В эту «тусклую» эпоху возникла даже своего рода новая традиция — «всенародное прощание» с почившими в Бозе властителями дум и звездами артистического мира. В последний путь торжественно проводили Ф. Достоевского, М. Мусоргского и А. Писемского (1881), И. Тургенева и П. Мельникова-Печерского (1883), А. Островского (1886), И. Крамского, А. Бородина, С. Надсона (1887), Н. Чернышевского и М. Салтыкова-Щедрина (1889), И. Гончарова (1891), П. Чайковского (1893), А. Рубинштейна (1894), Н. Лескова (1895).
Один из очевидцев похорон Щедрина писал Чехову:
Хоронили мы сегодня <2 мая> Салтыкова. Гроб несла молодежь на руках от квартиры до кладбища, а колесница была завалена цветами и венками. Всех венков было 140, много серебряных. Народу вообще было очень много, но меньше, чем на похоронах Некрасова, Тургенева и Достоевского. Похоронили Салтыкова за могилами Тургенева и Кавелина ‹…› народ стоял не только вокруг могилы, на решетках памятников вокруг, но даже лепился по карнизам, нишам и окнам церкви, возле которой вырыта была могила, и висел на деревьях. Покуда служили обедню, я с Сувориным гулял по кладбищу, сидели мы с ним на камнях какой-то могилы и философствовали, вспоминали Вас. Когда стали опускать гроб в могилу, нам уж невозможно было протискаться сквозь густую толпу народа и потому мы ничего не могли расслышать из тех речей, что говорились на могиле. С самого утра и до конца похорон шел дождь, так что вся эта толпа стояла под зонтиками. Разъехались мы с кладбища в половине третьего, а приехали туда в 10 часов утра. Молодежь во время речей вела себя немного несдержанно: речи прерывались возгласами «браво» и даже аплодисментами [ЧПСП. Т. 3. С. 213].
Другой пример грандиозного «всенародного прощания» — похороны С. Я. Надсона, самого яркого лирика и выразителя умонастроений своей эпохи
После того как 19 (31) января 1887 г. поэт скончался от туберкулеза легких в Ялте, тело его было перевезено в Петербург для торжественного погребения. По дороге, в Одессе, куда гроб прибыл на пароходе «Пушкин», его встречала толпа молодёжи и представители прессы. На вокзале в Петербурге толпа, состоявшая также преимущественно из молодёжи, была еще больше и в ней, помимо газетчиков, находилось также много известных литераторов. На следующий день, 4 (16) февраля, молодёжь несла гроб Надсона на руках до Волкова кладбища, где останки поэта были погребены неподалеку от могил Добролюбова и Белинского[159]. Антон Чехов высоко ценил Надсона-поэта, в письме к Н. Ф. Лейкину от 26 января 1887 г. (Москва) он прямо заявляет:
Надсон — поэт гораздо больший, чем все современные поэты, взятые вместе и посыпанные богами Лиодора Иваныча[160]. Из всей молодежи, начавшей писать на моих глазах, только и можно отметить трех: Гаршина, Короленко и Надсона[161] [ЧРСП. Т. 2. С. 20–21.].
Интересная биографическая подробность: Семен Надсон служил в одном полку с Иваном Леонтьевым, будущим писателем И. Щегловым, добрым знакомым Антона Чехова с 1887 г. Щеглова и Чехова связывали литературные отношения и долголетняя переписка [НОВИКОВА][162]. В мемуарах одного из свидетелей времени приводится рассказ Леонтьева о том, как летом 1882 г. он и Надсон, вместе жили на съемной даче в Павловске. Однажды И. Л. Леонтьев по какому-то поводу сделал откровенно антисемитские высказывание. В ответ его приятель привстал с постели, бледный, как мертвец, и с лихорадочно горячими глазами. «„Вы хотели знать тайну моей жизни? — произнес Надсон сдавленным голосом. — Извольте, я еврей“. И устремил на меня растерянный взгляд, ожидая увидеть выражение ужаса». Леонтьев поспешил, однако, тут же утешить встревоженного поэта. «Вы похожи на еврея так, как я на англичанина ‹…› — парировал он, — мать ваша русская, воспитывались вы и выросли совершенно русским человеком» [БЕРДНИКОВ].
Надсону, глубоко верующему православному христианину принадлежит первое в русской литературе декларативно юдофильское стихотворение:
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом —
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою[163]
По иронии судьбы первый и единственный стихотворный сборник Надсона был издан в 1885 г. по почину критика-юдофоба В. П. Буренина, на средства консерватора-охранителя А. С. Суворина.
В истории русской литературы Владимир Буренин остался как самый «кусучий», беспардонный и вместе с тем проницательный и точный в своих оценках критик. Известна пародия на него поэта-сатирика XIX в. Дмитрия Минаева:
По мостовой бежит собака,
За ней Буренин что есть сил.
