В итоге мы с Рейной забиваемся в маленькую кабинку и спина к спине пытаемся натянуть платья.
– Звуки снаружи напоминают мне «Геошторм». Потому что там за дверью явно не одна катастрофа, а все, которые только можно вообразить.
– Кто бы мог подумать, что переодеваться можно с особой жестокостью, – соглашаюсь я, и тут, как по сценарию, снаружи что-то падает под общий протяжный стон.
– Все в порядке, – доносится следом голос Колина.
Я улыбаюсь, глядя в пол. Кто-то барабанит в дверь.
– Поторопитесь там!
– Не смей торопить королеву! – кричит в ответ Рейна. В любой другой день я почувствовала бы этот легкий укол страха опоздать. Но не сегодня. Сегодня мне не кажется, что я спешу.
Выходя из кабинки, я смотрю на другой конец этого филиала ада и вижу замершего в дверях Ноя. Секунду мы просто стоим напротив друг друга и улыбаемся. Он одет в костюм короля: те же золотистая туника и корона, которые были на Колине два года назад, когда мы ставили «Чем дальше в лес» и он играл Принца.
– Ого, – одними губами произносит Ной и прикладывает руку ко лбу.
Я опускаю взгляд на свое платье и пожимаю плечами.
Если честно, сама не знаю, как вышло, что мне достался один из немногих взятых в этом году в аренду костюмов. Но мне повезло, и я его обожаю. Мое платье сшито из очень светлого розового шелка, который укладывается красивыми складками и выглядит дорого. Талия высокая и отделана золотистыми лентами. Шляпы у меня нет, только тонкая тиара. Не то чтобы я была одета в точности как Рапунцель из мультика, но очень похоже. Очень. Похоже.
И пусть сегодня у нас костюмированная репетиция костюмированной репетиции, у меня появляется ощущение, обычно возникающее только перед премьерой, когда выходишь на середину сцены. Никак не могу совладать со своим сердцем.
Следующие несколько часов мы с Ноем почти не видимся: даже когда оказываемся за кулисами, кто-то непременно отводит одного из нас в сторону – поправить костюм или прическу. Поэтому я провожу это время в обществе Мэтта, с которым у нас почти все сцены общие. Мы устраиваемся за стопкой легендарных матрасов; в нашем случае их штук двадцать, они сложены друг на друга, а передвигать их можно благодаря крошечным колесикам внизу. С одной стороны стопки сейчас стоит лестница, и мне кажется, половина труппы уже забралась наверх и попробовала на них поваляться. Там очень удобно, но Бесс и Суман нам головы оторвут, если залезть на матрасы во время прогона.
Зато опираться на них спиной весьма приятно. В костюмах мы, похоже, выглядим ужасно мило, потому что проходящие мимо люди то и дело нас фотографируют. В какой-то момент в их числе оказывается Девон Блэкуэлл, который кладет рядом степлер и пачку программок.
– Мы ими займемся, – обещает Мэтт, аккуратно складывая программки в буклет и передавая их мне. Я вооружаюсь степлером. – Что делаем в субботу?
Прежде чем ответить, я оглядываюсь по сторонам. Андерсон, естественно, где-то на сцене, но лучше говорить потише.
– Он все еще твердит, что не хочет праздновать, но мы, конечно, без праздника его оставить не можем.
– Конечно.
– Поэтому, думаю, нужно организовать торт и прочее в одной из гримерок в перерыве между дневным и вечерним показом.
– Идеально.
– А потом – ночевку, но это после общей вечеринки для труппы. Позовем только нашу банду. И Ноя, – добавляю я, краснея. Мэтт открывает рот, чтобы задать вопрос, но я тут же его перебиваю: – Да, и Рейна уже купила огромные шарики с цифрами. Ты знал, что с цифрой 17, оказывается, их не делают? Пришлось брать 1 и 7.
– Он их поменяет местами, обещаю тебе. И будет всем говорить, что ему 71.
– Будем откровенны: в 71 Энди перейдет на совершенно новый уровень крутизны.
Я легко могу себе это представить. У Андерсона будут идеальные зубы, которые он продолжит чистить каждые пять минут. Дни напролет мы будем проводить с мужьями, скидывая мемы и селфи внукам. Они, конечно же, окажутся бунтарями и все станут пижонами. Но нас это не остановит, и мы будем петь Somebody to Love, а потом терроризировать их записью этого исполнения. Подчиним себе волю внуков песнями из «Эллы».
Кейт и Андерсон во всей красе. Сегодня и навсегда.
Сцена семьдесят седьмая
Три часа до спектакля, а мы с Ноем прячемся в будке осветителей.
На самом деле, «прячемся» – это не слишком верное слово. Одри, режиссер по свету, может в любой момент вернуться, и это я еще не говорю про Колина и Пьерру. Но будка такая маленькая и уютная, и мы оказываемся в нескольких шагах от вечного хаоса, сопровождающего премьеру. Конечно, ни компьютер, ни пульт мы не трогаем. Приятно просто сидеть бок о бок так, чтобы нас не было видно из окна, когда Ной обнимает меня за плечи. И еще приятнее легкое головокружение, которое я испытываю каждый раз, когда его пальцы тихонько касаются кончиков моих волос.
– Нервничаешь? – спрашиваю я. – Перед первым своим спектаклем я так волновалась, что меня чуть не стошнило.
– Но ты же играла кого-то из массовки?
