ах их автора[135]. ‹…› В 1865 г. великий князь Александр Александрович после смерти старшего брата Николая получает титул цесаревича и становится наследником престол[136]. Вместе с титулом он наследует и невесту покойного брата, юную датскую принцессу Дагмару. В октябре 1866 г. Дагмара становится женой будущего Александра III и начинает именоваться Марией Федоровной. Будучи человеком сильного характера, Мария Федоровна, бесспорно, оказывала определенное влияние на мужа, который ее сильно любил. ‹…› Итак, молодой царь (молодость его была относительна: к моменту вступления на престол ему шел 36-й год) не отличался умом. Один из крупных сановников царствования Александра III, начальник главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, по своим взглядам человек консервативно-реакционного направления, относившийся в целом к императору весьма положительно, писал: «Нельзя отрицать, что в „интеллектуальном отношении государь Александр Александрович представлял собою весьма незначительную величину. Плоть уж чересчур преобладала в нем над духом“. Продолжая эту характеристику, он отмечал: „С течением времени, когда будет обнародовано все или многое, что выходило из-под его пера, — разные резолюции и заметки, когда люди, находившиеся в непосредственных к нему отношениях, поделятся своими воспоминаниями о нем, то общее впечатление будет, конечно, таково, что нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали чисто детской наивностью и простодушием“. Эта характеристика в целом правильна. Действительно, „простодушие и детская наивность“ являлись более характерными для императора, нежели „здравые мысли“. Даже апологет Александра III С. Ю. Витте называл любимого монарха человеком „сравнительно небольшого образования“, „человеком ординарного образования“, подчеркивая при этом, что „у императора Александра III был небольшой ум рассудка, но у него был громадный выдающийся ум сердца“ [ВИТТЕ (II). Т. 1. С. 49].
‹…› Консервативные воззрения, воспринятые, как говорят, „с молоком матери“ и развитые всей системой воспитания, завершение которого принадлежало К. П. Победоносцеву, обусловили и систему политических убеждений Александра III. Последняя была не только реакционна, но и достаточно примитивна. Она не выходила за пределы триединой уваровской формулы: „православие, самодержавие и народность“. Оберегать чистоту „веры отцов“, незыблемость принципа самодержавия и развивать русскую народность в патриархально-феодальном понятии этого слова — такова программа, которая определила задачи царствования.
‹…› В вопросах веры Александр III был также примитивен. С ортодоксальной прямотой он понимал евангельские тексты, полагая, например, что евреи — богом проклятый народ, коль они „распяли Спасителя“ Именно в силу этого он искренне верил, „что если судьба их печальна, то она предначертана евангелием“[137]. А коль скоро так, то и вести себя в отношении евреев надо в соответствии с предначертаниями провидения. Вероятно, в силу этого Александр III и был антисемитом. „В глубине души я всегда рад, когда бьют евреев“[138], — заявил он как-то варшавскому генерал-губернатору генералу Гурко[139].Итак, взгляды императора определяли в значительной мере его политический курс, который в области внутренней политики носил неприкрыто реакционный характер.
‹…› Вступив на престол, Александр III оказался неспособным возглавить управление страной. Дело заключалось не только в отсутствии необходимых познаний: его ум просто не мог постичь сущность того или иного вопроса. Понимание меморий Государственного совета, излагавших обычно по тому или иному вопросу два мнения, одно из которых он должен был утвердить, представляло для Александра III большую трудность. Поэтому специально для него составлялся конспект этих меморий (являвшихся, в свою очередь, конспективным изложением журналов заседаний).
‹…› Нельзя сказать, что Александр III вовсе не читал, но вкусы его были примитивны, а познания в области художественной литературы невелики. Ему очень нравились развлекательные романы Болеслава Маркевича, он не любил Льва Толстого, не знал сочинений Тургенева, не говоря уже, конечно, о Чернышевском. Прочитав показания одного из арестованных, заявившего, что „героями моих юношеских лет были Лопухов и Базаров“, он пишет на полях: „Кто они?“[140]. ‹…› „Читает он, конечно, мало“, заносит в дневник генерал — А. А. Киреев в феврале 1888 г., — а это было бы единственным средством восполнить недостаток сношений неофициальных с людьми. Между тем газеты от него прячут». Тот же Киреев в дневнике за 1891 г. рассказывает, что для царя составлялся из газетных сведений своеобразный «экстракт», который после просмотра начальником главного управления печати и министром внутренних дел представляли Александру III[141].
