После этой проповеди Руслан и Магомед почувствовали, что отношение к ним, незаметно в мелочах меняется. Их перестали сторониться, при них теперь не умолкали разговоры. Им стало легче, потому что трудно жить, таща на себе незаслуженно какую-то вину. Вагонный быт этапа прост и суров, но он тяжек и трудно переносим для одиночек, озлобленных и запуганных людей. Людей, ушедших в себя и проклинающих тех, по чьей вине попали за колючую проволоку. Затаивших в себе обиду и желание мести.
Имам как-то сказал, и это очень сильно врезалось в память Руслану:
– Все, что с нами происходит в жизни, происходит по нашему желанию и для нашего блага. Мы не всегда можем это осознать, представляя эти невзгоды наказанием за какие-то грехи, однако это не совсем так. Все, что приходит к нам в жизни, – это уроки, которые мы сами себе назначили для того, что бы пройти их и очистить свои души. Все приходит во благо, и надо благодарить Аллаха за те испытания, которые он нам посылает, исполняя желания нашей души.
«Значит, все, что с нами произошло, не случайность? Неужели нам все это нужно испытать?»
– Случайностей в жизни не бывает, брат, – как будто прочитав его мысли, сказал, подойдя к Руслану, имам. Добрая, открытая улыбка озаряла его лицо. И Руслан всем сердцем поверил этому человеку, на его душе стало как-то светло и спокойно.
Единственное окно в теплушке заткнули ватником, так как чем дальше уходил эшелон на восток, тем холоднее становилось в вагоне. Буржуйку почти не топили, из-за отсутствия дров, а те, что удавалось добыть на остановках, были сырыми и давали больше дыма, чем тепла. Почти месяц поезд шел до станции Красноярск. В пути многие простыли, ослабли от отвратительного варева, которым их кормили. Но никто не стонал и не жаловался. По прибытии в строй вдоль перрона встали все, хотя многие плохо держались на ногах. В этом эшелоне везли не только чеченцев и ингушей, несколько вагонов было с «врагами народа», вот около этих теплушек на полуторку погрузили с десяток трупов. Было раннее утро, и в свете привокзальных фонарей, в морозном тумане лица людей казались какими-то синюшными.
– Так, это кто у нас? – спросил обходивший прибывших начальник, с погонами майора НКВД.
– Спецпереселенцы в количестве сто один человек в трудармию, по разнарядке, – доложил начальник эшелона. – Вот их личные дела.
– Дела сдайте в конвойное отделение, а этих на подготовку к пешему этапу, вон в тот пакгауз. Выполняйте.
– Есть.
В старинном кирпичном здании со сводчатыми потолками, закопченными до черноты работающими кузнями, на всех по очереди надевали ножные кандалы. Руслан сначала не поверил своим глазам. Железные кандалы с цепями! Как? Почему? За что? – кричала его душа. Он, инстинктивно, воспротивился, когда его подтолкнул в спину конвоир.
– Давай, вражина, не задерживай! – услышал он его равнодушно-усталый голос.
Руслан уперся руками в косяк двери и получил сильный удар в спину прикладом, отчего чуть не упал.
– Ты чё, сука, пулю в лоб захотел? Ща влеплю, она дешевле этого железа родине обойдется! – заорал на него какой-то лейтенант, выдергивая из кобуры револьвер.
– Не надо, брат! Пусть куют… – услышал Руслан голос Магомеда.
Руслан смотрел прямо в глаза тому лейтенанту, нацелившему ему прямо в лоб оружие, и шагнул вперед к станку с кандалами.
– Вот так-то, жить-то хочется, – осклабился в мерзкой улыбке энкавэдэшник, убирая оружие.
– Братья, мы должны выжить, пусть будет это железо на ногах, но не в сердце! – крикнул имам и шагнул к кандальному станку.
За ним по очереди пошли без всякого противления все остальные. Лейтенант, довольный собой, сел на табурет и наблюдал, как надевают на людей железо с цепями. Он думал, что это он добился такого безропотного повиновения. Дальнейший этап был пеший, а обеспечить полноценный конвой возможности не было, поэтому для большей надежности стали применять кандалы, с ними далеко не убежишь. Царские еще кандалы, хранившиеся в подвалах красноярской «Екатерининской» тюрьмы, пришлись очень кстати.
Конвой получил задание доставить этап в один из лагерей Краслага, расположенный в Саянском районе, поселке Тугач. Это больше двухсот километров, зимой, в кандалах. Назначенный начальник конвоя обратился к своему прямому начальнику:
– Товарищ майор, по всем приметам морозы за тридцать будут. Не доведем мы этот этап. Поляжет в пути, поморозим.
– Ты чего, эту сволоту пожалел?!
– Товарищ майор, это чеченцы и ингуши, с фронта демобилизованные, не зэки и не враги народа, они трудармейцы.
– Слушай, лейтенант, они что, за красивые глазки в кандалы угодили? Они на Кавказе немцев ждали, наших резали…
– Товарищ майор, эти на фронте воевали с фашистами. Те, кто воевал против нас, уже в земле гниют.
Майор встал из-за стола, подошел близко к лейтенанту. Покачиваясь на каблуках кованых яловых сапог, он с интересом, в упор, какое-то время разглядывал курносое веснушчатое лицо молодого офицера, стоявшего напротив него. На груди у лейтенанта было две медали – «За оборону Сталинграда» и «За отвагу». Постояв, майор развернулся и сел за свой стол.
– Смелый ты мужик, лейтенант. Ладно, иди выясни у начстанции насчет товарняка попутного до станции Агинской, если есть, увезешь этап туда, а уж потом дойдете пешком сорок верст. Головой мне ответишь, если что!
– Есть! – ответил лейтенант и вышел из кабинета.
Повезло, как раз сегодня вечером формировался эшелон за лесом в Агинское. В открытых вагонах, куда с трудом в цепях поднимались трудармейцы, они за восемь часов доехали до станции. Как ни старались согреться, досталось всем. Холодный ветер пронизывал насквозь их шинели и ватники. После разгрузки лейтенанту удалось добиться горячей пищи, пусть это и была круто сваренная перловка, но с мясом – тушенкой «второй фронт».
– Иван Макарыч, чё ты так за этих печешься, – спросил лейтенанта его заместитель, младший лейтенант Лепехин.
– Я видел, как они воевали под Сталинградом. Меня ж там и ранило, после чего я здесь оказался. Уцелел, потому как один боец, ингуш, своим телом меня, считай, прикрыл. Хороший парень был, веселый, жаль, фамилию его не помню. Отшибло память контузией той напрочь. Вот так вот.
– Ясно, однако промерзли они сильно, до утра надо куда-то в тепло, уже за тридцать мороз.
– Добро, попробуем с начальником станции поговорить, раз накормил, может, и место какое найдет обогреться.
– Да куды я вас такую прорву дену, разве что в депо, там хоть крыша над головой да ветра нет. Хорошо, куды ж деваться-то? Токо вы мне официально, рапорт али приказ на энто дело напишите.
– Конечно, напишу, и подпишу даже! – улыбнулся лейтенант седому железнодорожнику.
Ночь прошла в холоде, но не лютом, убивающем все живое. Спать почти не пришлось, но никто и не замерз насмерть. Утром кипяток и хлеб подняли настроение. Этап с рассветом вышел на дорогу и двинулся через просыпающееся сибирское село. Звон цепей многих заставил выглянуть в окно. Такого зрелища еще никогда не наблюдали в этих краях. Кандальный этап печальным звоном отдавался в сердцах людей. Какая разница, кого вели конвоиры. Вели людей, закованных в цепи! Это было страшно. Но это было!
Идти действительно было тяжело, оковы быстро, даже через сапоги, набивали синяки и мозоли на ногах. Мороз не давал возможности остановиться; обогреться на глухой таежной дороге было негде. Сорок километров непрерывного движения, такое испытание трудно было бы выдержать даже здоровым, подготовленным людям. Конвоиры ехали в санях, запряженных лошадьми. Они были в полушубках и валенках. Начальник конвоя ехал верхом, то и дело проскакивая то в голову колонны, то в ее хвост, подгоняя отстающих людей. Он понимал, что останавливаться нельзя, мороз крепчал, любая задержка могла погубить этап. Шли уже восемь часов, когда в колонне кто-то закричал. Лейтенант направился туда и увидел, что середина колонны остановилась. Кто-то в строю упал, и его поднимали. Но он не мог устоять на ногах, которые уже не слушались человека, он валился, роняя тех, кто пытался его поднять. Было еще светло, и лейтенант, спешившись, подбежал к барахтавшимся в снегу людям.
– Тихо, дайте посмотреть, что с ним! – крикнул лейтенант, и люди расступились.
Магомед и Руслан стояли рядом, они видели все, что происходит. Упал и лежал на снегу с открытыми глазами имам, лежал неподвижно. Лейтенант склонился над ним и, достав зеркальце, поднес его ко рту лежавшего. Затем попытался нащупать пульс на шее. Судя по всему, имам был мертв.
– Он умер, оттащите тело на обочину, потом отправим сюда людей, заберем, а сейчас продолжать движение, вперед!
Несколько человек подняли тело имама на плечи и понесли, но не на обочину, а вперед по дороге.
– Я сказал, положите тело на обочину! – крикнул лейтенант.
– Командир, мы его не оставим, понесем с собой, там похороним, – сказал кто-то, и лейтенант махнул рукой.
– Самим бы вам дойти, несите…
Руслан тоже нес тело имама, по очереди несли все. Ноги уже не чуствовали кандалов, они уже просто ничего не чуствовали от усталости и боли. Лейтенант метался вдоль колонны.
– Идти, мужики, идти, уже немного осталось, не останавливаться, идти! – кричал он, проклиная все на свете – и мороз, и эти кандалы на ногах трудармейцев, и свою службу, делавшую из него какого-то зверя.
Около полуночи колонна втянулась в поселок Тугач и подошла к воротам в лагерную зону. Их осветили прожектором, и с вышки часовой крикнул:
– Ждите, я сообщил дежурному, что прибыл этап. Сейчас начальство подойдет.
Лейтенант спешился и прошел через проходную в дежурку. Конвой сошел с саней и, разминая ноги, разошелся по периметру колонны. Мороз был за тридцать, с легким ветерком, пронизывающим и беспощадным. Стояли около получаса, пока не появился лейтенант с дежурным по лагерю капитаном.
– Так, что это там у вас? Покойник, что ли? Вон туда его положите на обочину, и по одному этап заходит. Здесь построиться для проверки – и в барак, утром с вас снимем кандалы. Выполнять. Командуй, лейтенант, ты еще мне их не сдал, – сказав это, капитан пошел к дежурке.