Командиры российской армии оказались в смятении еще задолго до Чеченской войны. Они не понимали, в каком государстве живут, кто враги, где друзья и к кому следует отнести обитателей правительственных кабинетов.
Рассказывают такую притчу о Сунь-цзы.
Как-то император решил подшутить над прославленным полководцем и предложил его обучить военному искусству своих наложниц. Сунь-цзы распределил наложниц на два отряда, назначил старших и объяснил, куда надо повернуться после сигнала. Когда сигнал прозвучал, женщины вместо исполнения задания начали хохотать. Полководец сказал наблюдавшему с балкона императору, что это его вина, и снова объяснил женщинам, что нужно делать. Когда сцена повторилась во второй раз, полководец решил, что виноваты старшие отрядов, и приказал своим воинам казнить их. Несмотря на просьбу императора пощадить его любимых наложниц, им отрубили головы, и с этого момента все приказы полководца выполнялись точно и неукоснительно.
Разумеется, император сразу отучился шутить над полководцем, а полководец не переставал побеждать. В современной РФ полководцами принято помыкать как денщиками. Поэтому они быстро превращаются в денщиков или уходят на пенсию в расцвете сил, а всякие ничтожества получают большие звезды на погоны, не прекращая исполнять роль наложниц при сильных мира сего.
Хэ Янь-си писал: "Если у полководца нет ума, он не может оценивать противника и вырабатывать нужную тактику; если у него нет беспристрастия (справедливости), он не может приказывать другим и вести за собой своих подчиненных; если у него нет гуманности, он не может привлекать к себе массы и привязывать к себе своих воинов; если у него нет мужества, он не может решиться на какие-либо действия и вступить в бой; если он не строг, он не может подчинить себе сильного и управлять массой. Кто обладает этими пятью свойствами сполна, тот — воплощение полководца."
Разрушенное самосознание армии вело в Чеченской войне к тому, что ее полководцы потеряли и ум, и представление о справедливости, и мужество, и волю. В результате, российская армия, попав на "территорию смерти", не смогла встретить противника, как подобает, как требуют исторические традиции, слава русского оружия.
Ли Вэй-гун писал: "Может случиться так, что, выступив в поход и поведя войско, не прибегнешь к помощи местных проводников и попадешь в опасное положение, окажешься под ударами противника. Слева у тебя — горы. Тропа — непроходима ни для коней, ни для колесниц. Впереди она пропадает, сзади обрывается. Скалы, по которым ты проходишь, извиваются, как стая диких гусей; скалы, по которым ты карабкаешься прямо вверх, отвесной кручей, как посаженные на вертел рыбы, окружают тебя повсюду. Позиция еще не укреплена, а сильный противник вдруг появляется перед тобой. Продвинуться вперед — негде передохнуть, отступить назад — негде укрепиться. Захочешь вступить в бой — нельзя; захочешь защититься — нет надежного места. Остановиться здесь — значит задержаться на дни и месяцы. Двинуться вперед — принять на голову и хвост нападение противника. В поле нет ни воды, ни травы. В войске не хватает снаряжения и провианта. Лошади изнурены, люди устали. Ум перестал работать, силы доведены до последнего напряжения. Место такое, что один человек может оборонять эти твердыни, а 10 000 не могут идти против него. Такую естественную твердыню занял твой противник. Такие преимущества мной потеряны.
Пусть и будут мои воины отважны, оружие остро, что я могу здесь сделать? Если в таком месте смерти быстро бросишься в бой — уцелеешь: если не бросишься быстро в бой — погибнешь.
Надо, чтобы у командиров и солдат было одно и то же сердце, чтобы дух у всех был единым, силы сплочены. Надо выдавить из себя все свои внутренности, выжать из себя всю свою кровь, видеть перед собой одну только смерть."
У российской армии не оказалось важнейшего ресурса — возможности ведения войны без боевых действий, возможности смело броситься вперед, когда положение кажется безвыходным. Всюду царствовала бюрократия.
Сунь-цзы писал: "Кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь; берет чужие крепости, не осаждая; сокрушает чужое государство, не держа своего войска долго." Его мысль повторяли комментаторы. Вэй Ляо-цзы: "Оружие — это орудие бедствия, борьба противна добродетели; полководец — это агент смерти. Поэтому к войне прибегают только тогда, когда это неизбежно". Ли Вэй-гун: "Покорять чужую армию не сражаясь — это наилучшее; сто раз сразиться и сто раз победить — это среднее; рыть глубокие рвы, возводить высокие редуты и обороняться за ними — это самое худшее." Чжан Юй: "Сначала побеждают планом войны и только после этого поднимают армию."
