— Да откуда там этот «КамАЗ» взялся? — не унимался Лом.
— Говорят, угнали из гаража.
— Неспроста это, Лада.
— Чепуха. Калымил кто-нибудь, на водку зарабатывал. Вот и натворил дел… Генка, не смей больше пить. Мне страшные сны снятся. — В этом месте я всплакнула, Лом принялся меня утешать и перестал беситься.
Похороны вышли пышные. Гроб дубовый с медными ручками, цветов — целое море, как на коронации. Жена Святова, видевшая мужа при жизни редко и без особой охоты, обливалась горючими слезами. Ее трогательно поддерживал под локоть врач-гинеколог из первой городской больницы и по совместительству утешитель. Тоже очень переживал.
Мы с Танькой облачились в черное, на церемонии вели себя скромно, но поплакали. Святова по новой моде отпевали в церкви. Народу было — не продохнешь. Певчие затянули «Со святыми упокой…», лица озарились тихим восторгом, Танька схватила меня за руку и всхлипнула.
С кладбища поехали в ресторан, народу даже прибавилось. Все вели себя чинно и заметно грустили, тяжкие мужские вздохи и обрывки фраз: «Кто бы мог подумать… золотой был мужик», — с неизбежным прибавлением:
— «Царство ему небесное». И хоть царство небесное Святову не светило, присутствие на похоронах священника настроило братву на возвышенный лад: их потянуло к Богу, как мух на сладкое.
После того как новоиспеченная вдова, заметно повеселев, отбыла с утешителем, опираясь на его руку, мужики повысили голос и заговорили о насущном. Решено было поставить Святову памятник из мрамора в полный рост.
Мы с Танькой домой засобирались, оставив Лома вдоволь поминать усопшего соратника.
Возвращались пешком, Танька держала меня под руку и все вздыхала.
— Эк тебя разбирает, — съязвила я.
— Нет в тебе понятия, — обиделась подружка. — Все-таки с попом похороны заметно душевнее. А пели так жалостливо, теперь только так хоронить и будем…
— Кого? — удивилась я.
— Ну… — Танька малость замешкалась, — кто у нас там на очереди?
В середине апреля школьная подруга пригласила меня на вечеринку. Танька потащилась со мной, хоть ее и не звали. Гостей набралось человек пятнадцать, люди солидные. Сама Людка уже лет пять трудилась вместе с Танькой в областной администрации и умело ляпала карьеру себе и мужу. Виделись мы с ней редко, особенно после того, как я за Лома вышла замуж: выводить его в свет было делом хлопотным. Но с Людкой мы перезванивались и друг друга не теряли.
Среди гостей выгодно выделялся молодой человек в очках. Дорогой костюм, белоснежная рубашка, золотые запонки. Вел он себя непринужденно, и по всему выходило: цену себе знал. Я немного глазками померцала, так как была на воле, то есть без благоверного, и он прибился ко мне, сел рядом с намерением развлекать меня. Танька, ухмыляясь, паслась рядом.
Молодого человека звали Константин Николаевич, был он мил, остроумен и мне понравился. Улучив момент, я поинтересовалась у Людки:
— Кто это?
— Костя? Да ты о нем слышала, Сердюков его фамилия. Он адвокат. Ловкий, как черт. Не голова, а чистое золото.
О Сердюкове я слышала много, потому знакомству с ним порадовалась.
Танька продолжала вертеться рядом, чем слегка действовала мне на нервы. Чувствовалось в ней подозрительное нетерпение и какая-то маета. Через пару часов ее прорвало:
— Сегодня была в банке.
— По своей нужде или по государственной? — проявила я любопытство.
— По государственной, но две нужды не грех и соединить, если выгодно.
— Соединила?
— А то… — Танька почесала нос и ухмыльнулась. — Очень тамошние ребятки вокруг меня танцуют. Я проявила понимание, согласилась помочь и сосватала им в правление одного человека.
— Это кого? — не удержалась я.
— Как кого? — обиделась Танька. — Лома, естественно.
— Слушай, дорогая, а что Лому делать в банке? — Банк-то какой, подумай, дура…
Я подумала.
— Лом не справится…
— А мы на что? Под чутким руководством все к рукам приберем.
Я посмотрела на подругу с уважением.
— То-то, — наставительно заметила она.
Константин Николаевич возник рядом.
— Скучные вокруг люди, как считаете, Лада Юрьевна?
— Да, невеселые.
— А не махнуть ли нам куда-нибудь, где будет забавнее?
— Вы знаете такое место?
— Еще бы. Например, моя квартира.
Я засмеялась, а Танька, появившись из-за моего плеча точно из-под земли, пропела:
— Лада Юрьевна, муженек ваш пожаловал, пока что под окнами в машине сидит, но надолго его не хватит.
Танька, конечно, права. Я улыбнулась Константину Николаевичу еще шире и лучистее и, пожав плечами, сказала:
— Не судьба.
К перспективе стать финансовым магнатом Лом отнесся неодобрительно.
— Чего мне в этом банке делать, а, Ладуль? Сидеть с этими умниками? Да я с тоски загнусь.
— Посидишь маленько, а там посмотрим, — утешила я.
Танька взялась за Лома круто.
