– У нее какая-то странная кровь. Не то она вырабатывает слишком мало красных шариков, не то слишком много белых. Доктор почти склонен назвать это злокачественной анемией, а ты знаешь, что это значит. И кроме того, пока мы должны будем держать фрейлейн, мы никогда не сможем жить по средствам, а Эвелина слишком слаба, чтобы самой ухаживать за детьми. Как только я закрываю глаза, передо мной только одни заботы… цифры и…
– Эвелина поправится. Она была точно такой же после первого ребенка. А твое положение улучшится и к тому же очень скоро. Еще несколько трюков, подобных сегодняшнему…
– Это был вовсе не трюк, – улыбнулся Дросте. – В ту самую минуту, когда я понял, что в жизни Руппа есть что-то, о чем совсем не знает его жена, я понял также, что если только ей открыть это, она будет сломлена. Я знал, что он лжет, в ту самую минуту, когда он сказал, что украл картошку на Виттенбергплац пятнадцатого октября. Видишь ли, пятнадцатого октября был четверг, а по четвергам на Виттенбергплац нет рынка. Кроме того, я по его лицу видел, что за этим скрывается женщина. В конце концов остальное было совсем просто.
Как уже часто бывало, Марианна была обескуражена смесью подобной дедуктивной точности и интуиции в складе ума Дросте. Он постучал пальцем по стеклянной тюрьме Лао-Тзе. Изогнутое стекло искажало видневшуюся сквозь него головку рыбки, неподвижно смотревшей на окружающее выпуклыми глазами.
– Эта женщина стояла непоколебимая, как скала и принимала на себя всю вину своего мужа. Ты никогда бы не поверила, что в подобном жалком существе мог скрываться такой запас энергии и самопожертвования. Она все время держалась, и тут вдруг почва была вышиблена у нее из под ног.
Он помолчал и снова постучал по стеклу около самой головы Лао-Тзе.
– Какое скотство – ревность! – сказал он.
– Ты к ней относишься пренебрежительно, – заметила Mapианна, испытующе глядя на него.
– Это каннибализм – способ цивилизованных людей питаться человеческим мясом.
– Разве ты никогда не ревнуешь, Курт? Честное слово, никогда?
Прошло некоторое время, прежде чем судья ответил.
– Быть может, иногда, – сказал он наконец. Иногда, когда ты слишком явно показываешь, что предпочитаешь Эвелину мне.
Он сразу же пожалел о вырвавшихся у него словах.
– Я спрашиваю не о том ревнуешь ли ты меня, – быстро, с оттенком горечи сказала Марианна. Я спрашиваю о том, ревнуешь ли ты свою жену?
– О….. Эвелину… – с улыбкой сказал Дросте. Эвелина не подходящий объект для ревности.
Марианна странно взглянула на него и протянула ему сигаретки. Дросте почувствовал, что у него звенит в ушах, как всегда в минуты усталости.
«Может быть я действительно смогу заснуть», – с облегчением подумал он. Он бессознательно следил взглядом за Марианной, расхаживавшей по комнате и прибиравшей ее. Его охватило ощущение глубокого довольства, он почувствовал, как в одном мускуле за другим проходит напряжение.
«Узды в мозгу ослабевают подумал он нежась. Я все-таки могу позвонить к тебе сегодня вечером», – сказал он, чувствуя себя уже совершенно сонным. Ему казалось, что он уже лежит в кровати, рядом чашка чая, на одеяле книга, свет потушен, и он сам спит. В конце концов было очень хорошо, что Эвелина в Гельтоу. Когда его жена спала в соседней кровати, в воздухе всегда чувствовалось какое-то напряжение и беспокойство.
– Лучше позвони Эвелине сразу, – отрывисто сказала Марианна.
Она снова остановилась у темного зеркала.
– Мы не любим, когда нас беспокоят по вечерам. Ты должен оставить Эвелину в покое, пока она не наберет про запас достаточного количества красных шариков.
Дросте был охвачен слишком большой ленью, чтобы как раз сейчас разговаривать по телефону, но Марианна уже вызвала свой номер в Гельтоу и ожидала соединения. Ее рука сжимала телефонную трубку, а в направленном прямо на Дросте взгляде сверкала решительность и вызов. Дросте вспомнил, что видел однажды в ее глазах такое выражение, когда она гнала автомобиль со скоростью восьмидесяти миль в час по опасной дороге. Но он никак не мог понять, какое отношение мог иметь этот отважный взгляд к простому телефонному разговору.
– Алло, Эвелина. Это ты? – говорила уже Маpиaннa. – Хорошо выспалась?.. Прекрасно. Нашла ты свой завтрак? И поиграла с кошкой?.. Слишком мокро, чтобы идти гулять? Что ж, не выходи из дома, если тебе не хочется. Я вернусь часам к восьми вечера, и тогда ты сможешь позавтракать во второй раз. Послушай, Курт здесь и кланяется тебе. Подожди минутку… Марианна прикрыла рукой телефонную трубку и обернулась к Дросте. Она тоже кланяется и хочет знать, скандалит ли Берхен, – сказала она. Дросте покачал головой и улыбнулся. Нет, продолжала Марианна в телефон, – не больше, чем обычно. Ты чувствуешь себя совсем хорошо?.. Передать что-нибудь Курту?.. Эвелина просит тебя не переутомляться, обратилась она к Дросте. Ну, хорошо, до свиданья, детка. Если приедет развозчик льда, возьми у него двадцать фунтов. До скорого свиданья! Она опустила трубку и взглянула на Дросте. Ее глаза светились еще больше, чем прежде. Разве ты не хочешь сказать ей что-нибудь сам? Она стояла вся напряженная, как канатная плясунья. Платье поднималось и опускалось на равномерно дышавшей груди. Дросте лениво повел плечами, но все же поднялся и подошел к телефону. Телефонная трубка была все еще тепла от нагревшей ее руки Марианны.
– Алло, мышка! – сказал он.
В телефоне что-то щелкнуло.
– Нет соединения, – механическим голосом заявила телефонная барышня.
– Очевидно, она уже повесила трубку, – сказал Дросте и положил трубку на место.
Марианна, стоявшая рядом с ним с зажженной спичкой в руке, закурила и втянула в себя дым с глубоким вздохом. Уже темнело, и в сумерках ее лицо казалось бледным, гораздо бледнеее, чем когда-либо его видел Дросте.
– А в общем ведь сегодня был один из твоих крупных дней, Пушель, – сказала она, подходя к нему. – Я очень гордилась тобой.
– Да, единственное, что вознаграждает за деятельность судьи, это именно такие моменты. Думаешь, ломаешь себе голову, и наконец перед тобой вдруг предстает вся правда. Марианна погладила его по волосам и отошла.
– Правда это очень сложная штука, Пушель, – мягко сказала она. – Гораздо более сложная, чем думаете вы, молодые судьи.
В ее словах звучало сожаление, настолько озадачившее Дросте, что он подошел к Марианне.
– Почему ты это говоришь? – спросил он.
– Не знаю, ответила она. – Но только… кто может сказать что такое правда? Кто скажет тебе правду ли сказала сегодня фрау Рупп? Может быть прав был ее муж, и она просто хотела насолить ему из ревности. Правда. Что такое правда? – повторила Марианна и коротко рассмеялась.
Стоя рядом с ней, видя так близко ее сильные плечи, слыша ее ясные, нежно-насмешливые слова, Дросте вдруг почувствовал страстное желание схватить ее и поцеловать. Но он подавил это желание, как подавлял многие другия.
– Дай мне еще чашку кофе на дорогу, – попросил он вместо этого.
10. Суббота. Он
По камням Плас де ла Бургон проехала телега. Зацокали копыта пары лошадей. Город еще спал. Было все еще темно едва можно было различить высокое окно.
Франк Данел проснулся от этого шума и увидел, что окно находится не в той стене комнаты, в которой оно должно быть. Он еще наполовину спал. Только когда он услышал дыхание Эвелины на подушке рядом с собой, он понял, где он находится. Ее голова мягко и тепло лежала у него на плече. Франк подавил желание пошевельнуться. Было прохладно окно осталось открытым. Он осторожно поднял левую руку и заглянул на светящийся циферблат своих часов – ровно половина пятого. Он нашарил соскользнувшее одеяло и натянул его на Эвелину и себя. Его тело совершенно отдохнуло, было очень легко и исполнено странным чувством довольства. Франк нежно улыбнулся в темноте.
Он лежал не шевелясь и вспоминал все, что было ночью, этой ночью, давшей ему самое страстное и сладкое удовлетворение из всех, что он только мог припомнить. «Эвелина, – думал он, Эвелина… милая, милая Эвелина…». Он чувствовал на своей груди ее дыхание, прохладное, когда она вдыхала воздух, и теплое при выдохе. «Но ведь я люблю тебя, Эвелина?» – с удивлением подумал он. Он рассчитывал на очаровательный маленький эпизод и теперь не мог понять, каким образом он испытал такое сильное, полное чувство. Опасаясь разбудить ее, он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Только тогда, когда Эвелина тихонько обняла обеими руками его шею, он увидел, что она не спит. Когда он поцеловал ее, ее рот был прохладен, свеж и ароматен. «Как цветочная клумба после дождя», – подумал Франк. Эта мысль показалась ему самому странной. Все, что касалось Эвелины, было странно, ново, как будто совершенно чуждо его собственной жизни. У него было такое ощущение, словно его сердце расширилось, наполнилось счастьем. Сегодня он снова был молод, ему было не больше семнадцати лет. Он не мог найти выражения для всего этого.
Когда Эвелина отпустила его, он несколько минут лежал молча, поглаживая нежную впадинку у ее плеча и стараясь найти нужные слова. В словах которые он вымолвил наконец, не было ничего необыкновенного.
– Как вы себя чувствуете, дорогая? – только и спросил он.
И Эвелина ответила:
– Благодарю вас, очень хорошо.
Внизу, на улице прохожий насвистывал вальс. Окно просветлело. Некоторое время они лежали молча, в полусне, словно колышась в лодке, идущей по течению с поднятыми веслами. Кожа Эвелины была гладка, как теплый металл или нагретое стекло. Время от времени ее ресницы скользили по его плечу как крохотные бабочки. Франк удивлялся сам себе, подмечая все эти мелочи.
– Хорошо было? – спросила Эвелина после долгого молчания. Вопрос звучал по-детски.
– Да, ответил он, хорошо! Лучше чем… чем что-либо… Он мысленно перебрал в памяти все приятные ощущения, испытанные в жизни. Лучше чем… чем ловить форелей. Лучше чем плавать на спине… Знаете, когда плывешь по течению, а наверху несутся облака. Последнее воспоминание осталось у него с детства. Он совсем реально ощущал прохладу воды, ее тихое покачивание и увидел зарево заката на краях облаков. Человек так редко бывает счастлив… Я хочу сказать действительно, по настоящему счастлив, прибавил он в заключение. Кончиком пальца Эвелина очертила его губы, брови, наконец прошлась по волосам, окаймлявшим лоб. Взяв его за левую руку, она поглядела на часы и вздохнула.