Но постепенно Эльвира оттаяла, улыбается уже и угощает Петрова суши: «Нет, ты попробуй, очень вкусно!» Прикоснулась к его голове, поправила волосы – у него прядь волос выпала из общего ряда. Эльвира за рулём, но ей не так далеко нужно проехать, – тоже позволила себе бокал вина.
Петрову неудобно есть палочками, которые японка принесла вместо вилок. Эльвира его обучает и смеётся. Он тоже смеётся, наловчился уже кое-как есть палочками, взял их крестом.
А говорят о чём-то совсем постороннем, Эльвира смеётся и подтрунивает над Петровым, что он официантку называет японкой.
– Ну ты наивный, это киргизка!
– А какая разница? – и оба смеются.
Эльвира звонит домой, волнуется, у неё там Ваня с бабушкой – попросила маму побыть сегодня с ребёнком.
– Ну как вы там?.. Скоро уже. Уроки сделали?.. Слушается?..
Поговорила с мамой, теперь с Ваней разговаривает – сразу её лицо изменилось, стало теплее… «На. Тебя требует», – Эльвира протянула трубку Петрову.
– Да вот, с мамой поссорились, пытаемся помириться, – говорит Петров.
– Ты сегодня прийдёшь? – спрашивает Ваня.
– Сегодня? – Петров посмотрел на Эльвиру. – Сегодня вряд ли.
Вот уже Эльвира засобиралась домой, а ничего не сказано, и ничего не понять. На самом деле всё им понятно, поэтому и молчат. Заметно, что обоим не хочется уходить. Петров расплатился, заказал ещё по бокалу вина, чтоб выгадать десять минут. Сидят и молчат. Принесли вино. Эльвира сделала глоток и с усилием, не смотря на Петрова, твёрдо сказала:
– Я решила вернуться к мужу.
– Он тебе предложил?
– Он постоянно предлагает.
– Ты его любишь?
– Полюблю. Это отец моего ребёнка.
– …Да, всё правильно… Я не то говорю.
Допили вино. Петров смотрит на Эльвиру и не может оторваться – как будто увидел её впервые. Поднялись, взяли розу – бутон раскрылся в тепле.
– Подбросишь?..
Сели в машину. Эльвира прогрела мотор и немножко подбросила его до метро.
– Пока.
– Пока.
Петров открыл дверь машины.
– Подожди, – сказала Эльвира, и они в последний раз поцеловались.
– Если что-то не получится там, позвони. Хорошо?
– Хорошо.
– Передай привет Ване. Я его очень полюбил, – Петров смутился от своих слов, резко открыл дверь и вышел.
Он шёл, не оглядываясь. Это было трудно – не оглядываться.
Журнал
Во дворе в тени виноградной беседки сидят Олег Черепанов и его жена Вика. Олег только что прочёл рассказ в журнале «Новый мир».
Этот «Новый мир» случайно попался ему на глаза в «Доме книги». Когда Олег со скучающим выражением лица раскрыл журнал, чтобы посмотреть авторов, он наткнулся на своего одноклассника Лёху Рыбочкина.
Удостоверившись, что это именно тот Рыбочкин, Олег закрыл журнал и пошёл к кассе. «Ну-ка, ну-ка…» – бормотал он себе под нос. Выражение его лица изменилось со скучающего на злорадное.
Он знал, что Рыбочкин занялся писательством, но всерьёз никогда не думал, что этот «пентюх» может чего-то там стоящее написать.
Дома он сначала даже забыл про журнал. Нужно было поставить на подзарядку аккумулятор. Помочь жене со стиркой – была суббота. Да мало ли дома дел в выходной день?.. Ближе к вечеру Олег прочёл рассказ Рыбочкина. В журнале был один его рассказ – «Муха в январе».
Сейчас Олег сидит в беседке в состоянии, похожем на истерику. Вика бросила бельё и, растрепавшаяся, успокаивает его. «Проклятый журнал, – думает Вика, – понесли же черти в этот книжный». А Олег разбушевался не на шутку, он орёт истерически, со слезами на щеках:
– Почему он?!.. Ведь я тоже служил в армии… Вот он… он точно передал все мои чувства… И эту степь грёбаную… А?!.. А я даже вот эту вот табуретку (Олег пнул ногой табурет, стоявший перед ним) … эту грёбаную табуретку!.. не могу передать. Ты что думаешь, я не пробовал?! Я вообще собирался стать писателем…
– Ну, Олежа… Ну успокойся, мой хороший. Ну что ты? – Вика прижалась к Олегу и гладит его по голове.
– Это я должен был стать писателем!.. Мои сочинения двум классам Яровая читала. Я тогда повесть ещё написал… А этот придурок?!.. Не… ну дураком он не был… Он был тормоз. И сейчас он тормоз!.. А писателем должен был стать я!.. А я кто?!.. Мне надоело быть никем!..
– Ну, Олежа… ну, что ты говоришь, глупый, ну как это никем? – в Викином голосе появилась нотка удивления.
– А кто я?
– У тебя же работа хорошая. Тебя там уважают.
– Да-а кто меня уважает?!.. Кто?!… Этот Мищенко меня уважает?… Или этот Бабичев?.. Да они сожрут меня в первый момент! И не подавятся…
– Ну ладно, чего ты, мой хороший, ну успокойся… Ну у тебя ведь есть я. Даша. Дом свой. Машина… А у него вообще ничего нет. Живёт как сыч в своей завалюхе. Один… Да ещё и алкоголик.
– Он в Питере сейчас живёт… Они все алкоголики! Писатели… И все одни… Но почему он?!
– Ты что этим хочешь сказать? – Вика встревожилась. – Ты хочешь сказать, что ни я, ни Даша тебе не нужны?!.. Что вместо этого ты хочешь писать эти финтифлюшки?!