— Ты чего рожу кривишь? Я, вообще, для кого стараюсь, для кого землю носом рою? Для любимой подруги, то есть и для тебя тоже. Тебе годов-то сколько? Так и будешь до старости кулаками махать? Пора становиться респектабельным. А скучать тебе не дадут, в банке сидят те же бандюги, только одеты почище. Мы таких дел наворотим, еще как понравится… И о Ладушке надо бы подумать. Легко ли ей, красавице нашей, умнице, быть женой бандита? В четырех стенах сидеть? Может, с таким-то мужем и в четырех стенах радость, но ты ведь не дурак и понимаешь: женщине всегда приятно похвалиться своим мужиком, а она чем похвалится? У нее натура тонкая, душа чувствительная… При случае скажет — мой муж в правлении такого-то банка… звучит… И ей приятно, а значит, и тебя любить крепче будет.
Лом подозрительно уставился на меня. Я обняла его, взлохматила волосы и поцеловала в нос.
— Конечно, я тебя люблю таким, какой ты есть, и, если ты в дворники пойдешь, меньше любить не стану, но и Танька права. Чего ж нам от денег отказываться, если они сами в руки плывут?
— Да чего мне там делать-то? — закапризничал Ломик, но уже видно было, что согласен.
— Пока просто посидишь на стуле, привыкнешь. Ну и к тебе привыкнут. А там посмотрим.
— Не хочу я, Лада, ничего я в этих делах не смыслю.
— А тебе и не надо, — разозлилась Танька. — Да что за наказание такое! Ему готовенькое подносят на блюдце с голубой каемочкой, а он рожу кривит…
— А что мужики скажут? — вспомнил Лом про дружков.
— Они от зависти лопнут, — хмыкнула Танька. — Опять же, сдались тебе мужики, от них никакого толку. Друзья-то они, пока водку пьют, а как пропьются — продадут почем зря. Жену надо слушать, муж и жена — одна сатана. Ладушка-то лучше других знает, что для тебя хорошо, а что плохо, и дурного не посоветует, а дружкам веры никакой. — Танька слегка подпрыгнула и радостно добавила:
— Да им собаку доверить нельзя, Ладка на днях в контору заезжала, попросила одного придурка с Рокки погулять, так он потерял собачонку, потом всем скопом искали, а Ладуля даже плакала… Жаловалась она тебе?
— Не жаловалась, — ответил Лом.
— А зря, — покачала головой Танька, — вот я бы нажаловалась, ведь барбос — твой подарок, он ей дорог, хотя и блохастый, и я от него никакой пользы, хоть убей, не вижу. — Танька все-таки выдохлась. — Короче, Генка, кончай ломаться, будешь финансовым магнатом.
— Ладуль… — пропел он, жалобно заглядывая мне в глаза.
— Они и вправду Рокки потеряли, — опечалилась я. — А ведь доверила всего на пять минут, думала, что ты в конторе. Так соскучилась, хотела тебя увидеть, а ты уехал с Синицей. Хорошо, что Рокки такой умненький, сам дорогу нашел.
— Ладуль, я про банк этот…
— А что банк, Геночка, тебе ведь не трудно туда заходить время от времени?
— Надо нам от Синицы избавляться, — сказала Танька через неделю.
— Почто нам лишние похороны? — удивилась я. — Пользы от него никакой, но и особенного вреда не вижу.
— Есть вред, болтает много. Вовка мне докладывал, что вчера Синица с Ломом парился и все его тобой подкалывал, мол, ты только бабу свою и слушаешь, от дружков отбился, в банкиры лезешь, и вообще, баба тебя под каблуком держит.
— Так и сказал?
— Так и сказал, чтоб ему подавиться. А Ладка твоя, говорит, стерва, и на тебя ей наплевать, что-то она задумала, а ты, как пацан, перед ней на задних лапках ходишь.
— А наш-то недоумок что?
— Спросил, не хочет ли Синица в морду, ну тот, натурально, не захотел, и разошлись по-доброму.
— Вот ведь стервец, — разозлилась я. — Язык хуже, чем у бабы… Конечно, если мужику изо дня в день такое долдонить, кого хочешь достанет… А нам от этого выгоды никакой.
— Вот и я говорю, Ладушка, не спеть ли нам Синице «Со святыми упокой…»?
— Надо по-умному, никаких стрелков, чтоб Лом ничего заподозрить не мог. Он после Святова никак в себя не придет…
— Само собой, Ладушка, у меня и план уже есть. Этот стервец любит в деревенской бане париться. Вот мы его и попарим.
— Аккуратней, Танька, чтоб без сучка без задоринки…
— Уж расстараюсь… — кивнула подружка. — Ну что, Ладушка, споем?
— Споем, — согласилась я. — Готовь Вовку.
В четверг пришла весть: Синица с двумя дружками угорел в бане. Баню эту он только что построил на своей даче и, так сказать, решил обмыть с друзьями. Живым на свет божий извлекли только одного, но и он по дороге в больницу умер, а Синице с Петькой Трофимовым и «Скорая» не понадобилась.
Похороны опять были пышными, вдова рыдала и на гроб кидалась, хотя, с моей точки зрения, горевать ей было особенно нечего: муженек у нее был непутевым, много пил, баб аж домой таскал, а благоверную колотил смертным боем. Вдовий наряд здорово красил синяк под ее глазом, не успевший окончательно исчезнуть к моменту прощания с любимым.
Я подошла к ней и выразила соболезнования. Вдова зарыдала громче, всплакнула и я. Лом с оставшимися в живых соратниками топтался рядом и монотонно бубнил: