— Вас, кажется, зовут Алена. — Я начал было пускать в ход все свое обаяние.
— И не старайся, Гордеев, — раздался насмешливый голос Турецкого. — Извини, что не опоздал.
Мы вошли в кабинет.
— Почему бы это мне не стараться? — спросил я, имея в виду его предпоследнюю фразу.
— Потому что нехорошо переманивать секретарш у старших товарищей, — ухмыльнулся он. — Особенно если хочешь, чтобы они и впредь внимательно тебя выслушивали. — Он посерьезнел. — Рассказывай, что там у тебя.
С моего лица тоже сошла улыбка. Я рассказал ему о вчерашнем визите Елены и о своем последующем разговоре с Ковалевым.
— Ковалев, говоришь, — задумался Турецкий. — Знаю я его. Как-то доводилось встречаться.
— Правда?
— Представь себе. Довольно мерзкий тип. Чем-то раздражает, а чем — непонятно.
— Вот-вот, — покивал я. — У меня о нем такое же впечатление.
— Я знал, конечно, что он ведет двойную игру, но не думал, что он вот так без стеснения рассказывает об этом адвокатам своих обвиняемых, — продолжал Турецкий. — Видно, не показался ты ему, Юра. Не внушил опасений.
— Я его не пугать приходил.
— Не обижайся. Это как раз хорошо. Зато мы теперь знаем о них немного больше, чем они о тебе.
— Они? — переспросил я.
— Ну есть у меня такое подозрение, что Ковалев с Марченко давно уже в сговоре.
— Да, не очень все это упрощает дело, — вздохнул я.
— А тебе кто-то обещал, что будет легко? — усмехнулся Турецкий. — У меня сейчас тоже такое веселье — третьи сутки не сплю. Так что история с твоей Еленой Прекрасной после этого может показаться сказкой для детей младшего школьного возраста.
— Так и что же мне делать дальше с этой сказочкой?
— А сам-то ты что думаешь?
— Сейчас поеду к Магомадову в Бутырку. Но, я так понимаю, это вряд ли чего даст. А против Ковалева придется бороться его же методами. — Заметив недоуменное выражение лица Турецкого, я пояснил: — Они собираются предоставить доказательства того, что Магомадов служил у Мамеда Бараева… Значит, надо достать доказательства того, что на самом деле этого не было. Что называется, доказательство от обратного.
— Если этого не было… — задумчиво и мрачно протянул Турецкий.
— Ты не веришь в это? — спросил я.
— Да нет, наверняка все именно так, как ты думаешь. Но нельзя исключать и возможности ошибки. — Турецкий стал не менее мрачным, чем тучи над Москвой вчера к вечеру. — Ладно, посмотрим. И как же ты собираешься добывать доказательства?
— Пока не знаю…
— Ничего не поделаешь… — сказал Турецкий. — Видно, придется тебе в Чечню ехать. Документы искать.
— Что?! — совсем уж растерянно спросил я. — Уф-ф, ну и шуточки у тебя. — Я вытер пот со лба.
— А почему ты решил, что я шучу?
Я не нашелся что ответить.
— Ну сам посуди. Где еще добыть доказательства невиновности твоего подзащитного, как не в Чечне.
Александр Борисович был, как всегда, прав…
— А может быть, как-нибудь из Москвы… — промямлил я.
— Вот чего я не люблю в людях, Юра, — строго сказал Турецкий, — так это наплевательского отношения к своим обязанностям. Сам подумай — как, например, ты получишь документы из Чернокозовского изолятора, если связи с Чечней практически нет? — Турецкий вызвал Алену: — Сделай-ка нам еще кофе, пожалуйста. — И снова ко мне: — Ну и когда ты едешь?
— В Чечню? Не знаю. Для начала стоит все же поговорить с Магомадовым.
— И в Грозном ты, понятно, не был?
— Ни разу, — кивнул я.
— Был у меня там один знакомый. Только вот вряд ли я тебе прямо сейчас его координаты смогу дать. Звякни вечерком, хорошо?
— Нет проблем.
И сразу зазвонил телефон. Турецкий подозрительно посмотрел на меня.
— Это еще не я звоню, — усмехнулся я.
— Я вижу. — Турецкий взял трубку. — Турецкий слушает. Так… Хорошо… Выезжаю.
Он быстро встал из-за стола:
— Извини, кофе отменяется. Важные дела.
— Ты на машине? А то могу подвезти.
— Что, купил новую наконец? Не, у меня своя. Да и везти пришлось бы не на соседнюю улицу.
Мы вышли из кабинета, и я — вежливо, как только я и умею, — попрощался с Аленой.
Увидев на стоянке мою «БМВ», Турецкий только поднял вверх большой палец и добавил, почти как Розанов:
— Шикуешь, адвокат! — сел за руль своих «Жигулей» — и был таков.
Я посмотрел на часы. Было без двадцати четыре. Хитрец же этот Турецкий все-таки. Как обещал сорок минут, так и получилось. И как ему это удается?
День опять выдался ужасно жарким, хоть и не таким душным, как вчера. По радио успокаивали, что вчерашняя гроза не нанесла городу никаких особых повреждений, если не считать несколько упавших деревьев. Да и на мой взгляд, ничего вокруг о вчерашней ночи не напоминало. Москва походила на огромную пустыню, выжженную солнцем, где не было ни капли влаги уже целый месяц и где нездоровое, воспаленное воображение умирающего путника нарисовало перед его уже закрывающимися глазами очертания домов, улиц, мостов и машин. Прохожих почти не было, а те несчастные, которым довелось выйти из домов, стены которых хоть немного спасали от жары, сидели в кафе или искали хоть небольшой кусочек тени. Воздух неподвижно застыл, ни ветерка.
