В Братиславе в Университетскую библиотеку он так и не заглядывает, хотя раза два проходит мимо. Но если в Нижней, пристав с ножом к горлу, попытаются выведать, был ли он в ней, то, конечно, Ван Стипхоут ответит: да! Ну не глупость была бы промотать служебное время где-то в читалке, когда он может шастать по улицам, представая пред светлы очи знакомых совсем в иной роли: в роли прозаика, уехавшего в глубинку, на производство. Целый день Ван Стипхоут рассказывает всем и каждому об ответственнейшей работе психолога, в сумерки его собственные обязанности переплетаются с обязанностями Рене, и он расписывает, как они вместе выпускают многотиражку, а уже поздним вечером двое унылых интеллигентов в кафе «Крым» узнают от него, сколько усилий приходится ему прилагать для выполнения плана по цеху ВЧ-блоков. И как наглядное тому доказательство он демонстрирует свою мозоль. По пути в Горный парк, где Ван Стипхоут рассчитывает переночевать, он забредает к крупному писателю среднего поколения и в деталях живописует ему многокилометровую дорогу, которую они с Рене дважды в день со всякими мучительствами пробегают, стремясь попасть на завод и обратно домой, и берет у него взаймы две тысячи крон на мотоцикл. Уже поздним-поздним вечером он случайно встречает друга-сверстника Мартина Кукучку и, изменив свой план, проводит ночь у него. Мартин Кукучка — ах, какая удача! — редактор молодежной газеты «Смена», и Ван Стипхоут не упускает случая убедить его приехать в Нижнюю, чтобы написать о нем и Рене небольшой репортаж «Молодые художники слова на производстве». Мартин Кукучка соглашается: конечно, ведь и его немалая заслуга в их теперешнем житье-бытье.
В Нижнюю Ван Стипхоут возвращается через Мартин. В кармане две тысячи крон — стало быть, к его услугам все блага мира. В Мартине, например, живет один знакомый портной — заглянув к нему, он заказывает себе пиджак. У портного встречается с другим знакомым — молодым живописцем. И вечер проводит в его мастерской — хоть и с опустевшим карманом, да зато в суете веселой и приятной компании. А нескольку здесь в женщины, Ван Стипхоут снова влюбляемся. Предмет его нынешних воздыханий — крановщица лет восемнадцати. Еще недавняя студентка юридического, она уже с первого курса поняла, что эта наука не для ее души, полной оригинальных порывов. Прочитав в газете, что в Мартине требуются крановщицы, она не долго думая собрала чемоданчик — и в путь! Таким образом, крановщица сродни Ван Стипхоуту — она тоже интеллигентка на производстве. Именно потому Ван Стипхоут и очарован этой женщиной. А женщине, пожалуй, именно поэтому нравится и Ван Стипхоут.
— Царь, она приедет! В следующую субботу она здесь, — возглашает Ван Стипхоут наинежнейшим голосом, вернувшись из своего далекого странствия. — Я ди-и-ико в нее влюблен! Увидишь, как она красива и при этом своеобра-а-азна! Не беллетризирую, поверь!
Но Рене уже не обманешь. Он не верит Ван Стипхоуту, хотя друг и вернулся из странствий с огромным холстом, за которым заезжал в родной городок. На огромном холсте неясные контуры какого-то дома — художественное творение Ван Стипхоута времен отрочества. Этой картиной Ван Стипхоут украшает гостиную, пустующую сейчас, и готовится принять в ней красивую и своеобразную гостью.
В следующую субботу Рене-скептик уезжает в Жилину и возвращается лишь в воскресенье вечером. К удивлению своему, узнает, что визит состоялся и гостья была тут не одна — с красивой и своеобразной крановщицей приезжал и ее двоюродный брат из Братиславы. Все трое, в том числе и Ван Стипхоут, наведались в недалекий городок, где проживают добрые друзья родителей крановщицы, и с субботы на воскресенье даже переночевали у них.
— Прекрасные, интеллигентные люди, хозяин весьма интересуется искусством, правда довольно близорук, хозяйка необычайно душевная и гостеприимная, дочь лет семнадцати, интеллигентная, отлично воспитанная, и маленький мальчик, — докладывает другу Ван Стипхоут о новых своих знакомых, да и сам он выглядит каким-то новым.
И к удивлению Рене, не только Ван Стипхоут, но и картина в гостиной производит какое-то новое впечатление. Перед приходом гостьи Ван Стипхоут явно усовершенствовал ее дефицитными красками фирмы «Манес». Над домом пылает небо, а вокруг буйствует растительность — уже в присутствии Рене Ван Стипхоут снова подходит к картине и наносит несколько искусных вангоговских мазков, вызывающих у Рене зависть. Ван Стипхоут кажется по уши влюбленным. Да и кто бы не влюбился, окажись на его месте?
— Царь, молодое поколение пребывает в философском хаосе! — восклицает Ван Стипхоут, и глаза его влажно блестят. — К нам тянутся, как к Толстому в Ясную Поляну. Я ди-и-ико влюблен! В следующую субботу молодые люди снова приедут!
В следующую субботу Рене уже не уезжает — любопытствует.
— Салют, — раздается в субботу около полудня в дверях гостиной, где друзья как раз посиживают вместе, — приезжает крановщица, на этот раз только она.