– Да. – Я усмехаюсь. – Но даже в массовке можно все испортить. Реплик не было, но я могла пукнуть в микрофон, например.
Ной смеется так искренне, что я невольно присоединяюсь к нему.
– Должна ли твоя история меня успокоить? – спрашивает он.
– Ну, в микрофон я не пукнула. И не только в микрофон, – быстро добавляю я.
Он прижимает меня к себе.
– Нервничаешь?
– Немного. Но мне трудно понять, это из-за премьеры или… из-за всего прочего.
Он оборачивается ко мне с полуулыбкой.
– Прочего?
– Прочего? – Я тоже едва заметно улыбаюсь.
И вот мы уже целуемся. Целуемся в вечер премьеры в будке осветителей. Полного объятия не получается: колено Ноя навалилось на мое, я упираюсь ладонями в пол. Но мне нравится эта восхитительная неловкость. Она дарит мне зудящее чувство ностальгии: тоску по минутам, которые мне еще не довелось даже прожить, вроде беспорядочных прикосновений во время свиданий в средней школе или первых летних поцелуев в лунном свете у бассейна.
– Можешь ли ты представить себе, – тихо и почти не дыша говорит Ной, – как долго я представлял себе этот момент?
– Конкретно этот? В будке осветителей?
– Ага. – Он снова мягко касается моих губ. – И не только здесь. Будки осветителей, туалеты, самолеты, туалеты в самолетах. Где угодно.
Мне даже осознать это тяжело. Мы так непринужденно переходим от шуток и разговоров к поцелуям и обратно, как будто в этом мире нет ничего более привычного. Мне всегда казалось, поцелуй – это своего рода превращение: музыка играет, задний план размыт, в голове нет ни одной мысли, только ощущения.
Но все совершенно не так.
На самом деле это и нежное прикосновение губ Ноя к моим, и приятная боль где-то в животе. И то, как он даже десять секунд помолчать не может, даже когда целует меня, поэтому я то и дело начинаю хихикать. И то, как нас охватывает тревога и мы начинаем судорожно проверять время, чтобы не пропустить начало.
Но мне все равно нравится.
Нравится, что даже в момент поцелуя мы не перестаем быть собой.
Сцена семьдесят восьмая
Прошел еще час, и теперь мы с Рейной пытаемся сидеть спокойно, а Брэнди накладывает нам грим.
– Все будет хорошо, – твердит Рейна, – нужно просто выйти на сцену и сделать то, что у нас получается лучше всего, как мы всегда и делаем. Тогда и нервничать не придется. Все по плану. Брэнди, ты зачем мне щеки помадой мажешь?
– Просто доверься мне, – советует Брэнди.
Если честно, только ей я бы в этом и доверилась, потому что Брэнди точно не использует больше косметики, чем я сама бы согласилась. Я все понимаю: яркий свет прожекторов как бы вымывает из тебя все краски, поэтому нужно подчеркивать лицо ярче и т. д. и т. п. Но если парням как-то можно обходиться без яркой помады, я тоже без нее обойдусь. Особенно на щеках.
Мне просто хочется быть собой.
Мисс Джао ждет, когда мы все наденем костюмы, а потом толпой выводит труппу на секретную учительскую парковку, где мы торжественно сжигаем программку спектакля.
– Мы Розуэлл Хилл, – говорит Джао, – и мы едины.
И мы снова и снова повторяем ее слова.
«МЫ РОЗУЭЛЛ ХИЛЛ, И МЫ ЕДИНЫ. МЫ РОЗУЭЛЛ ХИЛЛ, И МЫ ЕДИНЫ».
Вот бы поймать этот момент, закупорить в бутылке и сохранить на всю жизнь. Плечи Андерсона и Рейны, между которыми я зажата. Прикосновения рук, то, как мы стоим в кругу и снаружи нас омывает прохладный воздух осеннего вечера, а изнутри – волны любви и единения.
– Все вместе! – командует Джао, затаптывая тлеющие останки сгоревшей программки. Мы все собираемся еще ближе и обнимаемся.
И вот уже половина седьмого, мисс Джао стоит перед занавесом и просит всех выключить телефоны на время спектакля.
– Мюзикл, – доносится шепот Ланы Беннет откуда-то из-за декораций.
Оркестр играет увертюру, и я, как всегда, на минуту теряю способность дышать. Ной обнимает меня.
– Все получится.
– Ной, Энди, Рейна, к левому выходу, пожалуйста, – быстро шепчет Девон.
Ной снова обнимает меня:
– Ни пуха ни гипса.
Началось.
Сцена семьдесят девятая
Жила-была леди Кейт, Восходящая звезда, и однажды в одиннадцатом классе она оказалась на авансцене.
Все прошло потрясающе гладко. Никто не забывал вытолкнуть из-за декораций матрасы, ни у кого не сорвался голос. Танец Брэнди идеален, микрофоны не выключаются, а мы с Мэттом успешно сдерживаем смех во время поцелуя, хотя наши мамы подшучивают над нами с первого ряда.
Когда включается свет в зале, Рейна выглядывает из-за занавеса.
– Как мило, – говорит она. – Посмотрите, кто принес цветы.
Проследив за ее взглядом, я вижу, как выходят через проходы зрители. Эллен и мои родители уже ушли – наверное, ждут нас в лобби, – но мой брат и парочка его товарищей по команде так и стоит у сцены. И Райан держит в руках букет голубых и сиреневых цветов.