– Здорово, – говорит Мэтт и откидывается назад. Теперь он полулежит на кровати, свесив ноги. – И что, большинство претендентов в итоге попадают в состав?
– По-моему, вообще все попадают. Даже если ты совершенно ужасен, Джао просто найдет тебе место на заднем плане. Не тебе лично. – Я краснею. – Ты-то не ужасен. Совсем. Ха! Конечно, нет. Я же слышала, как ты поешь.
Кейт. Пожалуйста. Соберись.
– Ну да ладно. А ты придешь на пробы?
Он пожимает плечами и улыбается:
– Это обязательно для учеников продвинутого курса.
– Погоди, серьезно?
Андерсон даже не упоминал об этом, что странно: присутствие Мэтта в мюзикле многое значит для нас двоих. Разумеется, я предполагала увидеть его на прослушивании. Но теперь это уже точно, а значит, будут и многочасовые репетиции, и посиделки за кулисами и во время оформления сцены. Все это больше, чем просто проведенное вместе время. Трудно объяснить, но работа над спектаклем порождает определенный тип близости. Определяется ли она мыслью «мы ввязались в это вместе», которая всегда возникает, когда ты в команде, или уязвимостью, порожденной самим процессом созидания, или безбашенным весельем недели прогонов, предшествующей премьере, – не знаю. Может, дело вообще в гормонах. Не знаю, как это работает. Но это совершенно точно другой уровень дружбы. Почти как между братьями и сестрами. Кроме той части, где вы целуетесь в рубке осветителя (да-да, Пьерра и Колин, я про вас).
Однако прошу заметить: я совершенно не против целоваться с Мэттом в рубке.
– Итак… – Я сажусь ровнее, чувствуя, как горят щеки.
– Итак?
– Итак, ты переехал сюда?
– Да, – улыбается Мэтт.
Снова неловкое молчание, на этот раз долгое. Достойное войти в историю. Но слушайте, непросто одновременно пищать от восторга и вести беседу. Многовато для одного мозга. Очевидно же, что в такие моменты нельзя говорить о том, что происходит у тебя в голове, к тому же в ней все равно происходит парад стикеров с сердечками. И уж точно нельзя попасть в категорию Странных Незнакомок (номер 6), которые задают только базовые тупые вопросы. Как этот, например.
– И как тебе в Розуэлле?
Великолепно.
Но Мэтт только откидывается назад сильнее, глядя в потолок.
– Неплохо! Здесь все по-другому. Самое странное – это что папы нет рядом.
– Ох, – у меня сжимается все внутри, – прости. Не следовало…
– Нет, все в порядке. Мы с ним не близки. Вообще. Он не слишком… – Мэтт умолкает.
Пару секунд мы молчим.
– Разводы вообще странная штука, – произносит он наконец.
– Очень, – киваю я.
– Ты меня понимаешь, верно? Как долго твои родители?..
– Я была в шестом. Так что уже привыкла.
– Приятно знать, что к этому можно привыкнуть.
Я пододвигаюсь ближе, достаточно близко, чтобы наши мизинцы теперь соприкасались (невероятно смелый шаг, но в данных обстоятельствах нужный).
– Ты скучаешь по папе?
– Хм-м. – Он едва заметно улыбается. – Не особенно.
И тут у меня в мозгу что-то щелкает. Это не какое-то суперважное или меняющее жизнь осознание. Просто маленькое наблюдение.
Мэтт Олсон улыбается, когда ему грустно.
Это не выглядит как отрицание. Скорее, он пытается отпугнуть свою печаль. И это удивительным образом вдохновляет. У меня по всему телу разливается тепло.
Может, дело просто в том, что знание таких мелких деталей рождает ощущение близости. Такие вещи нельзя узнать из инстаграма[14]. Они настоящие.
Он поворачивается ко мне:
– А твой папа где живет?
– В десяти минутах от нас.
– Удобно. Вы с Райаном часто у него бываете?
– Вечерами по средам и четвергам, а еще на выходных раз в пару недель.
– Тебе сложно?
– Иногда. Не знаю. По большей части все просто… так.
Он кивает:
– Прекрасно понимаю, о чем ты.
Сцена пятнадцатая
И я не могу забыть эти его слова.
«Прекрасно понимаю, о чем ты».
Они крутятся где-то на подкорке, пока Мэтт сидит в моей комнате. Остаются со мной, даже когда он уходит, захватив мозг и отвлекая его от алгебры; мои сообщения в чат банды становятся настолько краткими и рассеянными, что Брэнди приходится меня одернуть.
Но я просто не могу перестать думать об этом. «Прекрасно понимаю, о чем ты». Самые недооцененные слова на свете.
В переводе: «Нет, ты не странная. Даже то, что кажется в тебе странным, не странное. Ты нормальная».
Понимаете, я обычно не говорю о разводе родителей, разве что в контексте логистики.
Это не секрет, конечно. Просто не хочется ныть, особенно по поводу этой истории с совместной опекой. Я прекрасно понимаю, как мне повезло. Родители живут всего в четырех километрах друг от друга. Не трагедия. Просто жизнь. Моя жизнь. Разделенная на две половинки.
Очень трудно объяснить, насколько утомляет ощущение постоянного движения. Тот факт, что ты нигде не дома на 100 %. И то, как постепенно все это становится частью привычного. Просто жизнь. Просто вот так.
И Мэтт уже это понимает.
Мама и Райан уезжают на информационное собрание по поводу колледжа, а я вскоре окончательно отказываюсь от попыток закончить с алгеброй. В таком настроении мой мозг годится только для одного. Я настраиваю гитару и перебираю струны, пока под пальцами не рождается мотив. Hold Me, Thrill Me, Kiss Me, песня, которую я любила всю жизнь. Она всегда дарит мне ощущение нежности и волшебства, как будто я гуляю по розовому саду где-то в Англии или кружусь на танцевальной площадке, освещенной только гирляндами огней, посреди деревенского луга.
Когда-то давным-давно мои родители поженились под эту песню. Можно подумать, будто одного этого достаточно, чтобы убить в ней для меня всю романтику. Но это не так, совершенно. Видимо, некоторые песни слишком хороши.
Закрыв глаза, я пою первый куплет, на ощупь перебирая аккорды. Мысленно я возвращаюсь к Мэтту. Представляю его печальную улыбку и то, как мы идем, держась за руки, по тропинке среди снега, а вокруг сгущаются сумерки. Я одета как Элизабет Беннет, и снежинки оседают на моих волосах. «Но они никогда не стояли во тьме подле тебя, моя любовь».
Я знаю, что пою слишком громко. И голос звучит слишком искренне и страстно. Но я очарована своей фантазией и не могу сдержаться. У кого-то, бывает, голова в облаках, ну а у меня – сердце.
Я слышу стук в дверь – и время останавливается. Моя рука замирает над струнами.
– Кто здесь?
Сердце у меня стучит так громко, что я едва слышу собственный голос. «Кто здесь?» Может, я вообще не произнесла этого вслух. Может, мне показалось. Может, мне вообще все это кажется. Я выглядываю из окна, но на подъездной дорожке нет машин. Значит, зайти ко мне мог только Андерсон, но он все еще на занятии по вокалу. Что и требовалось доказать: никого тут нет. Никто не стучал в дверь. Просто мой слишком увлеченный мозг создал этот образ, чтобы поиздеваться.
– Малышка Гарфилд?
О нет.
– Ага? – Нет. Нет. Мне это кажется. – Ной, это ты?
Он, естественно, расценивает эти слова как приглашение.
И вот на моем пороге уже стоит Ной Каплан, скалясь, словно тираннозавр.
– Почему ты перестала петь?
Есть такие плиты, на которых надо только кнопку нажать, и огонь под конфоркой сразу вспыхивает. Сначала ничего – а потом вжух! Вот с моим лицом произошло то же самое. Вжух!
– Ты как тут оказался? – хрипло спрашиваю я.
Ной в два широких шага пересекает комнату и плюхается на кровать.
– В каком смысле?
– Это дом моей мамы.
– Мне запрещено сюда приходить?
– Нет. Я не понимаю, откуда ты взялся? Где твоя машина?
– Дома. Мне нельзя за руль, пока не снимут эту штуку. – Он демонстрирует мне гипс.
– Ты пешком пришел, что ли?
Ной скидывает кроссовки, упираясь в задник пальцами ног. Все время забываю, что он умеет так. А еще может ногой поднять что-то с пола и перебросить в руку. Потому что иначе ему лень. Не представляю, как он вообще стал спортсменом.
Забравшись поглубже, он устраивается возле изголовья со мной рядом.
– Конечно, я пришел пешком.
– Из дома?
– Ага.
– Тут идти час примерно.
– Люблю гулять. – Он похлопывает гитару по грифу и зевает.
– Там дождь.
– Люблю гулять под дождем.
– У тебя одежда сухая. Даже не… Ладно, просто признайся, что все это выдумал, хорошо?
– Возможно.
Я изо всех сил толкаю его в плечо.
– Ладно, ладно! Успокойся, малышка Гарфилд! – Он косится на меня, и я вижу в его глазах знакомые искорки. – Если это так важно, я пришел потому, что твой брат, Райан Кевин Гарфилд, украл мой телефон.
– Украл телефон, значит?
– Я вчера оставил его в машине Райана.
– Вот оно что.
– К сожалению, доверенный источник сообщил мне, что, хотя телефон по-прежнему находится в ней, сама машина будет стоять на парковке Технологического университета Джорджии еще… – он сверяется с настенными часами, – сорок шесть минут.
– И поэтому ты здесь… сейчас.
– У моего водителя свои планы, малышка Г.
– Водителя? Ты сейчас про свою маму?
– Нет, я про водителя лимузина, на котором приехал. Огромного лимузина, полного сексуальных девчонок.
– Не называй свою маму сексуальной девчонкой. Это ужасно.
– И правда. – Он морщится. Потом улыбается и снова постукивает по грифу. – Ладно. Прости, что прервал тебя. Что ты пела?
– Ничего. Я не пела.
– Что? Перестань, ты не должна была прекращать. Мне очень понравилась песня…
– Не-а. – Я откладываю гитару подальше, в изножье.
– Но было так круто, правда! Получалось отлично. Как в высшей лиге. Я такой: «Ничего себе! Она и правда вкладывается…»
– Неправда.
– Правда. О ком ты пела? Нет, погоди, я угадаю. Шон Мендес. Нет. Погоди-погоди. Как звали того парня из фильма?
– Тот парень из фильма. – Я прячу улыбку. – Сразу понятно, о ком ты.