отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ весьма хорошая, прилежание очень хорошее и любознательность по всем предметам одинаковая…». Подписали: директор Э. Рейтлингер, исполняющий дела инспектора А. Дьяконов, законоучитель протоиерей Ф. Покровский, преподаватели — Э. Штейн, В. Старов, И. Стефановский, В. Логинов, К. Зико, А. Мальцев, Ю. Маак. За секретаря Совета И. Островский.
6 августа Чехов покидает Таганрог и 8 августа приезжает в Москву.
10 августа Чехов подает прошение на имя ректора Московского университета о приеме на 1-й курс Медицинского факультета. На прошении была резолюция: «Зачислить».
6 сентября Таганрогская городская управа сообщает в Московский университет, что на одну из 10 учрежденных городской думой стипендий «для воспитания молодых людей в высших учебных заведениях» «избран стипендиатом студент Московского университета Антон Чехов» и препровождает 100 рублей (с 1 августа по 1 декабря) с просьбой «выдать их Антону Чехову».
1880 год
20 января Чехов получает письмо редактора журнала «Стрекоза» И. Ф. Василевского: «Милостивый государь! Редакция честь имеет известить Вас, что присланный Вами рассказ написан недурно и будет помещен в журнале. Гонорар предлагается редакцией в размере 5 коп. со строки».
9 марта в журнале «Стрекоза», № 10 был напечатан рассказ под заглавием «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху». Подпись: «….въ» (т. е. Чехов). С этой дебютной публикации и напечатанной вслед за ней в этом же году в «стрекозе» серией коротких юморесок началось вхождение Антона Чехова в русскую и мировую литературу.
17 января редакция журнала «Стрекоза» Чехову гонорарный расчет: № 27. 32 строки. Мой юбилей; № 30 117 стр. Тысяча и одна страсть; № 30, 12 стр. Комары и мухи; № 33. 235 стр. За яблочки; № 41. 183 стр. Перед свадьбой; № 49, 66 стр. По-американски, всего 645 строк, по 5 коп. за строку. 32 р. 25 коп.
Что касается личности Чехова-студента, то, как вспоминает один из его сокурсников:
«Товарищ он был хороший, общестуденческой жизнью очень интересовался, часто ходил на собрания и сходки ‹…› но активного участия в общественной и политической жизни студенчества не принимал и был всецело захвачен литературными интересами». М. Членов. Чехов и медицина. — Русские Ведомости, 1906, № 91 [ЛЕТ_ЖиТЧ. Т. 1. С. 58–79].
В статье «Антон Чехов» (1898) Аким Волынский — первый литературный критик из стана русского модернизма, обратившийся к чеховскому творчеству, писал:
Чехов начал свою литературную деятельность невинными пустячками, которые печатались в сатирических журналах. Его знал только небольшой круг общества, но, как это бывает с истинно талантливыми людьми, он уже и тогда имел своих горячих приверженцев. Из этого небольшого круга имя его, его литературный псевдоним, Чехонте, мало-помалу выплыло в большую публику. В Петербурге сложилась легенда, что первым успехам Чехова сильно содействовало «Новое врем» Чуткая газета будто бы сразу заметила и выдвинула его! В действительности смешно даже и говорить об этом. Правдивый художник совсем не нуждался в покровительстве газетных меценатов. В настоящую большую русскую литературу Чехов вошел своими вещами, напечатанными в «Северном вестнике» редакции Евреиновой. О нем заговорила критика, им стало увлекаться общество. С этого момента известность и популярность его все росли, несмотря на придирки к нему со стороны либеральных журналов и несмотря на то, что параллельно с развитием его таланта стали раскрываться и другие беллетристические дарования, тоже имеющие шумный успех [ВОЛЫН (III)].
Глава III. Антон Чехов и Николай Лесков
Л. Н. поправил кого-то, кто сказал «жид», чтобы говорил «еврей»[95].
Одной из самых интересных и важных, с литературно-исторической точки зрения, страниц биографии Антона Чехова является история его дружбы с Николаем Лесковым, его старшим современником и любимым писателем. Историки литературы делают особый акцент на том разностороннем влиянии, которое Лесков, как писатель и мыслитель, оказал на творчество Чехова.
В решении и художественном воплощении вопросов о народе, религии, нигилизме Чехов оказался ближе именно к Лескову, который осмысливал эти проблемы не с социально-политической, как казалось современной ему критике, точки зрения, а с философской, нравственно-этической, национально-исторической. ‹…› Влияние Лескова на мастерство Чехова заметно и в области поэтики в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации ‹…›, и на уровне жанровой составляющей, прежде всего в области малых жанров, водевиля, рассказа-притчи, «святочного» рассказа [МАЛИНОЧКА].