Сунь-цзы полагал, что можно "нападать планом", "разбить противника умом". Он считал, что без сражения можно победить либо картиной мудрого и просвещенного правления, благосостоянием государства, мирным преуспеянием своего народа; либо мудрой политикой по отношению к противнику, политикой, исполненной внимания и уважения к его желаниям и нуждам, широко идущей навстречу его интересам; либо мероприятиями военно-стратегического характера, ставящими противника в положение полной бесполезности сопротивления.
Сунь-цзы писал: "…войско, долженствующее победить, сначала побеждает, а затем ищет сражения; войско, осужденное на поражение, сначала сражается, а потом ищет победы."
Уроки древних, к сожалению, не были восприняты военно-политической верхушкой российского руководства, не только в плане глобальной стратегии, но и в чисто военной стратегии.
Сунь-цзы говорил о различных стратегических подходах при разной степени перевеса над противником. При десятикратном перевесе, полагал Сунь-цзы, достаточно окружить противника и принудить к сдаче ввиду полной безнадежности положения. При пятикратном перевесе необходимо применять тактику прямого нападения. При двойном превосходстве прямой удар неэффективен и нужно прибегнуть к маневру — частью сил ударить в тыл. "Если же противник слаб, а я силе, десятикратного превосходства не требуется."
Имея возможность создать перевес, Россия не создала его. Именно этим обусловлены, например, громадные потери при штурме Грозного зимой 1994/1995 гг. Последующие операции по захвату населенных пунктов оказывались наименее кровопролитными. Основные потери федеральные силы несли на брошенных на произвол судьбы блок-постах или на марше.
Практически весь образ действий российских военных в Чечне противоречил установкам Сунь-цзы:
— “побеждают, если знают, когда можно сразиться, когда нельзя”;
— “побеждают, когда умеют пользоваться большими и малыми силами” (Ду Ю: “Бывает такая обстановка на войне, что нельзя с большими силами нападать на малые силы; бывает и так, что со слабыми силами можно справиться с сильным противником”.);
— “побеждают, когда там, где высшие и низшие имеют одни и те же желания”;
— “побеждают тогда, когда сами осторожны и выжидают неосторожности противника”;
— “побеждают те, у кого полководец талантлив, а государь не руководит им”.
Наконец, как говорит Сунь-цзы, "война подобна пламени: если не задуешь его вовремя, сам в нем сгоришь."
В Чеченской войне у режима, который связан с именем Бориса Ельцина и его соратников, полностью сгорели все перспективы. На смену этому режиму должен прийти режим, умеющий побеждать врагов России и умеющий брать уроки у прошлого.
Кавказская война, в которой участвовала Россия в прошлом веке, а вслед за ней и Чеченская война, — глубоко мифологизированы нашей историографией и журналистикой.
Эти войны представляются в качестве национально-освободительных и справедливых со стороны горских народов, говорят, будто все горцы воевали против России, будто Россия покоряла их, обеспечивая чисто военный перевес. Со стороны горцев якобы велась "священная война за свободу", за восстановление роли ислама в "мусульманском народе", а потому Шамиль непобедим, Дудаев непобедим, чеченцы непобедимы…
Все это сугубо превратные представления, не имеющие ничего общего с реальными событиями, реальной историей. Эти представления основываются на единой методологии оценки, почерпнутой в основном из марксизма-ленинизма.
С нашей точки зрения, для анализа причин и последствий Чеченской войны также может быть использован метод исторических аналогий, но уроки реальной истории позволяют делать выводы, разрушающие навязанную современному российскому обществу мифологию (ниже фактура дается по изданию М.М.Блиев, В.В.Бегоев, “Кавказская война”, М.:”Росет”, 1994).
Прежде всего, остановимся на причинах той и другой войны.
Распад родо-племенного строя, происходивший на Северо-Восточном Кавказе в конце XVIII века, высвободил могучую энергию государственного строительства, разрывающую все прежние социальные связи, порождая варварскую стихию, стремящуюся прикрыть свое зверство достоинствами одной из мировых религий. В этот период, который в прошлом проходили многие народы, возникают беспрецедентные завоевания и военные катастрофы. В них и решается вопрос, превратится ли этническая общность в нацию, построит ли мировую империю (а в дальнейшем — национальное государство) или вернется к этническому безгосударственному бытию, покорившись тем государствам, которые смогли развернуть национальное строительство.
Нечто подобное произошло в Чечне в конце XX века. Замороженный силой исторических обстоятельств процесс был запущен вновь. Как и два столетия назад, идеологической основой войны стала извращенная и примитивизированная форма ислама — мюридизм, основанный на единственном лозунге борьбы против “неверных”. Как и во времена Шамиля, основой протогосударства Дудаев решил сделать систему террора, а консолидирующим символом — образ врага в виде России.
Экономической основой Кавказской войны стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породили "отхожий промысел", использовавший в качестве обоснования межплеменную рознь, а в качестве консолидирующей социальной технологии — примитивную "военную демократию".