— Да ничего… Это я… Затягивал шайбу, и сорвался ключ! Я не устроил себе это нарочно, можешь не сомневаться!
— Пап, ты купишь мне лошадку-качалку? Такую, как у нас в садике? Чтоб я катался!
— Ну… — Добеш осторожно наливал пиво в стакан. Он не любил, когда было много пены.
— Исключено! — сказала Марта во второй раз за это короткое время. — Ты скоро будешь школьником, а просишь, чтоб мы покупали тебе игрушки.
— Пап, — заныл Еник.
Добеш переступил с ноги на ногу, повернулся и смахнул локтем с холодильника зеркальце, после чего растерянно уставился на осколки под ногами.
Марта влепила Енику подзатыльник.
Деда передернуло от злости.
— Хватит! — закричала Марта надрывно. — Надо будет купить новую одежду, портфель и еще уйму всего!.. Марш в ванну, умыться и чтоб я видела тебя уже в пижаме!
Еник глотал громкие всхлипы, плечи у него тряслись. Он прошел мимо деда с опущенной головой. Дед уставился в стену. Как же ему хотелось хлопнуть дверью и никогда больше не возвращаться в этот сумасшедший дом!
— Где ты был так поздно? — завопила Марта на Добеша.
Добеш трусливо поглядел на жену, потом на деда.
— Было у нас собрание правления… А потом зашли пива выпить.
Дед колко хмыкнул:
— Как же ты посмел? Не знаешь разве, что это смертный грех?
— Правления, значит?! — переспросила Марта с судорожной издевкой в голосе. — А протокол кто писал? Она?!
— Полоумные, — облегчил себе душу дед и решил, что лучше не закрывать за собой дверь. Она почти вся была из стекла.
Потом он ходил по своей комнате от стены до стены, громко топая и встряхивая от злости головой. Он знал, что молодые внизу разозлятся от этого еще больше. Но ему необходимо было топать, чтобы не лопнуть. Ничего не сделается их дурацкому дому! Если б захотел, дед мог занять весь второй этаж. Но ему и эта-то комната была не нужна, однако где-то спать надо, коли свалял дурака и продал свою крышу над головой! Он и перевез свои пожитки сюда и, закрывшись, мог хотя бы отдохнуть и как следует выругаться. Остальная часть второго этажа дожидалась, когда Еник женится. А пока что родители его делали все от них зависящее, чтобы отбить у сынишки охоту к женитьбе еще до того, как он поймет, что это, собственно, такое.
Дед повесил пиджак на стул, выловил из кармана пачку «партизанских» и спичечный коробок. Разумеется, он забыл, что коробок давно опустел. С наслаждением раздавив его в кулаке, он швырнул обломки под стол, но тут же, опустившись на колени, аккуратно подобрал их и извлек на свет божий. Марта устроила бы ему родео, забудь он их там! Она способна была привести деда в ярость одним только взглядом! Ей даже не нужно было ничего говорить, стоило поднять брови — и в ту же секунду на деда покушался инфаркт. Он издали бросил смятый коробок в мусорную корзину у дверей. Мусорную корзину из зеленых и желтых проводов. Виданное ли дело… А какой тут стоял треск, когда включалось отопление, это вообще был ужас. Куда подевались времена, когда сквозь щели между конфорками плиты в кухне пробивалось пахучее пламя? Теперь он всю зиму пялился на эмалированную кремовато-белую печку и прислушивался к ее треску. Дед ничуть не сомневался, что в любую минуту она может взорваться. Да черт с ним, с отоплением, до зимы еще далеко. Сейчас ему нужны были спички. Он один за другим выдвигал ящики старомодного буфета и не услышал, как вошел Еник.
— Деда, можно я буду спать у тебя?
Дед с удивлением оглянулся. На Енике была пижама с синенькими машинками, и весь он был такой невероятно чистенький и ароматный даже на вид, что дед растроганно захлопал глазами.
Часы долго отбивали время. Девять, а может, и десять раз. Да, насчет трактира я малость оплошал, подумал дед.
— А что мама?..
Еник пожал плечами:
— Она со мной не разговаривает.
Деду опять кровь бросилась в голову, и он поспешил хотя бы встать. Господи, нельзя же так расстраиваться, упрекнул он себя и вскипел еще больше. Если не возьму себя в руки, меня хватит кондрашка, не иначе. Неужели я был такой же шальной в их годы? Наверное, покаянно подумал он. Да, конечно же, великодушно допустил он.
Дед вздохнул со свистом в носу.
— Ну пошли.
Он неловко и осторожно взял Еника на руки и, прижав к себе как что-то очень хрупкое и дорогое, уложил в широченную супружескую постель. Еник до этого спал с дедом не больше одного-двух раз. Марта утверждала, что дедов храп слышно даже на железнодорожной станции, и, видимо, боялась, как бы Еник не перенял у деда привычку храпеть.
Еник внимательно посмотрел на фотографию в рамке с черной ленточкой на углу. Дед уже знал эти его сосредоточенные морщинки.
— Вот какая бабушка была у меня.
Дед с улыбкой кивнул.
— Ты еще помнишь ее?
— Только когда вижу.
— Ах ты мой умник… Ну, спи уж. Поздно совсем.
— Ты никуда не уйдешь?
