е производство нельзя перевести на конвейер, участок мелких деталей таким навсегда и останется. Рядом отдел входного контроля. А совсем сзади, в отдельном помещении, грохочут двухходовые прессы и другие замысловатые машины. За выполнение трудовых задач здесь отвечает другой старый знакомый Рене — мастер Трнкочи. Здесь, к примеру, штампуют и пресловутые маски. К задней стене завода также прилегает ряд помещений. В одном из них помещается отдел оформления. Товарищ Пандулова — не только главный редактор заводской газеты, но и заведующая сектором пропаганды и в этом качестве руководит здесь еще двумя своими подчиненными: старым живописцем Клайнайдамом и художником-оформителем Мишо Баником, братом Ангелы Баниковой. Клайнайдам за небольшое месячное жалованье пишет оравские пейзажи, которыми украшены все конторы, в том числе и кабинет директора. Иной завод за каждую такую картину заплатил бы, возможно, и трехмесячное жалованье Клайнайдама, а он каждый месяц пишет по десять картин — и, в сущности, безвозмездно. С того дня, как дежурный охранник увидел живописца спящим в отделе, старик лишился права работать с четырех утра до полудня. Иногда Рене заставал в отделе одного Мишо Баника, и тот никогда не упускал случая указать ему на какой-нибудь холст и спросить: «Ну скажите, вам это нравится? Да возможно ли такое? Лицо одним пятном, совершенно невыписанное!» «Да, — думал Рене в эти минуты, — не иначе как то же плевое отношение, что и у техника Тршиски к инженеру Годковицкому. Надо же, и здесь этот закон действует с одинаковой силой». Со временем Рене с Мишо Баником подружились, и когда, случалось, Рене вечером пропускал рюмочку, а утром клевал носом, то приходил в отдел оформления и воскрешал дурную привычку старого живописца. Он укладывался на скамейке, а Мишо Баник закрывал дверь и вместе с Клайнайдамом работал уже в абсолютном молчании — живописец над пейзажем, а Мишо над каким-нибудь лозунгом, который должен был приветствовать 1 Мая или ускорить процесс кооперирования Верхней Оравы; и Рене уже в полусне иногда чувствовал, как кто-то — а это был Мишо Баник — кладет ему под голову несколько сложенных флагов, если он сам забывал положить их. Проверочных визитов товарища Пандуловой Рене мог не опасаться: услышав ее стук, Мишо прежде всего будил его, а когда она входила, они уже вместе успевали склониться над лозунгом. «Что вы здесь делаете?» — спрашивала она. «Лозунг делаем», — следовал ответ, на что она говаривала: «Гм-гм». А иной раз и добавляла: «А почему вы закрываетесь?» Но ответа уже не получала. Да, действительно, многих здесь теперь Рене знает, о многих мог бы написать стихотворение или очерк, а о Милане Храстеке, певце и танцоре, руководителе ансамбля «Ораван» и одновременно завотделом воспитания кадров, — целую книгу или по меньшей мере рассказ. О том хотя бы, как на празднике сторонников мира, на котором ансамбль «Ораван» выступил после обеда, Милан Храстек не пожелал уйти со сцены даже вечером, когда была уже совсем другая программа, и один, лишь с гармоникой, соревновался с целым джаз-бандом. Или о том, как он время от времени захаживал к Рене и говорил: «Еду на фестиваль в Вы́ходную… там весь мой репертуар уже знают, напиши чего-нибудь новенькое!» — «Мне, что ли, прикажешь засорять сокровищницу народного творчества?» — отбивался Рене, но Храстек бывал непреклонен: «Если напишешь ты, будет как народное, никто и не догадается, а работы тебе — раз плюнуть!» И Рене, не устояв перед лестью, написал для него чуть ли не целую серию строф на женские имена — у Храстека исконно народными были лишь две строфы, а Рене добавил к ним еще с дюжину, ну, к примеру, «Дорку»: «Полюбила б меня Дорка, я бы с нею хлеб делил, ох, девку б мякушкой кормил, сам жевал бы одну корку». Выпадала из этой серии лишь Ольга: «Полюбила б меня Ольга, мы б пошли на сеновал, ох, на нее глядел бы только, даже б губ не целовал». Ольга — имя для народной песни чересчур «благородное», но Храстек был доволен, ему и оно казалось народным, и, возвращаясь из Выходной или откуда-нибудь еще, он обычно докладывал: «Понравилось. А потом, хоть я и говорил всем, что это ты для меня сочиняешь, никто не верил». Напишет ли Рене когда-нибудь обо всем этом, и прежде всего о Еве и Ван Стипхоуте? Или уедет отсюда и этак лет через двадцать все, что знает о здешних людях, забудет, а попытавшись вспомнить, лишь убедится, что прошлое и впрямь уже безвозвратно кануло в Лету? Но сегодня Рене об этом еще не задумывается, сегодня у него иные заботы, а времени мало: он газетчик общезаводского масштаба, который почему-то так болеет душой за выполнение годового плана, что ведущим руководителям есть чему у него поучиться, чтобы болеть за дело еще больше.