К этому следует еще добавить сказ, как форму организации текста, с его ориентацией на чужой тип мышления и социальной привязанностью повествователя к определенной социальной среде. А вот узорчатая ткань лесковских текстов, их перенасыщенность диалектизмами и образной простонародной лексикой — все то, что через неполных полвека станет своего рода визитной карточкой русской орнаментальной прозы 20-х годов, Чеховым-стилистом явно воспринималось как художественные излишества. Потому, восхищаясь мастерством Лескова, Чехов от его орнаментализма тщательно дистанцировался. С учетом особого акцента настоящей книги на еврейскую проблематику особенно важным оказывается и то обстоятельство, что Лесков является первым русским писателем-классиком в чьих художественных произведениях евреи выступают как самостоятельные персонажи. В некоторых лесковских повествованиях они выходят даже на первые роли, становясь при этом, однако, объектами для злой сатиры автора. В произведениях Чехова еврейские персонажи и образы, всегда яркие и идейно значимые, встречаются не очень часто. В их представлении русскому читателю он выступал как последователь Лескова, создававшего портреты реальных людей, а не шаржированные типажи. При этом Чехов, глубоко осмыслив идейные и стилистические «перегибы» своего предшественника, не разделял евреев от русских глухой стеной отчуждения, а, напротив, всегда сводил их друг с другом — в страстях, конфликтах, любви и горе, во всем том, что в чеховском мировидении звучало как «просто из жизни».
Интерес Лескова к еврейству, проявившийся уже в его ранних статьях 1860-х гг., не оставлявший его в 1870-е гг., сохранялся вплоть до конца его жизни.
…отношение к еврейству у Лескова — двойственное: с одной стороны, он выставляет на «суд» «жидовскую неправду» («Владычный суд»), с другой — стремится уяснить особенности еврейского национального характера и исторического бытования евреев в России для того, чтобы найти пути решения еврейского вопроса («Еврей в России») [ЛЕВИН С.]
Яркий бытописатель эпохи «шестидесятников» Лесков резко выступал против радикального нигилизма — романы «Никуда» (1864), «На ножах» (1870), и за это был занесен либерально-демократической критикой в «черный список» как правый реакционер. Это «пятно» оставалось на его общественной репутации до конца жизни, несмотря на то, что с конца 80-х годов Лесков, сблизившись со Львом Толстым[96], стал писать в резко обличительном, особенно в отношении бытовых пороков православной церкви, тоне.
Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. «Загон», «Зимний день», «Дама и фефела»… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я не хочу нравиться. Я хочу бичевать её и мучить [ФАРЕСОВ. С. 311].
Будучи по жизни глашатаем самых разных идей, Лесков в политическом плане выступал как «безыдейный» писатель. Горький, например, обособлял его в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации:
Лесков — совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].
В силу независимости своего характера Лесков не желал быть ангажированным каким-либо направлением тогдашней общественной мысли.
Ни в 60-е — 70-е, ни в 80-е — 90-е годы:
Критики не знали, как быть с Лесковым — с каким общественным направлением связать его творчество. Не реакционер (хотя объективные основания для обвинения его в этом были), но и не либерал (хотя многими чертами своего мировоззрения он был близок к либералам), не народник, но тем более и не революционный демократ. Независимость во взглядах, желание отстаивать свою точку зрения — все эти факторы отразились на своеобразном характере лесковского даровании [ГР-ЭЙХ].
В частности, Лесков старался дистанцироваться и от свойственного консерваторам-охранителям оголтелого юдофобства и ксенофобии. Об этом свидетельствуют отдельные фрагметы из его переписки:
Н. С. Лесков — Е. Ахматовой, 3 мая 1881 г: «Я по убеждениям не принадлежу к юдофобам» [ВМ-ЛЕСК. С. 324];
Н. С. Лесков — К. А. Греве, 5 декабря 1888 г.: «„Единство рода человеческого“, — что ни говорите, — не есть утопия; человек прежде всего достоин участия, к какой бы национальности он ни принадлежал».
По поводу своих очерков «Религиозные обряды евреев» (1880), Лесков пишет А. С. Суворину 25 декабря 1879 г.:
Маслову даны известные Вам очень интересные очерки жидовской веры. Их еще нет в этом №, хотя я уже прочел корректуру. Конечно, это пойдет с нового года. Это хорошо, но там поставлено грубое заглавие: «Жидовская вера». Это, собственно, я подделывался к Вам, но, по-моему, это грубо… Не благоволите ли поставить «Набожные евреи»? Я бы очень об этом просил, см. «Письма» в [ЛЕСКОВ-НС].
Суворин, никогда словом «жид» не брезговавший, эту просьбу уважил.