Но в силу невероятной иронии, на которой построен этот мир, я должна остаться в школе ради репетиции. Ради песни Normandy. Которая вся посвящена тому, как леди Ларкин хочет сбежать из замка.
Звенит звонок с уроков, и я как зомби бреду в зал, стараясь не встречаться ни с кем взглядом в коридоре. Все же наверняка уже знают мою историю, верно? Все. Вся школа. Кейт Гарфилд? Не та ли, которая вечно думает, будто в нее кто-то влюбился?
Вот только…
Похоже, некоторые пропустили сообщение о том, насколько я жалкая личность. На репетиции все ведут себя настолько обыденно, что я расплакаться готова. Лана спорит с техниками о том, где на сцене право, а где лево. Брэнди занимает сиденье рядом со мной и начинает с энтузиазмом рассказывать о каком-то видео с детенышами вомбатов, которое стало вирусным, а потом показывает мне его. И стоит ей встать и уйти в туалет, на освободившееся сиденье тут же садится Ной и принимается болтать о ютьюб-канале какого-то ребенка.
– И он больше ничего не делает, представляешь? Ему просто каждый день присылают новые игрушки, а он снимает свою реакцию на них. Я не шучу. Ему лет восемь. Вот это жизнь. Завидую.
Я улыбаюсь, но улыбка получается натянутой и вымученной, как у марионетки. Прошло шесть часов с момента устроенной мне Андерсоном подлянки, и я уже не слишком хорошо помню, как вообще улыбаться.
– Не думала, что у тебя есть свой взгляд на детские каналы.
– У меня есть младшая сестра. – Ной тыкает меня пальцем. – Вопрос. У Мэдисон завтра вечеринка, очень тихая.
– Это не вопрос.
– Ты придешь? – улыбается он.
– Мы даже не знакомы. С чего бы мне идти?
– Там будет весело. И ты будешь со мной. К тому же, – сочувственно добавляет он, – оправданий у тебя нет, потому что это буквально в соседнем доме.
– Я буду у мамы.
Но стоит мне это сказать, как я осознаю: у мамы. Там же, где Мэтт. О, это будет сплошное удовольствие. Великолепные выходные в одном доме с парнем, который знает все о моей неудавшейся в него влюбленности. Еще веселее будет, если я скажу, что в субботу мне предстоит не менее замечательная репетиция, на которой мне придется целоваться с парнем, в которого я была неудачно влюблена. Просто замечательно. Никакой неловкости. А потом неделя прогонов. А потом, в следующую пятницу, премьера. Не могу дождаться, чтобы посмотреть, сколько раз за это время Мэтт успеет окинуть меня мягким и сочувственным взглядом, пытаясь убедиться, в порядке ли я.
К счастью, Ной ничего не подозревает. Он вообще, похоже, не заметил, что я вот-вот расплачусь. И продолжает говорить:
– …в этот вторник. Наконец-то.
– Ной, слушай, – я зажмуриваюсь, – прости. Когда, говоришь, вечеринка? Завтра?
– Ты придешь? Круто. – Он выглядит так искренне довольным, что я чувствую себя виноватой за все те случаи, когда думала плохо о нем, его девушках и вечеринках. Особенно о нем. – Будет здорово. Тебе понравится.
– Хорошо. Звучит отлично, – говорю я, пытаясь игнорировать бешеный стук сердца.
Сцена шестьдесят вторая
Не знаю, почему мне так странно сообщать Райану о вечеринке. Кажется, будто я ищу внимания. Пытаюсь просочиться внутрь пижонской компании. Но когда я в пятницу говорю ему об этом по дороге домой, он даже не моргает.
– Да, я тоже думал пойти. Вроде там не должно быть слишком шумно.
– Я тоже что-то такое слышала.
– С кем ты идешь? – спрашивает он, и я немного таю внутри, потому что, конечно, он хочет услышать, что с Брэнди. А потом я начинаю чувствовать себя ужасно, поскольку могла бы ее пригласить, если бы хотела. И я хочу. Разумеется. Но дальше все становится сложно.
Я закусываю губу.
– С Ноем.
И вот почему. Если приглашать Брэнди, нужно приглашать и Рейну, а если я зову их, то должна позвать и Андерсона – и Мэтта. Между тем на вечеринку я иду именно ради того, чтобы избежать встречи с ними.
В первую очередь ради этого.
Оказавшись дома, я сразу эвакуируюсь в свою комнату. Мэтта еще нет, и, возможно, он сегодня вообще не появится. Но я все равно закрываю дверь поплотнее. Райан не хочет уезжать к папе до восьми вечера и считает, что сначала нам все равно нужно принять душ и собраться.
Выбирать наряд без банды ужасно одиноко: если никто не может прийти, мы хотя бы переписываемся обычно. Но опять же, если я сейчас напишу Рейне и Брэнди, они будут гадать, почему я не включила в чат Андерсона. А если рассказать им о ссоре, девочки захотят узнать причину. Есть вероятность, что Мэтт и Энди им уже все рассказали, но тогда Брэнди и Рейна уже считают меня невежливой и жалкой. Предположим, парни не рассказали ничего. Тем хуже: я не смогу ничего объяснить, не раскрыв секрет Мэтта. А этого допустить нельзя. Я не позволю.
Поэтому придется отстраниться. Как в прошлые выходные, когда Андерсон отстранился от меня.
Проблема в том, что я прекрасно все понимаю. Правда. И понимаю, почему Энди так странно и сдержанно себя вел. Знаю, как глупо было бы требовать подождать моего благословения. Чем больше я думаю об этом, тем больше мне стыдно за свои слова. Думаю, в тот момент мне казалось, будто Андерсон несколько раз сделал выбор в пользу того, что способно меня уничтожить.