– Это не финтифлюшки!.. Уж я-то понимаю в этом толк… В чём в чём, а в этом я понимаю… Это в этих окнах дурацких! я ни черта не понимаю. Я там начальник!
– Так ты что хочешь сказать?! – Вика уже не обнимает Олега и не гладит его по голове. Она вскочила на ноги и взялась руками за талию, изобразив букву «Ф».
– Да! Да! Да! – орёт Олег как сумасшедший. – Убирайся и ты! и Дашу свою забирай!.. Ещё не известно… от кого эта Даша.
Вика зарыдала и ушла в дом. Олег сидит, тупо уставившись в одну точку.
Розенбек
«На повороте!» – крикнула толстая тётка. Автобус, поворачивая, остановился, тётка долго вылезала из двери. Панченко поднялся, подошёл к водителю, бросил: «На башне». Водитель кивнул.
И вот она Северская. Вся эта яркая зелёно-голубая панорама со всеми оттенками станичных утренних запахов. Здесь был и запах травы, и листвы, и земли с примесью навоза, и гарью чуть-чуть, и всё это только примешивалось к чистому воздуху. В светло-синем небе плыли, переливаясь и меняя форму, белоснежные облака.
Не гася шаг на спуске, Панченко быстро шёл по профилю. Справа был выстроенный в начале девяностых красный двухэтажный дом с башенкой. Их потом много везде понастроили, но уже не таких изящных и лёгких. Слева шли цыганские саманные дома. Здесь жили цыгане.
Панченко шагал твёрдой походкой, думая, как он придёт к деду. Он не думал о его здоровье и о ком-то там ещё в этом доме, а видел его улыбку и добрые светлые глаза. От этого на душе у него становилось тепло.
Дорога уже не шла с таким резким спуском. Панченко прошёл мост через ерик. Уже можно было перейти на кладку и идти по-над домами, но Панченко как шёл от «башни» по дороге, профилю, так и шёл.
Когда навстречу проезжали машины, Панченко отходил на обочину, а потом снова выходил на дорогу. В его детстве здесь нечасто ездили машины, и ходить здесь прямо по дороге он привык. И башни на этом въезде в станицу давно не было. Это была кирпичная водонапорная башня, её давно снесли, а пустое место так и называлось – «башня».
– Серёжка приехал! – донеслось из открытого окна. Панченко накинул руку на калитку, резко снял крючок. Здесь шёл ремонт. Куски асфальта были выворочены и сложены к забору. Вместо старой асфальтной была размечена новая бетонная дорожка, в полтора раза шире прежней – под цоколь дома и дальше наискось в огород. Кругом валялись вёдра, сапка, лопаты, таз, грязный от раствора, – здесь уже начинали бетонировать. Идти нужно было, переступая весь этот хлам.
– Серёжа! Хорошо, что приехал, а у нас тут, видишь?.. – затараторила вышедшая из дома тётя Валя, сухая, под шестьдесят, его тётка.
Панченко поздоровался, спросил угрюмо: – Зачем это всё?
– Как же?.. У дедушки не то уже здоровье, чтобы ходить по этим руинам. А недавно он так споткнулся! Споткнулся…
– Понятно, – перебил Сергей. – Как он?..
И больше не слушая тётку, пошёл в дом.
Дом был небольшой, но добротный – кирпичный. Сергей снял в коридоре туфли, подсунул их под стол. Здесь сильно пахло бражкой – на столе стоял соответствующий баллон с натянутой резиновой перчаткой. Из кухни пахло борщом. Сергей прошёл мимо кухни в дом. Дед дремал в своей комнате.
– Дед!
Дед очнулся, часто заморгал. Сергей присел, помог ему приподняться на кровати, подсунул под спину подушку, приобнял его. Почувствовал старческий запах с явной примесью мочи. Сергей встал, дёрнул за георгиевскую ленточку, привязанную к ручке шифоньера, взял в углу стул с рубашками на спинке и сел напротив деда. Не так близко, но неприятный запах стоял во всей комнате.
А к деду на колени запрыгнул кот. Это был другой уже кот, но тоже Маркиз и тоже рыжий. Кот устраивался поудобней, рука деда принялась его гладить. Сергей улыбнулся и спросил о здоровье.
– Шо?.. Та нычо, нычо… Это ось всэ Валичка. Ты знаешь, яка вона… альтруистка?
– Кто альтруистка? Валя?.. Дед, ты откуда такое слово вычитал? – смеялся Сергей.
Они оба понимали, что слова – просто слова, а важно то, что сейчас они вместе, сидят рядом. И что скоро это закончится. Поэтому нужно что-то спрашивать и что-то отвечать. Дед спрашивал Сергея о работе, о Москве, о жене и дочке в Москве, о маме в Краснодаре. Деду что-то рассказывали, он не всё правильно запомнил.
Сергей отвечал неохотно и сам спрашивал о чём-то совсем не нужном:
– А кроли как твои?
– Шо?.. Яки кроли?.. Ты вспомнил! Съйилы их давно. Хто ж их будэ быть? Валя, вона жука нэ обидэ.
– Она тут что – безвылазно сидит?
– Шо?.. Хто?
– Валя.
– А… Валя? Валя кажный выходный тут.
– Ладно, – поднялся Сергей, – пойду, поработаю там у тебя, а вечерком поговорим под рюмочку.
Сергей повысил голос, чтобы деду было лучше слышно: – Как ты сейчас? Самогонку-то? Я видел, процесс идёт!
– Шо?.. Та это Валя всэ… Рюмку выпью! Ничого мни вона нэ скажэ, раз ты прыйихав!..