Большие бронированные тела машин замедлили ход.
Черный комок мчится к Павлову от хвостовой БПМ, со всего маху прыгает на грудь.
– Колотун, мать твою за ногу!
Язык у пса – теплый и шершавый. Овчарка нетерпеливо повизгивает, Дмитрий зажимает ей пасть, угрожающе бормочет:
– Лучше молчи, а то сдам на живодерню и заведу в отряде кокера. Они взрывчатку чуют получше некоторых, причем молча, молча.
В первой группе, прикидывает Павлов, пойдут самые выдержанные, самые внимательные.
– Дрон, Филя, Лопата, слушайте сюда. Ставлю задачу. Филя свое дело знает. Остальные – обнаружить посты охраны. Тихо снять часовых. Проверить подступы к лагерю. Сообщить, что проход свободен. В эфир – только по необходимости. Курить сейчас, потом сам убью, – помолчав, Дмитрий добавил: – С Богом, мужики.
Часть «россиян» уже исчезла в «зеленке».
«Наш человек, – одобрительно подумал Дмитрий про Докучаева. – Тоже за спины не прячется, впереди идет».
Он успел непочтительно схватить за плечо намеревавшегося последовать за «россиянами» человека.
– Товарищ генерал! Без жилета и шлема – вы куда?
Федор Алексеевич сбросил руку и, опираясь на автомат, холодно сказал:
– Кто здесь отдает приказы?
– У нас в БМП разгрузка запасная есть. И шлем. Лучше чем ничего…
– Кто – здесь – приказывает?!
Павлов растерянно пошарил по карманам, достал запасной рожок и пару гранат.
– Вот это другое дело, – улыбнулся генерал. Потом, поколебавшись, примирительно добавил: – Ладно. Давайте ваше обмундирование…
Глаза привыкают к темени быстро.
Но эти ветки, кусты, опутанные лианами, осыпающиеся под тяжелыми берцами камни… Павлову кажется – весь лес наполняется шумом продвигающихся вперед бойцов.
Он обернулся – так и есть, правильно говорил Докучаев, белеют на ветвях завязанные лоскутки.
– Филя, – прошептал в рацию Дмитрий.
Сапер отозвался коротко:
– Уже чисто.
Идущий впереди Лопата замер, предупреждающе поднял ладонь. Через секунду – два пальца.
«Пост. Конечно. Минная полоса – охрана. Два “чеха”…» – подумал Павлов.
Время застывает. В лоб идти нельзя. Обойти? А если мины?
Негромко шлепает по листьям струйка.
Лопата взмахнул левой рукой.
«Правый, тот, что отливает – мой», – понял Дмитрий.
Острый нож вошел под ключицу, как в масло, хлынула теплая кровь.
Павлов подождал, пока судорожное подергивание тела прекратится, опустил так и не натянувшего штаны чеченца на землю, с досадой отмечая: возле ствола дерева рация, это плохо, надо торопиться.
Через пару метров, распластавшись на земле, лежит еще один «чех». Спина Лопаты резво удаляется. Дмитрий хочет последовать за бойцом, но тут в тишине явственно звучит лязг досылаемого в патронник патрона.
Скорее на землю, спрятаться, укрыться от щелкнувшей металлом зелени.
Выстрела нет. Кусты шевелятся под тяжестью борющихся тел.
Когда Павлов одним прыжком прорывается в трещащие ветки – генерал Иванов уже вытаскивает нож из спины чеченца.
Кто положил второй пост охраны – Дмитрий так и не увидел, перешагнул через недвижимые тела, торопливо и бесшумно.
Еще метров пятьдесят – и Павлов огибает зловонную помойную яму.
– У нас машина, – докладывает двигающийся по правой стороне от основной тропы Дрон. – «Россияне» нашли Лику, охранника мочканули, вижу, живая.
Спины, спины вдоль кустов. Дмитрий узнает широкую – Лопатину, узкую – генеральскую, пара «российских» «броников» – не таких массивных, как у собрят, но более надежных…
За бойцами, сквозь ветки – палатки, ни единого звука, ни движения, кажется, лагерь безмятежно спит, но сердце Павлова стискивают нехорошие предчувствия.
Он вызвал Игоря.
– «Секрет» был?
– Нет. У вас?
– Пропустили, значит.
Несутся в унисон прозвучавшие приказы:
– Основной отряд вперед. Мин нет. Возможно наличие огневой точки.
Порыв ветра гулко зашлепал брезентом ближайшей палатки, задрал кусок ткани на крышу, показывая темное пустое пространство.
«Ушли? – мысленно интересуется у Докучаева Павлов. – Что там наша девочка говорит?»
Рация оживает:
– Подозревали о готовящейся операции. Видимо, отступили, суки. У них выше может быть еще одна база.
Филя все понял еще до того, как командир указал на тяжело дышащего пса. Потрепал Колотуна по холке, отпустил ошейник.
Овчарка перелетает через кусты, обегает лагерь по периметру, расчерчивает биссектрисы условных углов. Пушистый хвост вихляет из стороны в строну и внезапно замирает.
Колотун, недоуменно обнюхав зеленую поросль, понуро возвращается назад.
Последние пару метров он прополз на брюхе, виновато ткнулся мордой в берцы хозяина.
Ушли, понимает командир СОБРа, разбились на мелкие группы, растворились в зелени, сыпанули какой-то дряни, отшибающей у собаки обоняние. Засаду устраивать бессмысленно: рации охраны промолчат и боевики не вернутся. Генерал проиграл, ссутулились плечи, и лицо стало по-мальчишески обиженным. Ну да ладно, знал, на что шел человек. Такие экспромты редко бывают успешными. Главное – потерь нет…
Первым в лагерь боевиков, треща ветками, не таясь, без прикрытия, вошел Иванов. Опустился у темной проплешины потухшего огня на землю, стащил шлем, обхватил голову руками.
«Россияне» уже прочесывают каждый кустик вокруг лагеря, Дмитрий подносит к губам рацию:
– Лагерь пуст. Осмотреть прилегающую территорию.
Братишки, родной табунчик, уже нагоняет, обгоняет, как же хорошо с вами, пацаны…
– Бля, бабу прирезали, – воскликнул Серега, – Ну вы, командир, даете!
Дмитрий склонился над телом женщины, прикоснулся рукой – уже холодная.
– Да брось ты, – сплюнул сквозь зубы и закурил желанную сигарету. Какой вкусный дым… – Я тут сам первый раз иду. «Россияне» по другой стороне шлепали. Мы не при делах.
Истошный женский крик скомкал расслабленное настроение.
Павлов рванул вперед, залег за камень, выбирая щелочку между кустами.
Генерал Иванов лежал, уткнувшись в землю.
Из палатки доносились завывания Лики.
Щелк, щелк – снайперы срезали пару веток с деревьев, откуда, возможно, прилетела шальная пуля.
Бойцы прочесали каждую кочку в радиусе километра от лагеря.
Зашибленные коленки, изломанные ногти, берцы, чуть не соскочившие в зияющий провал – все было.
Не нашлось только даже следов стрелка…
Колючая боль ворочается в груди.
«Он меня спас. Я его нет», – думает Павлов.
Док прикрывает пухлыми руками глаза Иванова.
Да и без врача все понятно. Темнеет в виске аккуратное отверстие.
Часть II
Глава 1
Кружит по Москве светло-голубой «Фордик». Как стосковавшаяся обласканная лошадка – мгновенно заводится от новенького аккумулятора, резво объезжает пробки, виртуозно втискивается в узкие щели между припаркованными у обочин машинами.
– Тебе хорошо. Мне плохо. Родным, близким и знакомым – тоже. Но у тебя, мой мальчик, есть одно ценное качество – ты не умеешь ругаться, – пробормотала Лика Вронская, доставая ключ из замка зажигания.
Щелкнув кнопкой центрального замка, она медленно пошла по Армянскому переулку.
…Еще в салоне летевшего из Чечни самолета нахлынула-закружила неожиданная тоска. Как же можно, оказывается, соскучиться по родному городу…
После рева бронетехники даже Садовое кольцо – не шумное. А какая она, Москва, чистая – умытые проспекты, сверкающие витрины, хрустальный шепот фонтанов, черное литое кружево мостов, фонарей, скамеек. Да даже «спальные» кварталы – ровные, аккуратные коробочки с сотами чьих-то жизней – такие красивые в своей ровной многоэтажной целостности.
Многое пришлось сделать после возвращения. Перевезти вещи в Пашкину «однушку». Объяснить редактору «Ведомостей», что никаких статей не будет. Потому что слова, как осколки в памяти, слишком больно вытаскивать, пусть уж лучше остаются, затягиваются, главное – их не трогать. Все, был да весь вышел репортер, хладнокровно щелкающий «цифровиком» у тела генерала Александра Волкова. Когда чудом удается не оказаться на его месте – все меняется, уже не о профессиональном долге думаешь, а о собственной изодранной психике. Да и небезопасно описывать произошедшее. Лика хотя и была в состоянии полного шока, но сказанную в лагере боевиков фразу насчет того, что руки у них длинные, запомнила. Вот и перебралась в квартиру Паши. И не написала в газету ни строчки. Береженого Бог бережет. Андрей Иванович Красноперов это понял, сам предложил какое-то время не появляться в редакции и только об одном попросил в то и дело прерываемом Ликиными рыданиями разговоре:
– Я тебя умоляю, ты больше никуда не впутывайся. Без тебя мне было сложно, будет сложно, но как-нибудь справимся. Выходи на работу, когда сочтешь нужным. И чтобы никаких выкрутасов!
Беспокойство за родителей – скорее, иррациональное, умом-то Лика понимала: если захотят расквитаться – то уж в первую очередь с ней лично – все же вынудило ее убедить отца с мамой уехать в подмосковный санаторий ФСБ.
Все забыть. Собрать себя целиком и полностью, забрать, впитать, выгрызть до конца, до капли, до крошки оставленное в Чечне. Страх, кровь, боль, разочарование, счастье. Вот только как это сделать? И как жить, этого не сделав? Как – когда все вокруг такое мелкое, ненастоящее, искусственное, продажное?!
Нет сил смотреть телевизор, потому что в паутине словес трепещут мальки, король-то голый, но где тот ребенок, который об этом скажет? Нет сил читать книги – странные фантасмагорические миры, театр абсурда, вранье. Тех, кто имеет отношение к радио – бездумно болтает в эфире или поет тупые песенки – вообще убить бы, идиотизм не лечится…
Уже через неделю после возвращения домой у Лики Вронской возникало лишь одно желание: вернуться назад в Чечню. На войне невыносимо тяжело, но там все так понятно и по-настоящему, что пропитанный фальшью покой кажется адом, по которому мечешься, не находя себе места, и пусть уж лучше настоящий ад, чем такой, мучительно прилизанный…