не буду любить не за что-то. Я тебя буду любить за что-то. А если ты будешь так много пить, я с тобой расстанусь.
Петров промолчал. Видно, что эти слова ему не особенно понравились, потому что он поморщился и даже у него искривился рот, или как бы дёрнулась губа. Но он не стал возражать, а дипломатично поднялся из-за стола и пошёл покурить на балконе, пока она ещё ест.
А Эльвира сразу заговорила о чём-то другом, то есть о Светкином австрийском муже. Сидит и тарахтит сама с собой, не заметила, что Петров как бы вышел. Светка – это её коллега по работе, которая хорошо разбирается в хиромантии и у которой есть удивительный муж из Австрии. Он не пьёт, не курит, хорошо умеет готовить, сам убирается в Светкиной квартире и бесконфликтный.
Наши женщины к такому ещё не привыкли и удивляются. И Эльвира удивляется. Она говорит иронично – как бы не настоящий мужик, на её взгляд. Но всё равно удивительно. Приехал в Петербург по работе. Он какой-то строитель по офисам. Встретил Светку и задержался. Говорит, что в России лучше. Светку он считает очень красивой, хотя она не особенно красивая. И ноги у неё кривоватые.
На него большое впечатление произвело, что у нас в маршрутках передают водителю деньги. Говорит, что у них никто бы не передавал деньги через людей – боялись бы, что украдут.
Светка его держит немножко за ребёнка. Всё ей как бы нравится, но посмеивается над его взглядами на маршрутки. Потом всё Эльвире рассказывает и передразнивает его: «Какх это мошет пыт?!.. Пэрэтат дэньги к фотителйу… Это отшэн лйупэсно… Утивитэльно, што это рапотайэт, и никто нйэт пэрйот дэньги тла сэбйа… Утивитэльно, што ты полутшишь статшу!.. Какх это мошет пыт?..»
И они вместе смеются на работе. А Эльвира потом всё Петрову рассказывает, во всех оттенках и выражениях. Так он и идёт у неё – Светкин австрийский муж, без имени. А так он Эдик.
Ну, хороший человек, что тут скажешь? Душевный. Петров так и говорит. Австриец, конечно. Но он не то, чтобы австриец, а словак или как бы словенец, по фамилии Подховник. Как-то так.
Петров уже покурил, вышел в прихожую. Эльвира всё ему про австрийского мужа, а сама надевает пальто и застёгивает сапоги на молнию, осторожно так застёгивает, чтоб чулки не повредить, или колготки. Для Петрова она надевает чулки, а так ходит в колготках, потому что в чулках очень холодно.
Вышли наконец, спустились на лифте вниз, а когда шли к машине, перед ними пробежала тёмно-серая крыса. Выбежала, наверное, из подвала и метнулась куда-то к дороге. Почти под ногами, но чуть дальше вперёд.
– Да они постоянно тут бегают, – безразлично говорит Эльвира. Идёт, нажимает на кнопку брелка, чтобы снять машину с сигнализации. Видно, что уже привыкла она к крысам.
– Впервые вижу здесь крысу, – говорит Петров.
Он впервые увидел здесь крысу, а раньше не обращал внимания. Раньше он видел крыс только в своём Воронеже. В питерской квартире у него был только таракан, потому что у него везде лежат крошки.
Но он слышал, что в Питере много крыс, и что они живут в подвалах и канализациях, насыщая своим присутствием весь подземный Петербург снизу до верху, включая метро, линии подземных коммуникаций, межквартирные перекрытия, чердаки и мансарды. А тараканы, по сообщениям прессы, из Питера ушли, но у Петрова пока один остаётся. Петров его не убивает – всё ж живая душа.