Чего мужчины не знают — страница 25 из 42

Это сознание сразу состарило ее и придало ей новую уверенность, странную и неизведанную. Она откинулась на сиденье автомобиля и посмотрела в окно. Она почувствовала, что Франк взял ее за руку, и быстро сняла перчатку. Прикосновение его пальцев к ее ладони отдалось во всем ее теле тяжелым, горячим толчком. Ha мгновение она затаила дыхание, чтобы полностью ощутить это переживание. Тем временем они глупо, нелепо разговаривали. Да, она хорошо доехала. Нет, спасибо, она не устала. Вчера в Берлине шел дождь.

«Вчера» – подумала Эвелина. – «Вчера я была дома. Сегодня я в Париже. Где я буду завтра?» – эта мысль была внезапна и неожиданна.

«Завтра я поеду домой» – подумала она. Ho тут же со странной, новой ясностью она почувствовала, что никогда не сможет вернуться. Она увидела себя стоящей у борта парохода, уплывающей вместе с Франком. Она никогда еще не была на пароходе. Ее маленький саквояжик, стоящий на переднем сиденье, вдруг показался ей жалким. На нем была только одна отельная наклейка, да и та из отеля в Дортмунде. Бедный саквояжик, не привык к чему-либо более волнующему, чем поездка на уикэнд в Гельтоу, а теперь, вдруг, он помчался с нею вместе навстречу романтике. Он отправится с ней повсюду, туда, куда прикажет Франк. Она украдкой сжала ручку саквояжа, как будто она была рукой скромного, но испытанного друга…

Маленький, серебристо-серый скверик в лучах туманного солнца. По мостовой разгуливают голуби. Такси остановилось. Эвелина вышла и, держась очень прямо, прошла в маленькие вращающиеся двери, которые толкнул для нее Франк. Она не знала, как нужно вести себя, когда входишь в гостиницу с любовником. Она не знала даже, что выглядит гордой, как принцесса. Она встретила тяжелый, испытующий взгляд мадам. Улыбка, обнажившая золотые коронки зубов, лифт, лестница, коридор, комната. Эвелина быстро подошла к окну. Глубоко вздохнула. Она боялась чего-то, что должно было придти скоро, сейчас, великой, неизвестной, всепоглощающей любви зубов.

– Вы наверно захотите выкупаться, – услышала она вместо этого откуда-то из комнаты сзади.

– Да, спасибо, – ответила она, но повернулась не сразу. Только в эту минуту она проснулась и почувствовала, что действительно находится в Париже. Не в городе грез, а в очень реальном Париже. Париж пришел ей на память при виде высокого окна с балкончиком перед ним. Как раз перед таким окном она уже стояла однажды, во время своего свадебного путешествия с Куртом. Тогда ей тоже было страшно. «Забавно», – подумала она, в Париж всегда приезжаешь с мужчинами.

– Я должна распаковать свои вещи, – сказала она Франку.

– Прекрасно. Могу я помочь?

Еще секунда, и она лежала у него в руках и целовала его. Она почувствовала, что быстро падает сквозь волны красного тумана, потом перед ней появились гигантские папоротники, первобытный лес, и затем она снова упала в отельный номер.

Она почувствовала, что при этом безумном поцелуе был какой-то свидетель и, обернувшись встретила улыбку, скользившую по щеке с ямочкой, принадлежавшей лукавой Жозефине Богарне. На камине стояла скверная гипсовая копия знаменитого бюста работы Гудона. Эвелина – ее колени все еще

были тяжелы и дрожали после поцелуя – подошла к ней как бы ища защиты у более опытной сестры. В этот момент она необыкновенно ясно вспомнила урок истории искусства, на котором профессор Дамгаузер показал им фотографию этого бюста и отнесся к нему довольно презрительно. Она вспомнила шуршание платья из серого альпака, которое было на ней в тот день. Как странна была жизнь и как велико было расстояние, отделявшее ту Эвелину, которая изучала историю искусств в школе, от Эвелины, приехавшей в парижский отель к своему возлюбленному. Ей показалось, словно она впервые познакомилась с Жозефиной Богарне в хорошем обществе, а теперь снова встретилась с ней при странных и подозрительных обстоятельствах. Эта встреча была полна неловкости и неприятна для обеих сторон. Eе сознание было странно раздвоено, как будто она сама стояла рядом с собой и наблюдала за собой.

Так чувствовала себя Эвелина. Она чувствовала, что всецело сдалась, отрезала себе все пути этой необдуманной поездкой в Париж. Но она ничего не могла поделать. Ей было абсолютно безразлично – куда бы ее не занесло. Eе единственной целью и желанием было достижение чего-то, удовлетворение какого-то желания, и она сама не знала, что может дать ей это удовлетворение. Как бы то ни было, она готова была на любое унижение, чтобы только достигнуть неведомой ей цели.