Вскоре я убедился, что и стены не слишком охраняют от тяжелого зноя. Это были те самые стены Бутырки, от которых по литературным традициям просто обязано было «веять холодом», как и от любых других тюремных стен. Здесь было еще более душно.
Меня провели в комнату, специально отведенную для допросов. Здесь я был такое несчетное количество раз, что с любопытством озираться вокруг было бессмысленно. Да ничего особенного здесь никогда и не водилось — стол, пара стульев, решетки на окнах, вот и все.
Вскоре привели Магомадова. Вот на него действительно было любопытно посмотреть. Он производил впечатление действительно сильного человека — как физически, так и внутренне, морально. Он выглядел истощенным, под глазами темные круги от переутомления, впалые щеки, заросшие щетиной. Двигался он как-то странно, несколько скованно, на лице и руках были заметны кровоподтеки и синяки. Следы физического воздействия, одним словом.
— Здравствуйте, — сказал я ему, когда нас оставили одних.
— Здравствуйте, — проговорил Магомадов.
— Вам, наверное, уже сказали, что я ваш адвокат?
— Да. — Он был не слишком расположен к общению.
— Ко мне приходила Елена Марченко. — При ее имени он не пошевелился. — Она попросила защищать вас.
— Понятно. — В его голосе был заметен небольшой кавказский акцент.
— Для этого мне нужно ваше максимальное содействие. — На эту фразу Магомадов не ответил, только сделал едва заметное движение головой: мол, пожалуйста, если это чем-то поможет.
— Расскажите, пожалуйста, все, что вы знаете. Мне бы хотелось еще раз услышать эту историю. Именно от вас.
Некоторое время Магомадов молчал. Было такое ощущение, что ему просто физически очень сложно разговаривать.
— Я приехал… из Грозного в Москву… навестить Елену. И сына. Я позвонил ей, она назначила встречу. Я пришел, зашел в квартиру. Мы даже не успели поздороваться… по-человечески. — Это слово далось ему с особенным трудом. — Потом в квартиру ворвались омоновцы. Я убежал… Они меня поймали и начали бить, ничего не объясняя.
— То есть дверь была открыта, почему они беспрепятственно попали в квартиру?
— Нет, дверь была закрыта. Позвонили в дверь, Елена открыла.
— Она не спросила, кто там?
— Не помню… кажется, нет. Какая разница?
— Разница в том, знала Елена о том, что придут омоновцы, и сама их впустила или же нет, — терпеливо объяснил я, ожидая хоть какой-то эмоции от Магомадова. Если он взорвется, мне все-таки немного проще будет с ним разговаривать.
Но эмоций я не дождался. Очень спокойно Магомадов возразил:
— Если бы ей было нужно, чтобы меня посадили, ей незачем было бы обращаться к вам.
— Но, возможно, ее запугали.
— Это все равно ничего не меняет. Открыла она дверь, потому что ее запугали или потому что она не знала, кто там. В любом случае она впустила их не по своей воле.
Несмотря на его скрытность и немногословность, я все-таки верил ему. А может быть, как раз благодаря этой скрытности и немногословности. Было в нем то, что в романах у того же Дюма-старшего называлось внутренним благородством.
— Дело в том, что если ее и запугали, то, во-первых, она мне ничего об этом почему-то не сказала, а во-вторых, в таком случае у нее можно было бы узнать, кто именно ее запугал.
— Это и так ясно, — устало сказал Магомадов. — Вероятнее всего, это ее муж. Видимо, он как-то связан с Бараевым. А Бараев сейчас большой человек в Москве. Поэтому ему несложно выдвинуть против меня любые обвинения.
— А в действительности что вы делали для Бараева?
— Бараев взял меня в плен. Мне пришлось, так как я знаю английский, переводить… быть его переводчиком во время интервью с иностранными журналистами…
— Ну хорошо, а как вы думаете, где можно достать доказательства вашей невиновности.
Магомадов изобразил нечто похожее на слабую усмешку, видимо не веря в мою способность оправдать его.
— Меня допрашивали в Чернокозове. Там могли остаться протоколы допросов. И какие-то документы, возможно, остались в шариатском суде. Но чтобы их найти, надо, конечно, ехать в Чечню.
— Именно это я и собираюсь сделать как можно быстрее, — сказал я холодно, поднимаясь со стула.
Он действительно этого не ожидал. Он встал и протянул мне руку:
— Спасибо.
На этом наш разговор был закончен. Когда Магомадова выводили из камеры, я понял причину его странной походки — он прихрамывал, хотя очень старался это скрыть. Да, видать натерпелся мужик.
«Эх, — подумал я о предстоящей поездке, — а моего-то героизма ведь даже потомки наверняка не оценят».
Над Москвой уже начинали сгущаться сумерки. Я с мобильного позвонил Елене. Аккумуляторы уже изрядно подсели. Впрочем, в Чечне мне мобильник в любом случае вряд ли понадобится. Что-то я сомневаюсь, чтобы там поддерживался руоминг.