У каждой команды есть своя небольшая доска для ответов, а мистер Эдельман стоит за кафедрой, держа в руках несколько листов с вопросами. Ничего особенного, обычная викторина. Учебником пользоваться можно, телефоном – нельзя. После того как прозвучит вопрос, у нас есть двадцать секунд на то, чтобы написать свою версию и поднять доску. Никакого смысла, никаких призов, даже дополнительных баллов не будет, но на кону наша честь и гордость. Как будто наследие Томаса Хукера будет скомпрометировано, если четверо пижонов не смогут ответить на вопрос о кальвинистах. И комната взрывается от криков, все тычут друг в друга пальцами и стучат по партам так громко, что мистер Эдельман вряд ли когда-нибудь оправится от шока. Это самая агрессивная и шумная дань пуританству на моей памяти.
«Милашки из Массачусетса» не хуже и не лучше других. Мы не выше этого всего. Пока мы с Брэнди яростно листаем учебники, Рейна и Андерсон борются за доску.
– Так, 1636, – бормочет Брэнди. – Наверняка Гарвард, правда?
– Или Йель! Посмотри в указателе.
– Нашла. Гарвардский университет был основан пуританами в 1636 году. – Я подталкиваю учебник к Андерсону. – Победа!
Прямо за моей спиной что-то с грохотом падает на пол, а я едва не подскакиваю на стуле от неожиданности. Оказывается, это Ной. Теперь он лежит на боку на полу, глядя на нас из-под перевернутой парты.
– Черт, твоя рука. – Я быстро опускаюсь рядом с ним на колени. – Ты в порядке? Давай я посмотрю.
– Все хорошо. – Он выпутывается из ножек стола, все еще слегка оглушенный. Девочки из его команды ставят парту обратно. Ной протягивает мне закованную в гипс руку и позволяет ее осмотреть.
– Что ж, – я поворачиваю ее немного и сжимаю пальцы, как это сделал бы врач, – гипс цел.
Кстати, это все тот же гипс с сиськами. Видимо, визит к доктору у Ноя назначен на середину дня. На время репетиции. Мне, конечно, все равно. Но пропускать общие прогоны ему не стоит. Мисс Джао будет в ярости.
Тут я понимаю, что все еще держу его за руку. И за пальцы. Быстро разжав руки, я прижимаю их к груди:
– Можешь вставать.
– Тут тоже неплохо.
– Тебя так и тянет к полу, Ной, – говорит Рейна. – Сначала поднос уронил, теперь себя. Нельзя же так неприкрыто требовать внимания.
– Поверить не могу, что ты упал на пол, сидя за партой, – добавляет Андерсон. – Невероятно.
– Вообще-то я упал на пол вместе с ней.
– Подслушивать пытался? – подозрительно щурится Андерсон.
– Что-о-о? – пищит Ной на октаву выше, чем обычно. – Конечно же нет.
Ух ты. Ни разу еще не видела, чтобы кто-то выглядел настолько комично виноватым, как Ной Каплан.
– Ной, нам же разрешили пользоваться учебниками, – мягко напоминает Брэнди. – Не обязательно списывать.
– Я не списывал. Я хотел предложить сотрудничество.
– Ной… – Я качаю головой.
Андерсон забирается с ногами на стул и демонстративно кашляет.
– Прошу прощения.
Все вокруг тут же умолкают.
– Кхм. Команда «Коттон Мэзер и его хлопковые штаны» жульничает и должна быть дисквалифицирована. Благодарю за внимание.
Он снова спускается на пол, подарив Ною надменный взгляд. Тот в ответ лучезарно ему улыбается.
Внутри меня зарождается, постепенно разливаясь по телу, необъяснимое чувство облегчения. Потому что мы с Энди снова стали самими собой. Снова в одной команде. Ощущение такое же, как когда щелкаешь выключателем, заканчиваешь собирать пазл или надеваешь крышку на тюбик с помадой. Все снова на своих местах.
Сцена сорок первая
В четверг выпадает один из тех дней, когда по погоде трудно сказать, начался апокалипсис или еще нет. Гром грохочет почти без перерыва, постоянно сверкают молнии. Если бы я была одна дома, точно бы испугалась. Но я в школе, и вместо страха меня охватывают легкий восторг и готовность принимать любые сюрпризы, которые преподносит вселенная.
Если честно, это чувство связано не только с грозой, но и с тем, что сегодня у нас первая плотная репетиция сцен Гарри и Ларкин. Полтора часа. С Мэттом. Только я и Мэтт. Мисс Джао, Девон, мистер Ди и команда техников с нами тоже будут, конечно. Но все равно. И сегодня мы ставим и закрепляем Yesterday I Loved You, ту самую сцену с поцелуем.
Так странно. Я то и дело забываю о ней, а потом вдруг вспоминаю, когда иду по коридору или сижу в классе, и меня охватывает волнение. Его можно сравнить с бабочками в животе, только оно гораздо сильнее. Как бабочки на стероидах. На переменах я с огромным трудом сохраняю ясную голову и не погружаюсь в мечты. Сегодня все будто пропитано магией.
Например, мы с Энди сбегаем с урока на тщательно спланированную встречу в Богом забытом туалете, и на кого, вы думаете, мы натыкаемся по дороге? На Мэтта Олсона. Который стоит у шкафчика. Посреди урока. Я его и в коридорах-то на перемене ни разу не встречала. Но вот он – и вот мы, стоим втроем в пустом коридоре. Он обнимает нас и в целом выглядит так, будто очень рад этой встрече. На нем мягкая темно-синяя кофта, не такая свободная, как его обычная одежда, и ее цвет подчеркивает цвет его глаз, которые кажутся такими же синими. Потом он уходит по своим делам, а мы с Андерсоном бежим в туалет и еще минут двадцать сидим в кабинках, в основном пытаясь прийти в себя.
Радость затапливает меня. Ее столько, что уже не вместить. И гроза за окнами школы, и считаные часы до репетиции, и встреча с Мэттом в коридоре, и то, как он одет. И мысль, которую я прячу от самой себя: что, если он специально сегодня принарядился. Как и я. На мне короткое летящее платье, черное, с цветами, и джинсовый пиджак. Потому что я иду на репетицию романтической сцены с парнем, в которого влюблена, и если не приложить с утра чуточку больше усилий, то зачем вообще все это? Возможно, я слишком много об этом думаю. Возможно, парни об этом не думают вообще. Но вдруг? Вдруг?
Но лучшее за сегодня – это сидеть и безумствовать с Андерсоном в кабинке туалета. Столько всего надо обсудить, что мы еле успеваем перевести дух. Синие глаза, слегка взъерошенные волосы Мэтта и эта кофта. О, эта кофта!
Трудно объяснить, но было здорово. Потому что эти двадцать минут, пока мы прятались в туалете, Мэтт снова принадлежал нам. Нам обоим.
Сцена сорок вторая
К концу дня гроза расходится еще сильнее. Мэтт приходит на репетицию промокшим до нитки: щеки раскраснелись, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, как будто он только что вышел из душа. Я смотрю на него и теряю дар речи.
– Забыл сценарий в машине, – объясняет он.
У Энди, Рейны и Брэнди плотные репетиции уже были, поэтому я примерно знаю, чего ожидать. Первые полчаса мы будем работать над песнями, потом еще тридцать минут – над постановкой сцены и разными мелочами, а в оставшееся время пройдем сцену целиком: и песни, и движения. Если верить Андерсону, на такой репетиции только и делаешь, что повторяешь одно и то же. Но мне кажется, это не так уж и плохо.
Можем повторять поцелуй между Ларкин и Гарри сколько угодно. Нет, я вовсе не одержима этим поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем, поцелуем.
По
це
лу
ем.
Видно же, что я держу себя в руках, да? Совершенно не волнуюсь и держу все под контролем.
– Гарри и Ларкин, подойдите сюда, – окликает нас мистер Ди. Потом он начинает играть вступление к The Price is Right. Мне нравится, как он всегда находит, что можно еще сделать. – Давайте разогреемся. Начнем с распевки. «А», пожалуйста.
Мы занимаем места возле пианино, бок о бок, и пропеваем все пятьсот миллионов тональностей, которые мистер Ди держит в голове. Все. В мажоре, в миноре, на пределе диапазона, на нижней его границе.
– Теперь «О».
Есть что-то волшебное и таинственное в том, чтобы повторять дурацкие упражнения распевки вместе с Мэттом. Не говоря уж о том, что во время этих дурацких упражнений он кажется еще более симпатичным. Он стоит идеально прямо, как мальчик из хора, прижимая руки к диафрагме. Мокрые волосы мило складываются в завитки возле его ушей. У меня сейчас сердце не выдержит.
– Прекрасно! Теперь… «Ба»!
Но стоит мистеру Ди произнести это, как снаружи раздается оглушительный раскат грома.
– Хм. Не стоит?
Он поднимает глаза к потолку, будто консультируясь с богом.
Лампы мигают.
– Не стоит, – подтверждает Мэтт.
Мистер Ди кивает.
– Я понял намек. Перейдем-ка лучше к самим песням, пока у нас еще есть электричество, согласны?
Мы начинаем работать над In a Little While, а Мэтт наклоняется поближе и говорит, что это его любимая.
И моя тоже. Самая любимая во всем мюзикле. Трудно сказать, почему она мне так отзывается, но что-то созвучное в ней есть. Очень созвучное. Да, она вроде бы о том, как средневековый рыцарь тайно спит с фрейлиной. Но на самом деле, мне кажется, речь в ней о принятии и уверенности – и о том, что испытываешь, когда представляешь для себя самое лучшее будущее. Прекрасное будущее, которое нужно держать в секрете, будущее своей мечты.
Наверное, то же чувствовала Рапунцель. Как в песне «Когда начнется жизнь».
Мы все еще вместе у пианино, Мэтт стоит так близко, и я почти готова к тому, что у меня голос сорвется или вообще пропадет. Но я все равно продолжаю петь, и звучание оказывается даже лучше, чем можно было ожидать. Нет, я не идеальна, но слова в целом помню. А Мэтт в роли сэра Гарри все такой же мечтатель, хотя изменение тональности в конце второго куплета ему не дается. Но даже этот небольшой сбой только делает его еще привлекательнее.
С планированием у мистера Ди не складывается, поэтому мы успеваем только один раз пройти с ним Yesterday I Loved You, а потом за нас берется мисс Джао. Мы уже частично поставили отдельные фрагменты In a Little While, потому что ей отлично удается втискивать маленькие эпизоды индивидуальной работы в общие репетиции. Но сегодня первый раз, когда у нас есть возможность пройти всю сцену с начала, и Джао то и дело прерывает нас, чтобы все исправить.