— Подожду, пока ты уснешь, и выйду покурю на дворе. — Дед посмотрел в темноту за окном. В светлом кругу от старинной лампы он видел на стекле свое отражение. Ребром ладони дед провел Енику по лицу. — Закрой глаза. А то мама рассердится.
— Мама все время сердится, — шепнул Еник, но это не прозвучало жалобой.
Такой малыш особо не выбирает, подумал про себя дед. Ему кажется, что лучше дома нет ничего на свете. К счастью для родителей.
— Деда, а почему ты совсем никогда не сердишься? Ты больной?
У деда отвисла челюсть, и он удивленно засмеялся:
— Спи… А чтоб тебе легче было заснуть, знай, что этого коня я сам тебе куплю.
Еник встрепенулся, будто ласка, и вскочил на колени:
— Правда?!
— Только спать! — Дед строго поднял палец.
Еник послушно лег, закрыл глаза, от напряжения веки у него подрагивали.
— А деньги у тебя есть?
— Еще бы.
— А в трактире говорил, что на спички уже не осталось.
— Потому что я знал, что дома у меня еще есть коробок… В табачной лавке и в трактире всегда надо думать, что у тебя нет денег… Запомни, если хочешь.
Еник горячо закивал. Он был рад, что за лошадку пришлось обещать так мало. Хуже, если б надо было все время хорошо себя вести.
Дед сидел во дворе в плетеном кресле-качалке, курил и смотрел на звезды. Удивительно, поражался он всякий раз, задумываясь над их мерцающим сиянием. Куда мы летим? Сам того не замечая, он покачивался. У Губерта на чердаке был телескоп, чтоб смотреть на звезды. Трубу ему спаял жестянщик Вашек из вечного оцинкованного железа, линзу он вынул из полевого бинокля, украденного еще во время первой мировой войны, а зеркало изготовил сам из толстого, в пять сантиметров, стекла, первоначально служившего смотровым окошечком в котле. Он собственноручно отшлифовал его разными порошками и пастами, а потом загадочным образом посеребрил. Губерт, помимо всего прочего, был книгочей и мудрец, поэтому частенько с ним не было никакого сладу, а договориться по-хорошему и рассчитывать было нечего. На кухне у него висела карта звездного неба во всю стену, испещренная разноцветными кружочками и восклицательными знаками в зависимости от того, что он уже успел исследовать. Жена его надрывалась от крика, но он знай прибивал гвоздики в коридоре для двух святых образов, а их место в кухне заняло небо над нашим миром, а может, и того больше. Во время одного из дежурств на чердаке Губерт описал ему эту домашнюю революцию в трех фразах. В теплые ясные ночи дед нередко стучал кулаком в дверь Губерта. Это еще пока они так круто не разошлись. Они вынимали две черепицы, выставляли в отверстие трубу и, направив ее на звездное небо, садились на ящики, и для них наставало блаженное время. К тому же дед услаждал Губерта вином, а тот его — названиями созвездий и звезд, и они пили здоровье Возничего и двух его экипажей, красотки Кассиопеи и таинственной Андромеды, спорили, сколько лет Дева выдержала в девах, и, когда не в состоянии были отыскать маленькую звездочку в колыхающемся перед взором море, удовлетворялись Луной. Она светила ярко, до рези в глазах, а благодаря красному вину прямо-таки оживала.
Дед с сожалением подумал: до чего они оба глупые. И он, и Губерт, два упрямых барана.
Пришел сын и сел в другое кресло. Они помолчали.
— Славно живем, что скажешь? Домой летишь на крыльях радости.
Дед осуждающе хмурился. В темноте, правда, он с равным успехом мог бы и улыбаться, но по голосу его сразу стало ясно, что он здорово хмурится.
— Что ты выкинул опять?
— Я?! — искренне изумился Добеш.
Дед молчал. Окурок сигареты обжигал пальцы, но ему жалко было отщелкнуть его в темноту.
— Марта вбила себе в голову, что я с этой Кшировой… Знаешь ее?
— Видел, — отрезал дед, подумав, что, если все правда, он сильно удивился бы, что именно она… Да ей стоит пальцем поманить, как десяток женихов прибежит: очень красивая и обходительная девушка. Как она сожалела, что ничем не могла ему помочь.
— Такая глупость! — возмутился Добеш.
Дед насторожился:
— А кричишь чего?
— Что же мне делать, скажи на милость?.. Прятаться от нее?! Мы сидим в одной комнате!
— Поверить в это можно, по необязательно, — дипломатически заметил дед. И что любой мужчина с удовольствием погладил бы ее, в этом дед не сомневался. Не удивился бы, если и у сына чесалась ладонь, хотя бы изредка. Целехонький день только смотреть на нее…
— Ты тоже мне не веришь? — воскликнул Добеш оскорбленно.
— Поступай так, чтоб тебе Марта верила…
Дед соскреб ногтем три волоконца обгорелого табака с большого пальца и поднялся.
— Уснул Еник?
Спичка осветила лицо Добеша. Вспыхнув, она, видимо, опалила ему бровь. Запахло так, как когда-то пахло возле Губертовой кузни, подумал дед.
— Были мы с ним на винограднике… Он пугается, аж трясется, когда я взрываю карбид. Ничего ему от этого не сделается? А?..
Добеш засмеялся:
— Да что ж ему такого сделается? Мальчишке-то?
— Он от этого сам не свой. Не повредилось бы чего в голове… Чтоб какая жилка не лопнула или что там.