Ван Стипхоут вскакивает и обцеловывает ее. Рене приходится признать, что новая любовная интрижка Ван Стипхоута имеет под собой солидную базу. Но крановщица не в его духе. Они знакомятся, и гостья — с этой минуты Рене должен уже величать ее Эдитой — сразу же говорит Рене «ты», и он охотно отвечает ей тем же. Из кухни — а где ему еще быть — выруливает Тршиска в переднике. На прошлой неделе и его не было дома, и сейчас он тоже любопытствует.
— Вы умеете готовить, девушка? — представившись, спрашивает он.
— Только чай.
— Только чай? Замечательно!
Тршиска, жизнерадостно смеясь, исчезает в кухне.
— Рене, будь другом, развлеки немного Эдитку, — говорит Ван Стипхоут голосом невероятно ответственным, даже с нотками усталости. — Мне нужно кончить психологическое заключение, сегодня должно быть отослано.
Чудеса, думает Рене, еще ни разу Ван Стипхоут не приносил никакой работы с завода, а сегодня он вдруг так перегружен. Вот ведь что-то еще и отсылать придется, хотя нынче суббота. И то, что будет отослано, называется психологическим заключением! Он улыбается — пусть Эдита знает, что он видит Ван Стипхоута насквозь, и кажется, Эдита поняла и тоже заулыбалась.
Итак, Ван Стипхоут примостился у столика в гостиной, а Рене с Эдитой сидят в этой же комнате друг против друга на кроватях и беседуют. Рене увлекательно рассказывает Эдите о заводской многотиражке и о товарище Пандуловой. О том, как Гаргулак, комендант женского общежития, который, регулярно пишет в газету заметки, призывающие женщин не засорять унитазы ватой, принес стихотворение к Международному женскому дню. Как товарищ Пандулова обронила свое «гм-гм», а потом в строке «долой испытания атомной бомбы» к слову «атомной» добавила еще «и водородной», отчего строка по сравнению с другими стала много длинней.
— А потом она сказала: «Гм-гм, раз это к Восьмому марта, то почему пишет «он» — и в подписи имя Гаргулак переправила на Гаргулакову. «И водородной» я вычеркнул, а Гаргулакову оставил.
Эдита смеется.
— Простите, что я мешаю вам развлекаться, — говорит Ван Стипхоут исключительно деловито, — но, думаете, так будет нормально?
И читает:
— Дело: Петер Врба.
Далее следуют анкетные данные Петера Врбы и короткая биография с перечислением различных его провинностей.
Рене уже ясно, о чем пойдет речь. На прошлой неделе отравился один парень, причем в его действиях заподозрили попытку самоубийства. А ведь для психолога Ван Стипхоута это поистине лакомый кусочек. Попросив товарища Ферьянца освободить помещение, он вплотную занялся расследованием дела с психологической точки зрения.
Ван Стипхоут читает:
— Уже при первом знакомстве у меня сложилось впечатление, что речь явно идет о шизоидном типе, однако я воздержался от прямого высказывания. Дальнейшие три встречи с П. Врбой утвердили меня в первоначальном мнении. Упомянутый трижды пытался покончить самоубийством, причиной чего являлся, в сущности, глубокий комплекс неполноценности. Отец упомянутого покончил жизнь самоубийством. Мать была неврастеничкой. При последней попытке упомянутый воспользовался отравой для грызунов. Настоятельно требую, чтобы упомянутый П. Врба был госпитализирован для тщательного обследования и полного излечения. Подпись: Ван Стипхоут, производственный психолог.
Эдита во время чтения делается серьезной. И Рене серьезнеет. Да, вот чья миссия на заводе действительно первостепенна. Разве можно поставить рядом проблемы Ван Стипхоута и какие-то споры об авторстве между Гаргулаком и его спутницей жизни? Кому же, однако, пошлет Ван Стипхоут свое заключение?
— А кому ты посылаешь свое заключение? — спрашивает Эдита. Ну не телепатия ли?
— Разумеется, посы-ы-ылаю его в психиатрическую клинику.
— Разве это не входит в обязанности заводского врача? — как бы невзначай уточняет Рене.
— Не-е-ет! — восклицает Ван Стипхоут голосом, которым пользуется, когда бывает застигнут врасплох и пытается чуть оттянуть время; но оттого, что именно Рене и именно сейчас подкладывает ему такую свинью, в этом голосе слышится и грустинка.
— То есть, разуме-е-ется, его посылает заводской врач, но я обосно-о-о-овываю.
— Ну понятно, понятно, — поддакивает Рене, желая искупить свою злонамеренность. — Без тебя позволили бы этому парнишке колобродить по белу свету до тех пор, пока не пришло бы ему в голову в очередной раз совершить самоубийство.
— Н-да, — произносит Эдита. Странно все это, но зато любопытно — в этот период жизни она как раз питает слабость к странным вещам.
Тршиска оставляет кухню, а потом и вовсе уходит.
Они перебираются в кухню и, угощая Эдиту, предлагают ей отведать китайской свинины из той же кастрюли, из которой сами едят, только ложку выделяют отдельную, Тршискину.
Затем Рене, сославшись на то, что должен написать письмо, уединяется в своей комнате. Голос Ван Стипхоута доносится из гостиной то громче, то глуше. Годковицкого тоже нет дома. Работает радио. Быстро вечереет. Поедут ли они в Тврдошин? — гадает Рене. И я бы с ними махнул. Поглядел бы на эту семнадцатилетнюю. Вдруг на пороге комнаты вырастает Ван Стипхоут и, тщательно притворив за собой дверь, садится на кровать к Рене — конечно, никакого письма он не пишет, а просто полеживает.