‹…› Следует, однако, отметить, что Александру III был присущ ряд положительных черт. Он умел держать свое слово, не любил лжи, являлся хорошим семьянином, был трудолюбив, в отличие от своего отца, дядей и братьев не любил ничего сального и не имел «никаких эротических замашек», как писал о нем А. А. Киреев. Александр III был также очень скромен в своих личных потребностях. Любя выпить, он не организовывал каких-либо оргий, а развлекался втихомолку вместе со своим собутыльником — начальником его охраны ‹…›.
‹…› Наиболее близкими людьми к Александру III, оказывавшими влияние на правительственную политику, были К. П. Победоносцев, гр. Д. А. Толстой[142], М. Н. Катков и кн. В. П. Мещерский. Этот «квартет», вполне соответствовавший духу и убеждениям императора, в значительной мере определял направление политического курса страны. Характеризуя отношения первых трех, близко стоявший к ним Е. М. Феоктистов писал: «Мнимый союз трех названных лиц напоминал басню о лебеде, щуке и раке. Относительно основных принципов они были более или менее согласны между собой, но из этого не следует, чтобы они могли действовать сообща. М. Н. Катков кипятился, выходил из себя, доказывал, что недостаточно отказаться от вредных экспериментов и обуздать партию, которой хотелось бы изменить весь политический строй России, что необходимо проявить энергию, не сидеть сложа руки; он был непримиримым врагом застоя, и ум его неустанно работал над вопросом, каким образом можно было бы вывести Россию на благотворный путь развития. Граф Толстой недоумевал, с чего же начать, как повести дело; он был бы и рад совершить что-нибудь в добром направлении, но это „что-нибудь“ представлялось ему в весьма неясных очертаниях; что касается Победоносцева, то, оставаясь верным самому себе, он только вздыхал, сетовал и поднимал руки к небу. Не удивительно, что колесница под управлением таких возниц подвигалась вперед очень туго. Катков и Толстой вовсе не видались, Победоносцев видался с Катковым, но после каждого почти свидания разражался жалобами, — так солоно ему приходилось от беспощадных нападок Михаила Никифоровича». ‹…› Что касается четвертого представителя этого «квартета», то он стоял в тени, пытаясь воздействовать на своего близкого друга в прошлом — царя преимущественно письменно, посылая ему свои дневники, а также письма. В этой корреспонденции он не считал зазорным заниматься «доносиками» на прочих участников «квартета», сообщая, например, что Катков «продался жидам»[143] [ЗАЙОНЧКОВСКИЙ (III). С. 131–133, 135–138].
Вот еще одна компетентная характеристики Александр III — со стороны русского писателя, автора исторических романов о Российской империи, Марка Алданова:
После убийства Александра II трон занял его сын прийти Алек сандр III. Это был очень ограниченный малообразованный человек, который до конца своей жизни не выучился правильно писать на каком-либо языке, в том числе и по-русски. Он был настоящим антисемитом, и, кажется, в этом отношение он занимал первое место среди русских царей и императоров после Елизаветы Петровны [АЛДАН. (II). С. 52].
Итак, в отличие от своего отца — человека широко образованного, умеренного либерала, Александр III придерживался крайне консервативных взглядов, что сразу же было означено в опубликованном уже 12 мая 1881 года от его имени «Манифест о незыблемости самодержавия». В этом по существу программном документе нового царствования, составленным Обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым, в частности было заявлено, что посреди великой НАШЕЙ скорби Глас Божий повелевает НАМ стать бодро на дело Правления, в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной власти, которую МЫ призваны утверждать и охранять для блага народнаго от всяких на неё поползновений.
Манифест призывал всех верных подданных служить верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действии всех учреждений.
В такой вот завуалированной форме новый император возвестил об отходе от прежнего либерального курса и политике реформ, начатых в предыдущем царствовании. 26 августа было введено в действие «Распоряжение о мерах к сохранению государственного порядка и общественного спокойствия и проведение определённых местностей в состояние усиленной охраны», в рамках которого в России фактически устанавливалось чрезвычайное положение, просуществовавшее, несмотря на временный характер этого закона, до 1917 года (sic!).
Убийство царя-Освободителя — произвело полное сотрясение народного сознания, — на что и рассчитывали народовольцы, но что, с течением десятилетий, упускалось историками — кем сознательно, кем бессознательно. Что смерти наследников или царей предшествующего века — Алексея Петровича, Ивана Антоновича, Петра III, Павла — насильственны, оставалось даже и неизвестно народу. Убийство 1 марта 1881 вызвало всенародное смятение умов. Для простонародных, и особенно крестьянских, масс — как бы зашатались основы жизни. Опять же, как рассчитывали народовольцы, это не могло не отозваться каким-то взрывом.