Но это не так. И даже если бы я не понимала этого сама, у меня на экране телефона просто цунами сообщений, доказывающих это.
«Кейт, мне так жаль. Я не думал, что так получится».
«Я не хотел сделать тебе больно».
«Пожалуйста, скажи что-нибудь».
«Кейт, я люблю тебя. Ты ведь помнишь это, верно?»
«Я знаю, что все это застало тебя врасплох. Мне ужасно жаль».
«Я ненавижу нашу ссору».
«Пожалуйста, напиши мне».
Так похоже на Андерсона. Он виртуозно обижается. Не шучу. На всех, кроме меня. А я никогда не умела ни на кого долго злиться.
Но стоит начать печатать, и пальцы замирают. Невыносимо. В голове проносятся картины того, как Энди получает мое сообщение с извинениями. Он, конечно, покажет его Мэтту. И тот придвинется ближе, пристроит подбородок ему на плечо и скажет: «Видишь, она не обижается». Уверена, они часто меня обсуждают. Интересно, не родилась ли их связь из жалости ко мне и не сблизила ли их моя ярость. Все эти такие неудобные чувства.
Стоит подумать об этом, как моя рана начинает ныть сильнее.
Ну и пусть. Я уже взрослая. И могу сама собраться на вечеринку, даже на пижонскую. Правда, когда я перебираю вещи в шкафу, они кажутся отвратительно старыми. Как будто я все это уже носила, причем не далее чем вчера. Однако на какую-то изобретательность у меня нет сил. И уж точно я не собираюсь даже пытаться собирать многослойный образ, иначе в итоге буду похожа на ребенка. Джинсы, футболка и рубашка? Вся пижонская братия от такого наряда гарантированно упадет в обморок, настолько он неуместен.
И я выбираю платье, которое ни разу не надевала, хотя купила его на все подаренные на день рождения в прошлом году деньги. Мне все время кажется, что оно выглядит слишком уж вычурно. Это даже забавно, ведь на самом деле это платье не требует с моей стороны никаких усилий. Его даже застегивать не нужно. Достаточно набросить и обвязаться поясом. Просто оно садится по фигуре чуть лучше обычной моей одежды, особенно под грудью, где расположены изящно выполненные цветы. А еще оно красное, иногда это уж чересчур. Но «чересчур» – это не так уж и плохо, наверное. Как знать?
Я надеваю сверху куртку и просто надеюсь на лучшее.
Сцена шестьдесят третья
Когда мы приезжаем к папе, Ной уже ждет нас там, сидя на диване в гостиной с исключительно прямой спиной. В том, что он у нас дома, нет ничего удивительного; удивительно, что он сидит, а не развалился на подушках. Но потом я понимаю: в той же комнате и папа – он прихлебывает из бокала бурбон, как будто у них светские посиделки в духе джентльменов прошлого века.
Мы обмениваемся с папой новостями, и парни рассказывают ему про вечеринку: она всего в паре кварталов от нас, рядом со зданием клуба, а Мэдисон и ее сестры – приятные и достойные девушки. Я в основном киваю в такт, стараясь не думать, как достойно показали себя Мэдисон и Ной в тот вечер возле холодильника Шона Сан- дерса.
Около девяти мы выходим в тишину сентябрьского вечера. Как и тогда, на вечеринке для соседей, мне странно от мысли, что я провожу вечер субботы с Ноем и Райаном. Особенно с Райаном. Когда мы добираемся до угла нашего блока домов, парни глубоко погружены в разговор о спорте. Я отстаю от них на пару шагов, мысленно то и дело возвращаясь к Энди и Мэтту. Вместе ли они, какие у них планы, говорят ли они обо мне, жалеют ли…
– Прием, космонавт, мы на месте, – говорит Ной.
Я с удивлением понимаю, что прошло уже десять минут.
Мэдисон и правда живет от нас в паре кварталов, в одном из тех домов, которые часто видишь у нас в районе: слишком большом, украшенном лепным фасадом, с огромными окнами и цветами в горшках на ступеньках крыльца. Но никаких следов грядущей вечеринки я не вижу. Двор не усеян пластиковыми стаканчиками, из окон не доносятся раскаты музыки, никого не тошнит на подъездной дорожке. Даже вереницы припаркованных джипов – фирменной визитки пижонской братии – на улице нет. Я подозрительно смотрю на Ноя и Райана:
– Вы уверены, что это ее дом?
– Я же говорил, будет тихо, – отвечает Ной. Потом, не постучав, открывает дверь. – Эй! Мэдисон?
– Она в подвале, – кричит кто-то в ответ. Голос женский и, хотя и приглушенный, кажется знакомым. Я пытаюсь понять почему, но не могу вспомнить. Тем временем до наших ушей доносится шум слива, потом журчание воды, а потом дверь открывается и на пороге появляется она. Мира Рейнольдс.
– Привет-привет! – практически пропевает Мира. На ней шорты с высокой посадкой и настолько короткий топ, что его вполне можно считать за лифчик, темные волосы уложены мягкой волной. Она наклоняется вперед, обнимает Ноя (это кажется странным), Райана (это еще более странно) и меня (совсем уж ни в какие ворота). Мира Рейнольдс. Самая злобная и жестокая из всех пижонок. Она издевается, что ли? Тот случай с «Эллой» был меньше трех лет назад. И это был один из худших дней в моей жизни. Она вообще помнит, кто перед ней?