— Ясно. Я к Лому, будем в конторе… Вы где?
— На кладбище, у мамы годины, вот Ладуля меня и сопровождает.
Костя вроде бы удивился, но на вопросы времени не было.
Мы с Танькой зашли в будку сторожа, подружка поздоровалась и дала денег.
— Своих навещали? — заискивающе спросил слегка подвыпивший дядька. Тяга к бутылке в таком месте была извинительной.
— Да, проведала, — вздохнула Танька, — с подругой посидели, помянули…
— А я на днях прибирался… слежу за порядком то исть.
— Спасибо.
Мы простились и двинули к машине.
Какое ни на есть, а алиби. Точное время этот хмырь ни за что не вспомнит…
Вовка ждал в машине и нервничал, телефон звонил непрерывно, а спросить, кто нас домогается, он не решался. Домогался Лом.
— Ладуль, ты где?
— С кладбища едем.
— Ладуль, у меня здесь Костя, говорит, Ленчик помер…
— Что ж… Помер и помер… Ты ведь знаешь, что делать…
— Ага… езжай-ка ты домой, я кого-нибудь из ребят пришлю, мало ли что… Самому заехать вряд ли получится.
— Никого присылать не надо. Народ не сразу опомнится… Я тебя очень жду…
В одиннадцать вечера позвонил Астахов.
— Что происходит? — спросил он резко.
— Ничего особенного, — заверила я. — К утру все будет тихо.
Разговаривать далее он не пожелал, чему я не огорчилась.
Лом вернулся под утро, усталый, но довольный. Вместе с ним прибыли Костя и Саид. Победу отпраздновали скромно, по-семейному. Засиживаться не стали: нервы требовали передышки, всем хотелось спать. Оставшись с мужем, я крепко его обняла и расцеловала. Лом повел себя неожиданно: взял меня за плечи, легонько встряхнул и сказал, заглядывая в глаза:
— Вот что, радость моя, я на многие твои выкрутасы смотрю сквозь пальцы, но кое-что усвой сразу и на всю жизнь. Я своей женой не торгую… — В этом месте я вытаращила глаза, а Ломик продолжил:
— Я выразился ясно?
— Гена, ты с ума сошел…
— Возможно. Ленчика пристрелили на даче, в упор, в затылок. Кого он так близко подпустил? И что делал там без охраны?
— У него что, врагов мало? — попробовала разозлиться я.
— Заткнись, — сказал Лом. — Вот что я думаю, дорогая. На даче он был с бабой, в городе им светиться не хотелось, он и потащился с ней в тихое место, да еще и без охраны, чтоб никто о бабе этой проболтаться не мог.
— Гена, — по-настоящему перепугалась я.
— Заткнись, — повторил Лом. — Спаси господи, если хоть что-нибудь услышу. В гробу я видел вашу Империю, если за нее надо женой платить… Будешь нагишом в четырех стенах сидеть, а я соберу все деньги да разведу во дворе костер, а потом пойду к кому-нибудь в подручные, кулаками махать, чтоб тебе веселее было.
— Гена, — пискнула я и заревела с перепугу.
— Все поняла? — спросил он. Я кивнула. — Не слышу.
— Поняла, — жалобно сказала я и потянулась к любимому зализывать свежие раны.
На следующий день в контору прибыла делегация. Я, против обыкновения, поехала с мужем, скромно устроилась в комнате рядом с его кабинетом с намерением послушать, что скажут умные люди. Назвав их умными, я им здорово польстила. Ситуацию они не прочувствовали и начали с претензий. Лом завелся уже через десять минут, и вокруг все стихло. Танька сидела на подоконнике, дрыгала ногами и ухмылялась, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Голосовые связки мужа мне было жаль, и вообще бушевать по пустякам не стоило. Я появилась в дверях и тихо сказала:
— Не изводи себя, милый. У людей большое горе, они хотят поторговаться.
Первое, что сделали люди: малость обалдели от моего появления на пороге, а еще оттого, что Лом не заехал мне дверью по носу, а подошел и пропел:
— Радость моя, тебе скучно? Потерпи немножко…
Все утро я старательно избавляла любимого от опасных подозрений, попутно наполняя уверенностью в моей искренней любви. Лом все еще находился под впечатлением и готов был простить что угодно.
Пока народ все переваривал, прошло какое-то время. Его хватило на то, чтобы самые сообразительные поняли — торговаться не получится. Нечем то есть. Хорошо, если по доброте душевной Лом живыми отпустит. Выражение на лицах прибывших сменилось, а муженек, погладив мою ручку, вдруг успокоился и даже хохотнул. Я удалилась, слыша, как он весело пропел:
— Ну, что надумали?
Нет, скучно мне точно не было.
Мы парились с Танькой в бане. Танька лежала на верхней полке и постанывала. Больше трех минут в парной я не выдержала, вскочила и кинулась в бассейн. Подружка появилась минут через пять, не раньше. Устроилась с термосом неподалеку, мне чашку чая подала. Пить, бултыхаясь в воде, неудобно, и я вылезла из бассейна.
— Хорошо, — покачала головой Танька.
— Да, — согласилась я. Хорошо-то хорошо, но чего-то Танька маялась. Я стала к ней приглядываться. Уловив мои заинтересованные взоры, подружка вздохнула протяжно и сказала:
— Вовка меня беспокоит.
— Бабу завел? — удивилась я.
— Не в этом дело. Много воли взял. Вроде шантажирует, по-глупому, но тенденция отчетливо прослеживается… придется ему спеть.
Я закашлялась и посмотрела на Таньку.
— Ты ведь его любишь?
— Люблю, конечно. Но, по-честному, тебя я люблю больше. Ну и себя, конечно, тоже… После смерти Ленчика Вовка наглеть стал. Прикинь, если Лом узнает, в каком виде тебя Вовик застукал на момент трагического происшествия.
Я поежилась.
— То-то, — кивнула Танька.
— Кого пошлем? Лишние разговоры нам ни к чему…
— Я с ним сама разберусь, по-семейному.
— Спятила? — удивилась я.
— Ну, за это время я кое-чему научилась… И вот еще что. Таблетки жрать завязывай, роди Ломику сына. Он на чужих детей смотрит с заметной тоской. Нечего мужику комплексы наживать. Поняла?
— Отстань, — отмахнулась я, но задумалась.
Через три дня машина, в которой находился Вовка, взлетела на воздух, прямо под Танькиными окнами. Хоронить, в сущности, было нечего, но Танька за ценой не постояла, церемония вышла торжественной, я бы сказала, с некоторым шиком. Певчие выводили «Со святыми упокой…», а Танюшку держали под руки. Она рвалась к любимому, собрать которого так и не удалось.
Вовкина гибель была расценена как злобный выпад поверженных конкурентов, Лома она скорее удивила, нежели взволновала, а в милиции ее и вовсе списали на обычные бандитские разборки.
— Ведь как чувствовал, — причитала Танька по дороге с кладбища, — последнее время мы и не ссорились ни разу, он меня все Танюшенька да Танечка… И вот… ох, господи. И ведь, когда уходил, посмотрел на меня и говорит: «До скорого». Улыбнулся так, по-особенному, махнул рукой и пошел… — Танькин стон перешел в рыдания, я тоже глазки вытерла, сострадающий Костя обнял Таньку, сжав ее нежную ладошку, а она доверчиво прильнула к нему. С некоторых пор они относились друг к другу с заметной нежностью, выходило, что Вовка умер вовремя, да и за Костей, по Танькиному мнению, все же следовало приглядывать. «Уж больно умный», — неодобрительно отзывалась она. Мне стало завидно чужому счастью, и я потеснее прижалась к мужу.
Ломик ужинал и сообщал мне последние новости.
— Зверек на жену жаловался. — С вестей, так сказать, политических он перешел на бытовые темы.
— Что так? — проявила я интерес к этому сообщению. Дурацким прозвищем Зверек обзавелся из-за фамилии Зверев; на настоящего зверя он не тянул и по сию пору ходил в Зверьках. Впрочем, парнем был вполне приличным, и я относилась к нему хорошо.
— Говорит, заколебала. Пацана в музыкальную школу записала, а теперь еще и в английскую. А там какой-то конкурс, экзамены, что ли, в общем, муштрует парня. И Зверек злится, на хрена, мол, мужику музыка и английский в придачу, мы и по-русски не очень, да ничего, живем.
— А ты что? — заинтересовалась я.
— Говорю, охота тебе с бабой связываться. Хочется ей пацана в эту школу отдать, сходи сам, заплати бабки, пусть учится, и жена подобреет.
— Между прочим, жена Зверька мудрая женщина, — задумчиво сказала я.
— Да? — насторожился Лом. — Это почему?
— Потому что сыну учиться надо и человеком стать.
— Оно конечно, — согласился Лом. — Чем с женой скандалить, сходил бы сам…
— Не получится, — покачала я головой. — Я сама в этой школе училась и много о ней знаю. Денег там вот так просто из его рук не возьмут. Тут знакомства важны, ну и, конечно, из какой семьи ребенок. Привилегированная школа, всегда такой была и осталась: педагоги, врачи, ну и начальство всех рангов туда деток устраивает.
Лом нахмурился и даже вилку в сторону отложил, так ему обидно стало:
— А мы что же это, рожей не вышли? И пацану Зверька туда хода нет?
— Есть. У меня там подруга завучем, устроим. Оставь телефон, позвоню его жене, поговорю. Ломик заулыбался и за руку меня к себе подтянул:
— Добрая ты у меня баба, Ладка.
— О людях надо проявлять заботу, — усмехнулась я. — Человек ты теперь большой, должен быть отцом родным, чтоб шли к тебе с любой малостью, а ты не ленись, помоги. Делу на пользу, добро вернется сторицей. — Это навело меня на кое-какие мысли. — Гена, ты кого надумал в казино оставить?
После смерти Моисеева казино заправлял Славик, наш бухгалтер, и очень этим тяготился. Дел у него и так невпроворот, надо было мужика освобождать от лишней нагрузки. Лом все никак не мог остановиться на определенной кандидатуре.
— Воробья, наверное, — пожал Лом плечами.
— Пьет, — заметила я.
— А кто сейчас не пьет, Ладушка?
— Женат третий раз за два года, жену зовет «телка», двое детей проживают на соседней улице, а папуля мимо на «Мерседесе» катит и паршивой шоколадкой не угостит. Нет, Воробей не годится, — покачала я головой. Лом удивленно смотрел, не потому даже, что я решительно отмела кандидатуру Воробья, а оттого, что хорошо знала о личной жизни его соратников.
— Кого ж тогда? — спросил он.
— А вот Зверька и поставь. Пьет мало, жену уважает, мальчишку своего любит. Человек, если ему семья дорога, по-глупому на рожон не полезет, лучше сотня и покой, чем тысяча и риск большой. Так что ставь человека семейного, ему веры больше.