Городовой смотри, однако,
Чтоб он ее не укусил.
Книга «Стихотворения С. Надсона» (СПб., Типография А. С. Суворина, 1885 г.) имела огромный всероссийский успех, была удостоена Пушкинской премии Академии наук (1886) и выдержала затем множество переизданий[164]. По свидетельству дружившего с Надсоном писателя Ясинского, поэта тяготил то обстоятельство, что его книга была издана А. С. Сувориным. Он якобы неприязненно относился к правоконсервативной линии его газеты «Новое время» и к ее ведущему литературному критику В. П. Буренину [БЕРДНИКОВ].
И. И. Ясинский, проживавший в Киеве в 1886–1887 гг. и тесно общавшийся там с Надсоном (они оба печатались на страницах «Зари» и встречались в литературных кружках), ‹…› передает выразительную беседу, которая послужила толчком к газетному выступлению Надсона против Буренина. Надсон говорил своим собеседникам: «…я бы хотел от всей души, чтобы Буренин ругал меня! Вы не поверите, как меня тяготит, что он молчит обо мне, а по временам даже отзывается с некоторой похвалой о моих стихотворениях». Один из участников беседы возразил ему: «Ведь, кажется же, Суворин издал вашу книгу, и я слыхал в Петербурге, что это было сделано по совету Буренина». Ответ Надсона был весьма выразителен. «Может быть. Да, да, это ужасно, — нервно заметил Надсон. — Все равно книга моя пошла бы. Наконец, что же из этого, Суворин издатель и он имел выгоду на моей книге, — ведь книга разошлась. Скажите, пожалуйста, разве я должен быть благодарен издателю за то, что он нажился на мне? ‹…› Я бы дорого дал, чтобы Буренин, наконец, стал моим врагом». На это Ясинский заметил: «Так что ж, это легко сделать. Вам стоит только в своих критических статейках сказать несколько слов по адресу Буренина». Надсон ответил: «Я так и сделаю. Да, да, я сейчас же что-нибудь напишу! У меня уже рука чешется».
Возможно, Ясинский беллетризировал ситуацию и вольно изложил эту беседу, но настроение Надсона передано тут, судя по всему, верно [РЕЙТБЛАТ].
Буренин являлся одним из самых влиятельных литературных критиков своего времени (в этом качестве он просуществовал вплоть до 1917 г.), и при этом, как отмечалось выше, одиозным, скандальным, не стесняющимся в выражениях.
Отзыв Буренина мог обеспечить литератору успех или сломать ему литературную карьеру. Надсон спровоцировал его нападки, обрушившись с рядом очень обидных обвинений. ‹…› Скорее всего, с учетом его книжного идеализма, он видел себя рыцарем на белом коне, поражающим дракона-Буренина. Но, так или иначе, это был ‹…› для него ‹…› глубоко символический жест, имевший важное биографическое значение [РЕЙТБЛАТ].
Резкий ответ Буренина последовал незамедлительно, а после присуждения Пушкинской премии смертельно больной Надсон стал предметом многочисленных, зачастую справедливых, но выраженных в грубо издевательской форме критических нападок с его стороны в суворинском «Новом времени». Последовавшая вскоре смерь Надсона прервала «диалог» поэта и критика, и в ее свете полемика стала восприниматься иначе. Резюмируем. Надсон сам ввязался в борьбу и вел ее почти теми же приемами, что и Буренин, но менее успешно. Для Буренина эта борьба носила не столько личный, сколько принципиальный характер [РЕЙТБЛАТ].
В глазах же зачитывавшегося лирикой Надсона российского общества Буренин навсегда остался «гнусным Зоилом», своими клеветническими нападками ускорившего кончину великого поэта[165]. Голос «русской совести» — Владимир Короленко писал по этому поводу:
Того, что проделал Буренин над умирающим Надсоном, не было ни разу во всей русской печати. Никто, в своё время читавший эти статьи, не может ни забыть, ни простить их.
Сам же критик объяснял сложившуюся тогда ситуацию следующим образом:
Я не только никогда не нападал «яростно» на Надсона в моих критических заметках, но относился к нему благожелательно до тех пор, пока он не начал ломаться и позировать, корча гения. ‹…› я едва ли не раньше других критиков указал на него читателям. Я хлопотал о первом издании книжки его стихов (они были изданы А. С. Сувориным), и, когда эта книжка вышла, я дал о ней в «Новом времени» ‹…› достаточно одобрительный отзыв. Мне говорили, что Надсон был не особенно доволен моим отзывом и претендовал на меня за то, что я, указав на «гражданский» характер его стихов, назвал его «Плещеевым семидесятых годов». Конечно, для тщеславного поэтика это показалось обидой; я должен был назвать его по меньшей мере Пушкиным или Лермонтовым. Ведь это спокон веку так бывает, что господа поэты, беллетрис