С легкой болью она почувствовала, что, приехав в Париж, она окончательно упала в глазах Франка. Все здесь казалось причудливым и слегка запачканным: сидящая в холле мадам с ее темно-фиолетовыми, накрашенными веками, потертая шелковая обивка мебели, зеленый фартук лакея, преувеличенная скромность, с которой он немедленно отошел от дверей, даже сами обои с голубыми птицами, трепыхавшимися над корзинками с чересчур пышными розовыми цветами. На потолке было темное пятно, причиной которого был испорченный водопровод. A Жозефина не переставала презрительно улыбаться. Франк взял ее саквояж и отнес его в спальню. Последовав за ним, Эвелина почувствовала, как напряглись его мускулы под синим костюмом. Дошло до того, что теперь, каждый раз, когда она смотрела на Франка, она видела его тело, а не его костюм. Все носило такой физический характер, было настолько отравлено сладким ядом страсти. Франк пробормотал несколько объяснений относительно комнат. Он тоже чувствовал себя неловко, и это придало ей большую уверенность. В спальне стоял тяжелый аромат, распространявшийся от букета темно-красных роз около кровати. Сразу же все стало лучше. Розы оказали такое же действие, как мимоза, запах которой наполнил квартиру на Дюссельдорферштрассе. Они были важны и имели значение. Может быть это был способ Франка выражать свою любовь. Может быть ему трудно было выразить словами то, что он чувствовал, может быть, несмотря на всю свою смелость, он был застенчив.

– О, благодарю вас! – нежно сказала она.

К ее облегчению у нее оказалась собственная спальня. Она боялась кровати и старалась не глядеть на нее. Франк тоже делал вид, что в комнате не существует такого предмета, как кровать. Следующим сюрпризом было, когда она узнала, что он записал ее в отеле, как свою жену. Это подняло в ее глазах репутацию отеля, но зато снова хлестнуло ее легким чувством унижения. Это обстоятельство делало все еще более темным и лживым. Во всяком случае было совершенно нелепо представлять себе Франка в роли мужа.

– Вы полная противоположность женатого человека, – сказала она, когда он помог ей распаковать вещи и уже нес в ванную ее умывальные принадлежности.

– Разве? – ответил он, стоя в дверях с ее зубной пастой в руках. – А могу я спросить, что называется полной противоположностью женатого человека? «Чужой» – подумала она. Человек, о котором ничего не знаешь. Человек, явившийся издалека, совсем отличный от других, любовник. Она не могла выразить это словами. Она слегка вздрогнула, когда ей пришло на ум это слово, точно молодая лошадь, попятившаяся перед первым прыжком. Потом преодолела это чувство. «Ну, что-ж! – подумала она, – у меня есть любовник». В этой мысли были гордость и презрение.

Она подошла к дверям ванной комнаты. Там, на крючке, висела его пижама, линюче-зеленая, из тяжелого китайского шелка. Он сдвинул в сторону свою бритву, чтобы очистить место для ее крема. Их туалетные принадлежности лежали теперь рядом. Она посмотрела на них, и посмотрел на них также он. Это был большой шаг к близости, как будто все уже случилось. Эвелина быстро вернулась в спальню.

Она снова вздрогнула, когда Франк взял ее за ногу, чтобы помочь ей снять туфлю. Она с удивлением почувствовала, насколько она не подготовлена к тому, что должно было случиться, и умоляюще поглядела на него. Ей страстно хотелось, чтобы он бросился к ней, осилил ее, заставил принадлежать ему, захватил и унес. Но он только смахнул пыль с колен и вышел, внимательный и лишь чуть-чуть обиженный.

Вода в ванне была горяча и утешала. Эвелина украла у Франка горсточку душистой соли для ванны – соль для ванны была роскошью, которую не могло себе позволить хозяйство на Дюссельдорферштрассе, – и легла в воду, тщетно пытаясь освободить мускулы напряженного тела. Лежа в воде, от которой поднимался аромат лаванды, она начала бранить себя. Она думала о том, что женщина со вкусом никогда не употребила бы его собственную соль для ванны. Она надушилась бы каким-нибудь совсем иным запахом, самым противоположным какой только она могла бы найти. Она выбрала бы какой-нибудь экзотический запах, амбру или мускус, – наивно думала Эвелина. Она читала, что женщины сомнительной репутации предпочитали эти запахи. Растирая колени мыльной пеной, она вдруг испытала приступ сознания собственного ничтожества. Она почувствовала себя страшно неподготовленной к тому, что ей предстояло. Искусство любви – эта фраза преследовала ее. О таких вещах только читаешь. Невозможно было представить себя в подобном положении. Тот опыт, который приобретаешь в браке, не имеет никакого отношения к искусству любви. Существовали женщины, искусство которых в любви доводило мужчин до гибели, и, по-видимому, эти мужчины с радостью принимали именно такую гибель.

Если Франк рассчитывает на то, что она искусна в любви, то тогда она пропала и должна будет объявить себя несостоятельной. С меланхолической и иронической улыбкой она посмотрела на кусок мыла, который держала в руке. Это было детское мыло, тот самый сорт, который она покупала для Берхена и Клерхен, единственное, которое выносила ее собственная кожа. Ее кожа была нежна и чувствительна. Она с упреком посмотрела на эту нежную кожу, через которую повсюду просвечивали синие жилки. Она не знала, является ли такая кожа достоинством или недостатком. Собственно говоря, подобная кожа была очень скверна, она имела обыкновение нервно холодеть и покрываться «гусиной кожей».

Она услышала как Франк, в своей комнате, звонит по телефону, и быстро выскочила из ванны. Увидев свое тело в встроенном в дверь зеркале, она критически осмотрела его. От этого исчезли последние остатки от уверенности в себе. «Ну что-ж», – подумала она и стала одеваться. Все это напоминало… напоминало больше всего состояние перед экзаменом. Ночь с Франком лежала перед ней, словно экзаменационный лист, к ответам на который она не вполне подготовилась. О