Дойдя до заднего входа, Рене выглядывает еще и наружу: там во тьме вырисовывается силуэт строящегося гальванического цеха, за ним пресловутая электростанция, со спецификой которой он познакомился в первый же день своего приезда, за электростанцией петляет река, высится холм, это еще не Прасатин, что виден из общежития, этот называется как-то иначе, воздух повсюду чист и прозрачен, и потому все, на что ни посмотришь, кажется близким, и возвышенный, ноябрьский месяц, и «горы, темнеющие по соседству…», как высказался Рене касательно гор в своей поэме. Знаток завода Рене, поворачиваясь к природе спиной, идет поглядеть, что новенького на производстве.
[24]ЗАВОД ГНЕВАЕТСЯ НА САМОГО СЕБЯ
Знаток завода Рене возвращается в зал, откуда-то доносится крик. Завод сейчас лихорадит — Рене не в диковинку, что кто-то с кем-то переругивается. После истории с масками народ никак не может успокоиться, хотя вроде бы дело идет на лад: план выполняется. Уж так повелось: всякий раз приключается какая-нибудь авария, причем обычно там, где ее меньше всего ожидают, — и вот потому теперь ее ждут постоянно. И авария, будто зная это, не заставляет себя долго ждать — берет и приходит. А почему бы и нет? Крик доносится из конторы инструментального цеха. Рене, войдя в цех, видит: пресс бездействует. Треснул на нем так называемый «палец». А в конторе набычились друг против друга двое его старых знакомых из кабачка «У малых францисканцев» — Трнкочи и Навратил. Но в этом году они уже столько раз конфликтовали (последний раз из-за масок), что Рене уже перестал узнавать в них прошлогодних сотрапезников.
— Какого тебе еще виновника? — кричит мастер Трнкочи. — Хреновые штампы делаете.
— Штамп может выдержать и бо́льшую нагрузку, — говорит начальник инструментального цеха Навратил. — Это все ваше разгильдяйство. Гробите прессы.
— Нам позарез нужен новый «палец»!
— Виновника! По инструкции должен быть указан виновник.
— Изношенность, черт подери!
— Виновника, или новый сами вытачивайте!
— Вот-вот, — кричит благим матом мастер Трнкочи. — Плевать вам на план!
— Все. Поговорили — и хватит! — говорит начальник инструментального цеха.
— Это ты так считаешь? — шипит мастер Трнкочи. — Но придется тебе объясниться с начальником производства.
И мастер Трнкочи тут же набирает номер и по телефону докладывает о конфликте начальнику производства. Рене слышит, как тот просит позвать к телефону начальника инструментального цеха Навратила.
— Кто издал приказ об установлении виновника? — доносится из трубки.
Навратил: — Главный инженер Павел.
Начальник производства: — Передайте главному инженеру Павелу, что он осел.
Знаток заводских дел Рене уже по опыту знает, что правы в таких случаях обычно обе стороны, но на сей раз, если станет об этом писать, он скорее отдаст предпочтение Трнкочи. В конце концов, можно делать две вещи разом: вытачивать новый «палец» и устанавливать виновника.
Рене ретируется незамеченным — другая порция брани влечет его в отдел входного контроля. Рене знает, что отдел зовется так потому, что ни одна деталь, не прошедшая его бдительный осмотр, не может попасть на конвейер. Здесь группка из трех человек: над женщиной, проверяющей переключатели, склонились диспетчер производства и завотделом входного контроля.
Диспетчер производства: — Где переключатели? Конвейер стоит.
Завотделом: — Придется подождать.
Диспетчер производства: — Им полагалось уже давно быть. Вам все равно, стоит конвейер или нет.
Завотделом: — Представьте себе, что именно так. Я отвечаю за контроль.
Диспетчер производства: — Что мне до вашей ответственности, если конвейер стоит?!
Завотделом: — Все равно вы их сейчас не получите. От нас они сперва вернутся на главный склад. А иначе не учет будет, а черт знает что!
Женщина старается как можно быстрее проверить переключатели: бракованные откладывает в коробку на полу, исправные располагает ровными рядами на столике перед собой.
Диспетчер производства: — Знаете, что я вам скажу на все эти ваши бредни? Знаете, что я вам скажу?..
Рене тоже любопытно, что же такое скажет диспетчер. А диспетчер выкрикивает:
— Вот что!
И ловко сгребает все исправные переключатели со столика прямо в полу своего халата.
— Идиоты! — кричит заведующий входного контроля, но диспетчера уже и след простыл. И Рене тоже почитает за благо испариться, чтобы заведующий не заметил, как он всепонимающе улыбается.
И вот Рене уже у конвейера. Здесь ждут переключателей, как манну небесную. Смена подходит к концу, но, пожалуй, можно еще наверстать упущенное!
Мастер конвейера: — Надрываемся как лошади, а эти чертовы снабженцы… Давай все на конец конвейера!
Рабочие и ремонтники покидают свои рабочие места. Ремонтники налаживают что-то в телевизорах, скопившихся в конце конвейера и у крайних рабочих мест. Отлаженные приемники относят на выходной контроль. Диспетчер с переключателями приходит уже к шапочному разбору — рабочие выходят из положения иным способом, и Рене знает, что это им не впервой. Минута — и конец конвейера очищен! Работница «выхода» — так сокращенно называют выходной контроль — регистрирует в журнале последние номера приемников. Однако — внимание! — Рене знает, что сейчас дело примет крутой оборот. Появляется мастер заступающей смены. И уже с ходу кричит: