[381]. Что касается социальной солидарности с чумазыми как кухаркиными детьми, то в такой же степени, как Чехов должен был идентифицировать себя с жертвами чахотки, он должен был идентифицировать себя с выходцами из провинции и мещанской и рабочей среды. Азиатскость эпитета орда, а также эвфемизмы эти голубчики, которыми Рашевич описывает ненавистную ему группу — еще один прием мистификации еврейского подтекста рассказа.
Именно когда Мейер начинает понимать, к чему клонит Рашевич — а Чехов-повествователь оставляет без объяснения, что именно начинает понимать Мейер, его лицо и шея покрываются красными пятнами, слезы начинают блестеть у него на глазах, и, как бы сбрасывая с себя наносную светскость и вежливость, он отвечает «грубым отрывистым голосом» (400) о том, что его отец был простым рабочим и что он не видит в этом ничего дурного.
Этот «грубый голос» служит описанием, которое как бы срывает социальную маску с Мейера, но это не единственная маска, которой прикрывается гость. Его немецко-еврейская фамилия с ее амбивалентностью тоже служит Мейеру как удобная маска. Однако Чехон-повествователь находит средство внести определенность в двусмысленность, связанную с фамилией Мейера. После ухода Мейера озадаченный Рашевич, не на шутку огорченный из-за того, что потерял в Мейере обеспеченного зятя, на средства которого у него уже были личные планы, начинает укорять себя в бестактности и неосторожности. Ему на намять приходит пример аналогичного ляпсуса, совершенного им недавно, и этот пример содержит в себе нужный нам указатель на то, что суть смысла разглагольствований Рашевича носит антиеврейский характер, и что именно этот код улавливает Мейер. «Как-то в вагоне он стал бранить немцев, и потом оказалось, что все его собеседники — немцы». (400) И сразу за этим следует вывод Рашевича «Он чувствовал, что Мейер уже больше не приедет к нему. Эти интеллигенты, вышедшие из народа, болезненно самолюбивы, упрямы и злопамятны». (401)
Из этого описания следует, что в данном случае нанесенное оскорбление, как и в случае эпизода с немцами, носило этнический намек, хотя он не был вербализован повествователем. По тому, как описан эпизод с немцами, понятно, что Мейер не немец, Мейер кто-то другой, который, однако, обижается, как и немцы, на оскорбление. Если немцы оскорбились за антинемецкие выпады, то логично, что Мейер тоже проявил чуткость к этническим намекам. Причина обиды, которая лежит на поверхности текста — в том, что Мейер — выходец из народа уже не видится читателю как настоящая причина разрыва. В этот момент повествования, в конце рассказа читатель уже набрал достаточно информации и получил достаточно сигналов, чтобы воспринимать Мейера как крипто-еврея. Мейер откликается на кличку Чумазый, а немцев, как известно, этой кличкой не называли Чумазыми как и черными, называли евреев, цыган, других инородцев, воспринимаемых как расовые Чужих и Других.
Эпизод с оскорблением немцев — еще один намек на крипто-еврейство Мейера потому, что немец и еврей у Чехова взаимозаменяемы: вспомним, что он любил дразнить Ольгу Книппер, немку из протестантской семьи, называя ее евреечкой и жидовочкой[382]. В рассказе «Три года» (1895) славянофильствующий обскурантист Лаптев характеризует прогрессивные идеи как «немецкие и жидовские идеишки», которые он противопоставляет «людям русским, православным и широким» (488). Этот момент важен не только потому, что показывает, как Чехов выстраивает один ряд из немецкого и еврейского, но и потому, что проливает свет на позицию Чехова в отношении русофильского антисемитизма. В рассказе Три года православный обскурантист Лаптев, страдающий религиозной манией, совмещенной с русским патриотизмом, сходит с ума Отношение Чехова к его антисемитским выпадам однозначно отрицательно, поскольку его разглагольствования компрометируются конечным нервным расстройством героя — Лаптев сходит сума. Возможно, когда Чехов дразнил свою невесту и жену Книппер евреечкой, он доставлял себе удовольствие именно двусмысленностью ситуации: иронии и самоиронии, пародии и самопародии. Исследователи показали, что Чехову явно было приятно и интересно видеть в брюнетке Книппер крипто-еврейку, и момент мистификации и игры здесь, несомненно, придает пикантность отношениям[383].
4
Критики, обращавшиеся к вопросу о персонажах-евреях у Чехова в рассказах «Тина» (1886) и «Степь», осторожно пользуются термином юдофобии, очевидно считая, что он более применим к терминологии эпохи[384]. Они избегают слова антисемитизм как определение идеологии, потому что считают, что он был бы анахронизмом в применении к рассказам 1880-х годов. Но именно в период начала 1880-х годов, когда прокатилась волна погромов в черте оседлости, термин и понятие антисемитизма как политического явления входит в употребление в публицистике, и именно этот период Василий Розанов определяет как период образования дискурса «„теоретического“ антисемитизма» (185)[385]. Сам Чехов уже в 1881 году, во время погромов, будучи студентом университета в Москве, был знаком с антиеврейской клеветнической книгой идеолога российского антисемитизма Ипполита Лютостанского (1835–1915) «Евреи и талмуд» и с юдофобскими аргументами «Нового времени»[386]. С этого времени до времени написания рассказа «В усадьбе» Чехов более десяти лет сотрудничал с журналом «Новое время» — главным рупором экономического, расового и религиозного антисемитизма. В этом отношении рассказ Чехова «В усадьбе» изображает в разглагольствованиях Рашевича пример формирования расового дискурса, который под различия классово-сословные подводит биологическую основу. Разница определяется категориями генов и наследственности, а не социологическими понятиями образования и среды. Именно такие взгляды и будут характеризовать основной расово-биологический дискурс русской публицистической философии рубежа веков.
Прочтению рассказа как вещи полемической способствуют черты пародии в описании внешнего образа Рашевича. В нем узнаются черты ораторов и демагогов славянофильского толка, хорошо знакомых Чехову по сотрудничеству в «Новом времени»:
Рашевич был возбужден и говорил с чувством. Глаза у него блестели, pince-nez не держалось на носу, он нервно подергивал плечами, подмигивал, а при слове «дарвинист» молодцевато поглядывал в зеркало или руками расчесывал седую бороду. Он был одет в очень короткий поношенный пиджак и узкие брюки; быстрота движений, молодцеватость и этот кургузый пиджак как-то не шли к нему, и казалось, что его большая голова, напоминавшая архиерея или маститого поэта, была приставлена к туловищу высокого худощавого и манерного юноши. Когда он широко расставлял ноги, то длинная тень его походила на ножницы. (396)
В этом описании видится больше, чем рука фельетониста Чехонте, здесь вырисовывается карикатура на политического деятеля или деятелей, а не просто безобидный объект для смеха. Пародию должны были прочитывать его современники, узнавать ее, но описаниям внешнего облика героя: одежда манеры, борода размер головы, фигура и характерные пропорции тела. Перо карикатуриста как бы уже создало визуальный образ персонажа, читателю остается его опознать по расставленным Чеховым акцентам[387]. Тень же от фигуры героя, в свою очередь, неоднократно упоминается в рассказе, и создаст, как уже было отмечено в начале статьи, скрытый план рассказа ареал злой силы, мистического и вечного.
В плеяде евреев в мире Чехова еврей, будь он врач, юрист или художник, всегда останется Другим не только в русской усадьбе, но и на русской земле.
Список литературы
А
[АГЕЕВ] Агеев А. Конспект о кризисе // Литер. обозр. 1991. № 3. С. 15–21.
[АДАМОВИЧ] Адамович Г. Алданов /В кн.: Одиночество и свобода: эссе. Под ред А. М. Суриса. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2016.
[АЙХЕН] Айхенвальд Юлий. Чехов. / В сб.: Силуэты русских писателей. М.: 1906–1910, цитируется по: URL: http://dugward.ru/library/chehov/aihenv_chehov.html
[АКСАКОВ И.] Аксаков И. С. Еврейский вопрос (сб. статей). М.:Социздат, 2001, цитируется по: URL: https://public.wikireading.ru/156853
[АЛДАН] Алданов Марк / Предисловие в кн. Бунин И. А. О Чехове. Н.-Й.: Из-во им. А. П. Чехова, 1955, цитируется по: URL: https://biography.wikireading.ru/116917 (I); Русские евреи в 60-х–70-х годах (Исторический этюд) / Книга о русском еврействе: От 1860-х годов до революции 1917 г. Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1960. С. 48–53 (II).
[АЛПАТ] Алпатов М. Исаак Ильич Левитан. М.-Л.: Изд-во «Искусство», 1945.
[АЛФЕР] Алферьева А. Г. Таганрогские впечатления: гимназия, учителя, соученики / В сб. [ИКиСОП]. С. 108–176 (I); В. Г. Тан (Богораз) и А. П. Чехов: страницы из истории знакомства / В сб. [ЛБА.П.Ч]. С. 50–60 (II).
[АМФИТЕАТРОВ] Амфитеатров А. В. Антон Чехов и А. С. Суворин. Ответные мысли //Русское слово. 1914. 2 июня, цитируется по: URL: http://dugward.ru/library/chehov/amfteatrov_chehov_suvorin.html
[АНАН] Ананьич Б. В. Банкирские дома в России 1860–1914 гг. Очерки истории частного предпринимательства. Гл. 4. Братья Поляковы М.: Наука, 1991.
[АНИСИМОВ] Анисимов Евгений. Императорская Россия: Царствование Николая II. 1894–1917, цитируется по: URL: http://storyo.ru/empire/190.htm
[АНТиРН] Антисемитизм и русское народничество: Письмо Б. Николаевского С. Дубнову // Вестник Еврейского университета в Москве. 1995. № 3 (10). С. 212–215.
[АНЧиММ] Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков. Переписка. Дневники. Воспоминания. Статьи. М.: Русский путь, 2005.