Когда Линдси поворачивается ко мне, на губах ее все еще играет улыбка:
– Я просто хотела сказать, что химию между вами можно рукой потрогать. Мы все ее почувствовали. Скажи, Эм?
– Точно, почувствовали, – кивает Эмма.
– Я уверен, что это называется актерская игра, – скалится Андерсон.
– Я уверена, что к неделе прогонов Кейт и Мэтт поженятся, – говорит Эмма. – Попомните мои слова.
– Это же смешно.
Брэнди и Рейна обмениваются взглядами.
– Никогда не знаешь, как все обернется. – Линдси так и сияет. – По расписанию впереди у вас много плотных репетиций.
– Так. – Андерсон открывает пачку чипсов, вложив в это движение слишком много сил. – А я-то думал, актеры… ну… играют? Ведут себя профессионально? Вы как те блогеры, которые строят теории о том, кто из знаменитостей с кем встречается, только на основании фотографий, сделанных папарацци.
– Не бывает таких, – фыркает Рейна.
– Еще как бывают. – Энди достает телефон.
– Кстати, – говорю я, и мой голос звучит пусто и громко. Видимо, я не в состоянии произнести даже такое короткое слово. Но приходится продолжать говорить, потому что я отчаянно хочу сменить тему. – Вы знаете, когда начнется подготовка декораций?
– Нет. Вряд ли раньше сентября, – отвечает Рейна. – А что?
Энди все еще печатает что-то, яростно вглядываясь в экран. И во мне вдруг рождается странное болезненное чувство пустоты. Все кажется таким странным. Может, просто давление упало.
А может, Андерсон на меня злится.
Но это же невозможно. Мы уже все обговорили. И решили, что все происходящее вокруг Мэтта не имеет значения. И мы слишком любим друг друга, чтобы вляпаться во все это пижонское дерьмо. Мы не поддаемся клише. Мы выше этого.
Возможно, однако, в этой ситуации осталась недосказанность, которую я не понимаю. Нужно собрать мнения по вопросу. Легко. Я просто забью описание проблемы в поисковую строку: «Можно ли разрешать крашу лучшего друга класть лицо на твой живот?»
Н-да. Вряд ли.
Сцена двадцать девятая
Андерсон уходит с обеда на десять минут раньше, и вид у него мрачный и злой. Значит, несколько минут после его ухода я смотрю на дверь, пытаясь решить, стоит ли пойти и догнать его.
И я почти иду.
Но стоит мне приподняться с места, как я замираю, ошарашенная грохотом, который доносится с противоположного края столовой. Чей-то поднос упал на пол, пластиковая бутылка с треском отлетела в сторону, в наступившей тишине отчетливо слышно, как со скрипом крутится на полу вилка. За паузой следует неизбежное: «О-о-ох!» Синхронное, как в хоре.
У меня в такие моменты всегда живот сводит. Не могу смотреть на людей, оказавшихся в неловкой ситуации, даже если мы не знакомы. Да я даже некоторые сериалы смотреть не могу. Мне становится стыдно одновременно с пострадавшими. Похоже, мой мозг не может различить, где начинаются неловкость за других и неловкость за себя.
А еще это чувство… Знаете, когда фронтальная камера запечатлевает вас в момент, когда вы больше похожи на монстра из болота?
Или когда в туалете противно пахнет и тут вы видите кусочек своего отражения в зеркале? Короткий укол от мысли «боже-мой-я-действительно-отвратительна-и-уродлива».
Вот такое. Только вы ощущаете его всем своим существом.
– Ной Каплан. Не может быть, – говорит Рейна.
Я оборачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом, и вижу Ноя. Он стоит прямо посреди столовой. Руки все еще вытянуты так, словно держат поднос, и, не ухмыляйся он во весь рот, я решила бы, что это шок. Несколько пижонов уже скрылись с его бутылкой воды, пиная ее, как мяч. Остальное содержимое его подноса – и сам поднос – просто лежит у его ног.
– Думаешь, он так все и оставит? – спрашивает Рейна.
Я открываю рот, но тут же закрываю снова. Не понимаю, что сказать. С одной стороны, Ной кажется довольным собой, он прямо-таки купается во внимании. И да, насколько я вижу, никаких попыток собрать рассыпанное он не предпринимает.
С другой – я не знаю, насколько сломанная рука позволит ему собирать с пола кукурузные зерна. Не поймите меня неправильно: он все равно мог бы и попытаться. Но меня тревожит, что у него серьезная травма, а окружающие даже не думают подойти и помочь.
Я резко встаю и хватаю со стола горсть салфеток.
– Пойду к нему.
Я иду по проходу, а вся столовая, кажется, так на меня и пялится. Ужасно. Я чувствую раздражение и неловкость. Никогда этого не пойму. Во время спектакля под взглядами десятков глаз я становлюсь непобедимой, наполненной светом.
Но все остальное время это ощущается как-то так:
Фу, лол
неловко жесть, не могу смотреть
Я немного умерла
Я немного умерла
Я немного умерла
– Малышка Гарфилд, – приветствует меня Ной, и в его глазах пляшут привычные искорки. – Мне все-таки удалось привлечь твое внимание.
Простите, он невыносим. Это же его фирменный прием: притвориться, что он страдает от невесть откуда вдруг появившейся безнадежной любви, только ради возможности заставить меня нервничать. При этом, разумеется, пижоны вроде Ноя никогда не страдают от любви. А если это все же случается, объект их страданий – какая-нибудь супергорячая штучка, королева прайда и такая же пижонка. Из тех, знаете, кому суждено потом покорить Голливуд, стать моделью или хотя бы сняться в следующем сезоне «Холостяка». По девчонкам из театральной труппы – во фланелевых рубашках – пижоны не сохнут. В том-то и шутка. Уморительно смешная шутка, ради которой Ной притворяется, будто хочет произвести на меня впечатление. И это я еще не касаюсь вопроса о том, на кого вообще может произвести впечатление валяющийся на полу поднос.
– Кейт, я просто прикалываюсь.
Я даже не отвечаю. Просто опускаюсь на пол и начинаю собирать кукурузные зерна в салфетку. И в кои-то веки – единственный раз в жизни – Ной решает не острить и промолчать.
– Просто чтобы ты понимал, – я поднимаю на него глаза и с силой комкаю салфетку, – я делаю это ради тех, кто отвечает за уборку. Не ради тебя.
А потом, прежде чем он успевает ответить, хватаю его ладонь и втискиваю в нее салфетку с кукурузой. Ной смыкает вокруг нее пальцы, но больше никаких телодвижений не предпринимает.
Я смотрю на него.
– Ты решил съесть их потом или что?
– А-а, нет, – моргает он. – Я их выкину. Прямо сейчас.
– Вот и молодец.
Я переключаю свое внимание на разбросанные кусочки картошки фри, и тут кто-то опускается на колени рядом со мной.
– Привет.
– Привет. – Я отрываю взгляд от пола. Передо мной девушка, с которой мы точно не разговаривали, но пару раз виделись в школьных коридорах. Думаю, она из команды чирлидеров. От нее точно исходит тот же легкий цветочный запах, который они все выбирают. И эти супервыпрямленные волосы, как у Рейны, но темнее. Скорее черные, чем каштановые.
Уверена, что я уже видела эту прическу раньше, потому что помню: волосы у нее длиной как раз до того места на джинсовых шортах, куда можно нашить пару заплаток, если следишь за модой.
Мэдисон. «Подруга» Ноя.
Сложив ладонь в горсть, она заметает ею пол как ковшом снегоуборочной машины.
– Очень мило с твоей стороны, – говорит она. Когда под ее рукой собирается горка картошки, я перекладываю ее в другую салфетку. – Каппи всегда так мнется, когда ему нужна помощь. Очень стесняется.
«Каппи?» – едва не переспрашиваю я, но тут до меня доходит.
Каппи. Ого. Я вам так скажу: пригодится мне в следующий раз, когда Ной обратится ко мне «малышка Гарфилд».
– Ты сестра Райана, да? Кейтлин?
– Просто Кейт.
– Должна сказать, я обожаю твоего брата. У него отличное чувство юмора.
– Неужели?
– И он очень милый. – Мэдисон озаряет меня ослепительной улыбкой. – Рассказывал мне как-то о своих собаках и о том, как вы назвали их в честь членов королевской семьи, – она смеется. – Это же ужасно мило!
– Это мило… в каком-то смысле.
Иногда кто-нибудь и правда хмыкает удивленно, услышав эти имена на собачьей площадке. Но точно не говорит об «отличном чувстве юмора», особенно в глазах девушек вроде Мэдисон, источающих нежный цветочный аромат. И к тому же собак так назвала мама.
– Привет, – говорит Ной. Вернувшись, он опускается между нами на колени, и я вижу его встревоженный взгляд: как будто он боится, что я рассказала Мэдисон какие-то его секреты. Интересно, за какие именно истории он так переживает. У меня-то их достаточно. Можно разрушить любой его образ. Например, я могла бы рассказать ей об эксперименте со скоростью, который мы ставили в восьмом классе. Или про тот случай, когда Джек Рэнделл умудрился незаметно закинуть в штанину Ноя маленький мячик, который выкатился сразу же, как тот встал с места. «Слушай, Мэдисон, хочешь послушать, как твой парень однажды потерял свой мячик?» Примерно так я могла бы сказать.
Идеально.
Хотя Мэдисон и Каппи не пара, разумеется. Просто друзья. Друзья, которые присасываются к лицу друг друга на вечеринках, потому что именно так друзья себя и ведут.
Сцена тридцатая
Погода сегодня такая, что упускать нельзя, поэтому мы все в конце концов оказываемся на заднем дворе Рейны: валяемся на солнышке. Приходит Гарольд и приносит большой пластиковый контейнер с виноградом. Типично для него. Гарольд – прямо-таки наш персональный принц Гарри, только в джинсах. И брови у него гуще.
Довольно скоро он оказывается в тисках Брэнди и Андерсона, которые забрасывают его фотографиями с репетиций.
– Лана получила роль Менестреля. – Брэнди стучит по экрану телефона. – Это та, у которой такой голос, знаешь…
– Раздражающий, – вмешивается Андерсон. – У нее самый раздражающий голос из всех, которые я…
– Я не собиралась этого говорить. – Брэнди убирает телефон. – Скорее уж он у нее… оперный.
– А это плохо? – хмурится Гарольд.
– Давайте уже перестанем обсуждать Лану Беннет? – Рейна садится позади меня, скрестив ноги и повернувшись к Гарольду. – Привет!