Поминки прошли без особого шика, петь хвалебные оды Моисееву никто не решился, о памятнике в полный рост тоже не заговаривали, посидели, выпили и затосковали. То ли дело в старые времена: Аркашу неделю поминали, да так буйно, что на полгода воспоминаний хватило.
Я сидела рядом с Танькой в сторонке, Лом, само собой, во главе стола, а Костя от него по правую руку, там, где раньше всегда садился Лешка. Умных это тоже на размышление сподвигло, но умных было не так много, чему я, по понятным причинам, радовалась. Саид сидел слева от Лома, вел себя скромно, пил мало, был серьезен, но особо печаль не демонстрировал. Ломик то и дело обращался к дружку, как видно, желая подчеркнуть, что их дружбе годы и невзгоды не страшны. Танька только ухмылялась, а Саид, улучив момент, подошел к нам. Надо сказать, что восточного в нем только и было что дурацкая кличка, которую он получил давным-давно из-за пристрастия к одному фильму. Фамилия у него была Пантелеев, а имя Саша, но еще много лет назад об этом начисто забыли и иначе как Саидом не называли. Я и сама лишь недавно с некоторым удивлением узнала его настоящее имя, разумеется, благодаря Танькиным стараниям. Теперь времена сменились, и о дурацких кличках следовало забыть.
Саид сел рядом, дружески улыбнулся мне и сказал:
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо, Саша, — мягко ответила я и тоже улыбнулась. Он посмотрел куда-то перед собой и заговорил не спеша:
— Редко видимся. И все больше по невеселому поводу.
— Да, — я кивнула, а потом добавила:
— Кто бы мог подумать…
— Как посмотреть, — пожал плечами Саид. — О покойнике плохо не говорят, но о Лешке мало что хорошего можно сказать. Он кого угодно мог допечь. В последнее время мы с ним виделись редко, только по делам.
— Да, с Геной у них то же самое было… Все больше юношеские воспоминания.
— На них далеко не уедешь… — кивнул Саид. — Гена говорил? Я дачу выстроил. Место шикарное, озеро в трех шагах, лес. Грибы, рыбалка. Приезжайте в гости, отдохнем по-семейному, Лариса рада будет.
— Спасибо, обязательно приедем. А можно и к нам, у нас тоже неплохо… Как дочка, в школу пошла?
— Да, первоклашка. Способная девчонка, никаких хлопот.
— Растут дети…
Еще минут пятнадцать мы продолжали беседу в том же духе, потом Саид взглянул на меня и сказал то, из-за чего, надо полагать, и затеял весь этот разговор:
— Ты знаешь, Лада, я тебя всегда уважал, а Генка мне друг, я за него в огонь и в воду… И ребятам всегда говорю: прошло то время, когда кулаками махали да торопились карманы бабками набить, сейчас жизнь другая. Мы уже давно не пацаны, у самих дети растут, о них надо думать.
— Конечно, ты прав, Саша, — согласилась я.
— Я хочу жить спокойно и погулять на свадьбе дочери.
— Нас пригласить не забудешь? — улыбнулась я.
— Само собой.
Мы еще немного поговорили, тут подошел Лом и спросил:
— Саид, ты останешься или домой?
— Домой, Гена, — скромно сказал тот. — Лариска приболела, дочку из школы забрать надо.
— Тогда поехали.
— Хитер, — сказала Танька, когда мы были уже дома. — Как думаешь, отступится или затаится, шельма?
— Если умный, то отступится, потому что ничего ему, кроме пули, не светит. Святов был первый Ломов дружок, а теперь стоит жутким монументом на кладбище. Саид не дурак…
— Может, даже слишком умный, — задумалась Танька. — Ладно, мы за ним присмотрим. Если он по-хорошему, так и мы со всей душой.
Когда Танька вместе с Костей отбыли восвояси, Лом немного послонялся по квартире и вдруг остановился против меня.
— Ладка, — сказал он как-то нерешительно, — Саид мой давний друг, и он о тебе дурного слова не сказал… я ему желаю здоровья и долгих лет жизни.
— Так у него сегодня день рождения? — удивилась я.
— Почему? — растерялся Лом.
— Ну… ты ему здоровья желаешь и долголетия…
— Ладка, — грозно начал он, но притормозил, помолчал и добавил:
— В общем, ты поняла…
Саид вел себя тихо, довольствуясь ролью давнего дружка и третьего помощника. Я оказалась права: мужик он умный.
Дела шли на редкость удачно, как вдруг в начале весны гром среди ясного неба: объявился Димка.
Возвращаясь из бассейна, я заехала в магазин, на улицу вышла нагруженная пакетами и удивленно замерла: кто-то вертелся возле моей машины. Подходя, уже знала: судьба мне приготовила подарок, и точно, парень повернулся, а я ахнула: Димка.
— Здравствуй, Лада, — сказал он и не улыбнулся. Облезлые джинсы, старая куртка, лицо бледное, глаза горят. Смотрел он на меня сурово, с затаенной болью, точно за долгом явился, который не надеялся получить.
— Дима, — пролепетала я, — ты… как же ты решился?
— По тебе соскучился, — ответил он, криво усмехнулся, оглянулся вокруг, точно место искал, где сесть, и спросил:
— Поговорим?
Говорить нам было не о чем. Я это знала, догадывался и он. Но его неожиданное появление выбило меня из колеи, я растерялась, засуетилась с ключами и сказала испуганно:
— Садись в машину… Нет, за руль.
Он сел, и мы отъехали в соседний дворик, подальше от любопытных глаз.
