– Не получится ничего, – сказал с сожалением Петр. – Ездили наши люди, хотели своих выкупить, еле ноги унесли и золото оставили. Сменили начальство в лагере, и все, перекрыта лазейка. Теперь не знаю, что и делать.
– Да, плохи дела.
– Это полбеды, я же за паспортом ходил, как ты сказал.
– И что?
– А то, теперь, осенью, меня в армию забирают. Сказали, чтоб я радовался, что не в тюрьму, за то, что жил незаконно. Три дня мне там голову кружили, ночевал в кутузке. Теперь вот бумагу дали – в военкомат. Сказали, не явлюсь – точно в тюрьму посадят.
– Дак это хорошо, Петруха! В армии и обуют, и оденут, и кормежка опять же, а главное – мир посмотришь и научишься оружием владеть. С толком каждый день проводи, только про молитвы на время забудь. Не принято это в армии. Они дурни совсем, в Бога не веруют. Не спорь ни с кем, но себя в обиду не давай. Не дрейфь, в армии, ежели руки из правильного места растут, никто тебя не обидит. А ты у нас рукастый. Теперь служить можно, война-то закончилась, убивать никого не придется.
– Да я уже поразмыслил, конечно, пойду служить, не навсегда же. Только вот власть безбожная надо мной будет, этого боюсь.
– Петя, Бог всегда в твоем сердце, помнишь, как староста говорил?
– Помню, токо нет уже ни старосты, ни стариков, молитвы помнящих, одни мы остались от нашей деревни.
– Так мы-то есть. Вот дом начну ставить, до осени успеть надо, поможете? – спросил Кольша.
– Конечно, поможем, – ответили Фрол и Петр.
– Ну а с этими беглыми что решим? – спросил у друзей Кольша.
– А что с ними решать, ушли, и ладно, – после некоторого молчания ответил Фрол.
– Они, Кольша, из другого мира, не нашего, у них свой путь, у нас свой. Слава богу, не пересеклись наши дороги, – поддержал Фрола Петр.
– Так-то оно так, только они зло несут в себе. Зло и смерть. Сколько еще невинных душ на своем пути они растерзают. Нешто мы, зная про то, позволим им на нашей земле гадить?
– Кольша, дак не зашли они в нашу деревню. Мимо прошли, вот и пущай идут… – ответил Петр, однако глядел при этом в пол.
– Ладно, понял я вас, пойду спать. Мне подумать надо, с чего жизнь начинать на своей земле, – сказал Кольша и пошел к сараю, где ночевал прошлый раз. Откуда ни возьмись появился Арчи, увязавшийся за своим хозяином.
– Хороший пес у Кольши, всегда рядом с ним, – сказал Петька.
– Он у него как друг настоящий, никогда не бросает, ни в беде, ни в труде.
Они переглянулись между собой и молча разошлись спать. У каждого осталась оскомина в душе, не так окончился между ними разговор, не так.
А утром, когда Фрол и Петька проснулись, Кольша был уже далеко от деревни. Он бодро шагал по таежной тропе, уходящей вдоль ручья, по которому прошли беглые заключенные. Арчи, как всегда, рванул вперед и только изредка поджидал хозяина, проверяя, все ли с ним в порядке. А Кольша полночи не спал, не мог он просто выкинуть из головы то, что видел. Не получалось у него это. Он закрывал глаза, и перед ним возникали лица тех мерзавцев, они, ухмыляясь, проходили мимо, и он понимал, что они идут жечь его деревню, а он ничего не делает. Просто стоит и смотрит. Кольша решил не будить своих друзей, они здесь ни при чем. Он принял решение и ушел. Он посчитал, что так будет правильнее. Кто-то должен пахать свою землю, строить на ней дома, растить детей, а кто-то защищать. Он тоже будет и пахать, и строить, но так уж пришлось, что сначала придется ее защитить. Кольша еще не решил, что ему делать, но первое, что необходимо было, – это догнать беглых и не выпускать их из вида. Кольша хорошо знал родные места, потому шел быстро и уверенно, он точно рассчитал, где нагонит убийц. Оружия, кроме топора и ножа, у него не было, но в мешке лежали все те же, еще дедовские, наконечники для стрел.
Кольша сделал немалый крюк, но вернулся за уцелевшим в пожаре тунгусским луком. Заменить пришлось только тетиву. На привалах колол из сухих еловых полешек и строгал идеально ровные стрелы. Это он делал уже мастерски. Кольша понимал, что против него трое взрослых здоровых мужиков, умеющих убивать, вооруженных и беспощадных. А он один, ну и, конечно, с ним его глаза и уши Арчи. Глядя на своего преданного пса, Кольша часто вспоминал свою подругу, большую дикую кошку, которую он называл Киса. Если бы она была здесь… Но она осталась там, в его забытом и невозможном прошлом. Он улыбнулся, да, Арчи бы Киса около него не потерпела, это точно. Они были слишком разные. Из разных миров и совсем не совместимые, как кошка с собакой. Он до сих пор помнил ее, не раз спасшую его жизнь там, под ледяными куполами Антарктиды. Кольша не должен был вспоминать о том времени, но сейчас он столкнулся с людьми, так напоминавшими ему тех, кто тогда, давно, убивал и жег заживо его родных людей. Память всколыхнулась в его душе, заставила тревожно забиться сердце. Надо было их остановить. Он так решил, и он это сделает.
1944 год. Северный Кавказ
Солнце уже клонилось к закату, озаряя последними лучами горные вершины. Седой старик лежал при смерти в доме своего младшего сына в одном из далеких горных аулов. Вокруг него стояли два его наследника, уже перешагнувших полувековую черту, и еще несколько совсем молодых мужчин этого тейпа.
– Отец, ты просил собрать всех мужчин. Все, кто мог, приехали. Мы слушаем тебя.
Старик приоткрыл глаза и обвел взглядом присутствующих. Каждый почтительно склонял голову, когда старик смотрел на него. Он попросил сына слегка приподнять ему голову. Ему подложили небольшую подушку, он благодарно кивнул и начал тихо говорить:
– Наш род выжил со времен Шамиля только благодаря мудрости наших старейшин. Мы не ввязывались в междоусобицы, не проливали кровь в набегах на соседей. Мы слушали своих стариков и потому смогли сберечь свои дома, своих женщин и детей в годы, когда в России брат резал брата, когда рушили храмы и мечети. Совсем недавно некоторые наши братья, поверив в то, что Россия будет повержена, решили, что здесь наш народ сможет создать свое независимое государство. Объединить горские народы под знаменем Аллаха. Старики говорили им – этого не будет. Не будет, даже если Россия падет. Немцы никому не позволили на территориях, которые они захватили, жить по своим законам. Тысячи чеченских мужей ушли на фронт в первые дни войны, и уже тысячи погибли, а здесь, в наших горах, несколько сотен дезертиров, скрываясь вместе с прибывшими немецкими гяурами, попытались захватить власть. И мы не смогли их остановить. Мы давали им продукты и кров, мы не могли поступить иначе – они наши дети. Но мы должны были сами остановить их. Мы – маленький народ, каждый из нас на виду, и дела каждого отражаются на судьбе народа. Наша земля, наши луга и горы – давно лакомый кусок для многих. Боюсь, теперь у них есть повод, и они им воспользуются, чтобы растерзать нашу родину. За все придется платить дорогой ценой.
– Что же нам теперь делать, отец?
– Держаться вместе, жить по исламу, беречь наши традиции, чего бы это ни стоило. И… готовиться к худшему. Запасайтесь продуктами, теплой одеждой и молитесь Аллаху.
– Отец, может быть, взять в руки оружие?
– Тогда на этой земле не останется вайнахов вообще. Нас всех просто уничтожат. – Старик замолчал. Глаза его медленно закрылись. Он шевельнул рукой, прощаясь.
– Прошу вас, братья, он устал, ему нужно отдохнуть, – сказал имам, и все стали выходить из комнаты.
Рано утром аул плотным кольцом был оцеплен войсками НКВД. По три человека военные входили в каждый дом и требовали собрать вещи и выйти к прибывшим машинам. Жители не сопротивлялись, собрав, что было можно унести, они выходили на площадь, где уже стояли грузовики. Никто не плакал и не задавал вопросов. Никто не знал, что их ждет, и не мог даже представить себе, какие жестокие испытания придется им вынести. Многие уже никогда не увидят родные горы. Женщины и дети, старики и мальчишки, молодые мужчины и девушки стояли перед чертой, которая навсегда разорвет их жизни на до и после. На окраине аула раздалось несколько выстрелов. Люди опустили головы. Было понятно, кто-то из их рода пытался бежать и погиб. Прозвучала команда грузиться, и вскоре грузовики двинулись по горной дороге к Грозному.
По пути следования колонна прирастала все новыми и новыми грузовиками с людьми. У самого Грозного это была уже огромная колонна. Тягостная тишина при этом напоминала похоронную процессию. Из грузовиков людей сразу распределяли по стоявшим на станции эшелонам и буквально загоняли в вагоны-теплушки. Ни поесть, ни попить, ни сходить в туалет. Люди мучались и терпели, им говорили, погрузитесь и там в вагонах справите свои потребности, но в теплушках стояли ничем не отгороженные параши, баки, одни и для женщин, и для мужчин… Это было невозможно. Люди, воспитанные в традициях гор, не могли себе позволить справлять нужду в присутствии противоположного пола. Это было сверх всяких сил. Уже через два дня в вагонах, следовавших в Казахстан, люди стали умирать от болезней, связанных с расстройствами живота, вызванных невозможностью справить естественную нужду.
Попавшие в один вагон, люди из разных семей испытывали психологический шок. Нарушались все святости и традиции их жизни. Раньше женщина, открыв свое лицо, войдя между соперниками, могла остановить кровопролитную схватку, поскольку мужчины не могли позволить себе даже взглянуть на нее. В этих вагонах все, чем жили эти люди, рушилось, и мало кто мог это перенести безболезненно. Спасало одно – молитва. Кого она не спасала, гибли.
Дорога затянулась на несколько недель. Эшелон за эшелоном чеченцев и ингушей вывозили в казахские степи, в колхозы и совхозы, где их никто не ждал. А если и ждали, – соответствующие распоряжения обязывали руководителей районов разместить спецпереселенцев и обеспечить их продовольствием и работой, – то ждали совсем без радости. Самим местным в военные годы и еды не хватало, и жить порой негде было, так много людей было эвакуировано. А они были обязаны жить и работать там, куда их определили, без права выезда.