Димка повернулся ко мне, сказал без улыбки:
— Вот и встретились…
— Да… — согласилась я, боясь поднять глаза.
— Как живешь? Рассказывай.
— Нормально. Ты как?
Он плечами пожал.
— Если сюда заявился, значит, не очень…
— Какие-то проблемы… деньги?
Он усмехнулся.
— На мой затрапезный вид не смотри, не нищенствую. Жизнь кое-как наладилась… да тоска заела. Хотел я, Ладушка, на тебя взглянуть.
— Дима, тогда в гостинице… — торопливо начала я, но он меня перебил:
— Я знаю… Вовка рассказал.
— Ты его видел? — Чем, интересно, Танька занимается? Димка в городе, а Вовка до сих пор об этом не донес. — Давно приехал?
— Вчера. Утром был у Вовки. Он мне все рассказал, про то, как Лом тебя привез, как ты с разбитым лицом ходила, а потом в больнице валялась…
Я сочла нужным заплакать, отвернулась к окну и прошептала:
— Дело старое…
— Только не для меня… Я этот год разными мыслями себя изводил, все думал, как же ты могла… и все такое, а потом решил, поеду-ка я к Ладушке, посмотрю ей в глазки… А как Вовка стал рассказывать, сволочью себя почувствовал. Еще год назад должен был приехать, чтоб тебя от этой подлюги избавить.
Лом, с моей теперешней точки зрения, подлюгой не был, и даже совсем наоборот, а вот что там рассказал Вовка и как далеко зашел в своей дружеской болтовне, беспокоило меня чрезвычайно.
— Дима, ты себя не казни. Не мог ты тогда приехать. Себя бы сгубил и мне не помог. Лом пристрелил бы обоих. И сейчас зря приехал. Вдруг узнает кто? Боюсь я, Дима…
Он взял мою руку, крепко сжал.
— Лада…
— Подожди, — попросила я, всхлипнула, достала платок, слезы вытерла и сказала:
— Дима, я… я, наверное, плохой человек, то есть я, наверное, должна была быть стойкой, держаться, не подпускать его к себе, с балкона прыгнуть или отравиться… Но я трусливая и слабая, я испугалась… и привыкла как-то… о тебе не думать и жить… прости меня, пожалуйста, прости…
— Лада… — Он обнял меня и стал торопливо целовать, а я удивилась — в душе вспыхнуло отвращение и странная обида за Лома. Неужто Танька права и я его в самом деле люблю? Я поспешила отодвинуться от Димки.
— Дима, — сказала отчаянно, кусая губы.
— Лада, любимая моя, уедем, — зашептал он, ухватив меня за колени. — Уедем, слышишь? Квартира есть, работа есть, получаю прилично. Не пропадем. Посмотри на меня, посмотри, Лада. Ты ведь меня любишь, любишь?
— Дима, я люблю тебя, — закрыв глаза, убедительно соврала я. — Только жизнь не переиграешь. Я… я беременна. — Он слегка дернулся, а я продолжила, от души радуясь произведенному эффекту:
— Дима, ты пойми: мне давно не двадцать, и о ребенке я мечтала, он очень важен для меня, а сейчас и вовсе важнее всего на свете. Дима, я не могу… просто не могу.
— Господи, Лада, это твой ребенок, твой, значит, будет мне родным. Никто даже никогда не подумает… вспомни, как мы с тобой в день свадьбы на юг удрали. Тогда я тоже о всякой ерунде думал, а ты была права. Я тебя послушал и потом бога благодарил, что ума хватило… поедем, Лада, прямо сейчас… Поедем…
Вот так незадача.
— Он нас найдет, — не придумав ничего умнее, сказала я.
— Я этого подлюгу пристрелю и тебя увезу… Я люблю тебя, девочка моя, радость моя, жизнь моя, я тебя люблю.
Тут он опять набросился с поцелуями, а я совсем растерялась. Что на все это сказать?
— Дима, ради бога, — взмолилась я, — подумай, что ты говоришь? Ты хочешь убить отца моего ребенка?
Димка вскинул голову и неожиданно сурово сказал:
— Ты, наверное, забыла, Лада. Я из-за тебя родного отца убил.
Ответить на это было нечего — уж что было, то было.
— Дима, — начала я туманно, — я виновата, я знаю… Прости меня, пожалуйста, прости… Все перепуталось у меня в голове, и я уже ничего не понимаю…
— Ты меня любишь? — спросил он, чуть отодвинувшись и заглядывая мне в глаза.
Я робко ответила:
— Да.
— Вот и отлично. Поехали.
— Ничего не отлично, — покачала я головой. — Я рожу ребенка Лома. Он будет расти на твоих глазах, как постоянное напоминание о его отце.
— Не думай об этом…
— Нет, Дима. Об этом я обязана думать. Потом поздно будет.
— Хорошо, — усмехнулся он. — Тогда я сделаю тебя вдовой. Тебе придется уехать.
Я головой покачала:
— Второй раз мне тебя из тюрьмы не вытащить. — Не грех было напомнить, что он мне тоже кое-чем обязан. — Я не хочу всего этого… Дай мне в себя прийти и все решить спокойно. Ты же знаешь, я найду выход. И убивать никого не придется. А уехать прямо сейчас я не могу. У меня с собой даже паспорта нет…
Он шарил по моему лицу взглядом, силясь отгадать, что со мной происходит. Я же хотела только одного: остаться в одиночестве, успокоиться и принять решение.
— Ясно, — сказал он, убирая руку с моего плеча.