ты и драматурги обижаются, если критика их не поставит рядом с Байронами, Пушкиными, Толстыми, Шекспирами. Но во всяком случае сравнение Надсона с Плещеевым не может быть названо «яростною нападкою», так как Плещеев в то время был уже почтенным поэтом, а Надсон начинающим и подражающим Плещееву, у которого он прямо-таки занял весь банальный арсенал «гражданских» выражений, вроде «гнетущего зла», «тупой силы», «царящей тьмы» и т. п. Кроме критического, в общем одобрительного, разбора первого издания книги стихотворений Надсона я написал еще две-три насмешливые пародии на его чисто гимназическое посвящение своей поэзии каким-то умершим девам, которых он «любил», и тому подобные пошлости его интимных и гражданских стишков. Надсон, разжигаемый окружающими его еврейчиками и перезрелыми психопатками, необдуманно бросился в раздражительную полемику. Полемику эту он вел в одной киевской еврейской газетке[166] и воображал, что он то «поражает» меня, то «засыпает цветами» своей поэзии. Я посмеялся над этими детскими претензиями полемизирующего стихотворца, помнится, всего только один раз. Вот и вся история моих «яростных нападок», превращенная в уголовную легенду досужими сплетнями и клеветами перезревших психопаток и бездарных критиков из бурсаков и жидов [РЕЙТБЛАТ].
Сегодня становится очевидным, что причина длительной ожесточенной кампании либеральной прессы в конфликте «Надсон — Буренин» и, как ее результат, пригвождение к позорному столбу «критика-Зоила» была не в Надсоне, которого пытались как бы канонизировать подобным образом. Дело было в Буренине, который очень хорошо подходил на роль гонителя. Анонимный некрологист отмечал, что его критика «создавала вокруг критикуемого имени ореол мученичества и гонимости». Поскольку Буренин слишком многим «насолил», то его пытались «прищучить», используя для этого подобный экстраординарный повод [РЕЙТБЛАТ].
Интересно, что «еврейского контекста» в конфликте «Надсон — Буренин» историки литературы не усматривают. Несмотря юдофобскую по окраске тональность высказываний Буренина, лично сам поэт не им, ни превозносившими его до небес народниками, не воспринимался «как еврей»[167]. Надсон дружил с нововременцами-антисемитами И. Л. Леонтьевым-Щегловым и М. О. Меньшиковым[168], и в начале пути пользовался симпатией Буренина, который, действительно, сделал его имя известным широкой публике. Тем не менее, судя по приведенному выше высказыванию Ивана Гончарова в письме к К. Р., причислившего Надсона сонму «космополито-жидов», его имя в публичном пространстве все же ассоциировалось с еврейством. По этой, видимо, причине русско-еврейские литераторы того времени активно подогревали антибуренинскую и антисуворинскую компанию. Подтверждением этому в частности является письмо Антона Чехова брату Александру от 19 или 20 февраля 1887 г. (Москва) с юдофобским «а ля Буренин» выпадом в их адрес:
…студенчество и публика страшно возмущены и негодуют. Общественное мнение оскорблено и убийством Надсона, и кражей из издания Литературного фонда[169] и другими злодеяниями Суворина. Галдят всюду и возводят на Суворина небылицы. Говорят, например, что он сделал донос на одного издателя, к<ото>рый якобы выпустил Пушкина за 2 дня до срока. Меня чуть ли не обливают презрением за сотрудничество в «Новом времени». Но никто так не шипит, как фармачевты, цестные еврейчики и прочая шволочь [ЧПСП. Т. 2. С. 32].
Заступничество молодого Антона Чехова за А. С. Суворина и неприязнь к организаторам антибуренинской компании, которую он выказывает, связаны, по всей видимости, с его статусом автора «Нового времени», где его брат Александра числился штатным сотрудником. Напомним, что петербургск<ое> «Новое время», где Чехов стал печататься в начале 1886 г. по приглашению ее хозяина и редактора А. С. Суворина, ‹…› было серьезной и влиятельной газетой, ее читали и интеллигенция, и правительственные круги. Приглашение в «Новое время» Чехов принял как призыв отнестись ответственно к своему таланту. Здесь Чехов начинает печатать серьезные рассказы — сразу же из числа его шедевров. Если в юмористических журнальчиках он печатался под смешными псевдонимами, то тут он начинает печататься под собственным именем, и быстро оказывается замеченным Д. В. Григоровичем и другими видными писателями. Именно на этой почве он вскоре становится одной из первых фигур русской литературы. Было «Новое время» откровенно юдофобской газетой совсем в ином стиле, чем дешевые юмористические листки. Специальной, целенаправленной антиеврейской пропаганде систематически посвящались здесь и малые корреспонденции и подвальные статьи. Юдофобия здесь занимает постоянное место наряду с политикой и экономикой, литературными и театральными обзорами, экскурсами в историю земства и военную историю, переводными романами и рассказами из русской жизни. Согретый вниманием и дружбой Суворина, человека незаурядного, самородного, выходца из низов и творца своей фортуны, Чехов как бы и не замечает здесь куда более свирепой формы того жидоедства, за которое он отчитал Билибина <см. выше его письмо от 4 апреля 1886 г. >. И это несмотря на то, что к тому времени, возмущенные травлей евреев в России, в их защиту уже выступили Владимир Соловьев, Лев Толстой, Николай Лесков. Только в результате длительной истории нарастающих трений с деспотичным Сувориным, более десяти лет спустя, ‹…› он вступает в прямой конфликт с издателем «Нового времени». Но в 1886 г. Чехов чувствует себя в «Новом времени» отлично, <но при этом> хорошо сознает репутацию Суворина, не может не замечать, что сотрудничество с ним вызывает недоброжелательство в некоторых кругах, а особенно — еврейских, и это его раздражает и, в свою очередь, усиливает двойственность его реакций [СЕНДЕРОВИЧ. С. 348].
Чехов не был лично знаком с Надсоном и, скорее всего, не знал всю подноготную его отношений с Бурениным и А. С. Сувориным. Из его писем можно заключить, что он разделял общественную точку зрения касательно «клеветника» Буренина, которая выражалась, например, в такой вот форме:
В один злополучный день бедному поэту случайно попался № одной газеты с фельетоном, автор которого обвинял умирающего в притворстве с целью вымогательства денег, писал о поэте, «который притворяется калекой, недужным, чтоб жить за счет друзей». Этого не выдержал несчастный больной… у него открылось сильнейшее кровоизлияние, и нервный паралич отнял всю левую половину (Мачтет Г. Семен Яковлевич Надсон // Русские ведомости. 1887. 8 февр.) [ЧПСП. Т. 2. С. 32].
В письме к Н. А. Лейкину 8 февраля 1887 г. (Москва) Чехов заметил:
Да, Надсона, пожалуй, раздули, но так и следовало: во-первых, он… был лучшим современным поэтом, и, во-вторых, он был оклеветан. Протестовать же клевете можно было только преувеличенными похвалами [ЧПСП. Т. 2. С. 26, 27].
Таким образом, несмотря на некоторые колебания в оценке общественной реакции на критику Надсона Бурениным, Чехов, несмотря на сотрудничество с «Новым временем» и дружбу с его издателем А. С. Сувориным, явно держал сторону Надсона.
Что касается лично Владимира Буренина, то в те годы он был среди тех, кто приветствовал приход Чехова в «Новое время». Чехов поначалу был с ним в дружеских отношениях. Однако ему, человеку, благоговеющему перед научным прогрессом, не нравился антипозитивистский настрой газеты, ни ее нападки на «культуру». Да и травлю Бурениным Надсона он не одобрял. Об этом свидетельствует его письмо к брату Александру от 7 или 8 сентября 1887 г. (Москва), в котором он настойчиво рекомендует ему занять умеренно-критическую позицию по отношению к главной линии газеты:
Ты для «Нов<ого> времени» нужен. Будешь еще нужнее, если не будешь скрывать от Суворина, что тебе многое в его «Нов<ом> времени» не нравится. Нужна партия для противовеса, партия молодая, свежая и независимая ‹…›. Я думаю, что будь в редакции два-три свежих человечка, умеющих громко называть чепуху чепухой, г. Эльпе[170] не дерзнул бы уничтожать Дарвина, а Буренин долбить Надсона. Я при всяком свидании говорю с Сувориным откровенно и думаю, что эта откровенность не бесполезна. «Мне не нравится!» — этого уж достаточно, чтобы заявить о своей самостоятельности, а стало быть, и полезности. Сиди в редакции и напирай на то, чтобы нововременцы повежливее обходились с наукой, чтобы они не клепали понапрасну на культуру; нельзя ведь отрицать культуру только потому, что дамы носят турнюр и любят оперетку. Коли будешь ежедневно долбить, то твое долбление станет потребностью гг. суворинцев и войдет в колею; главное, чтобы не казаться безличным. Это главное [ЧПСП. Т. 2. С. 115–116].
Позиция абсолютной личной независимости в выказывании своей точки зрения являлась тем краеугольным камнем, на котором строилось сотрудничество Чехова с «Новым временем». Примечательно, что сам А. С. Суворин, человек исключительно упрямый, когда дело касалось отстаивания своих идейных приоритетов, ценил идейную неангажированность Чехова и его чувство личной независимости. В его бумагах сохранился черновик его письма ‹…›, относящийся, судя по почерку, к концу 80-х годов. ‹…› Суворин писал: «Чехов очень независимый писатель и очень независимый человек, совсем не из того числа людей, которые подают кому-нибудь галоши ‹…› Я мог бы фактами из его литературной жизни доказать, какой это прямой, хороший и независимый человек» [ЧПСП. Т. 2. С. 116].
Если отношения Чехова с Сувориным-старшим оставались дружескими вплоть до конца жизни писателя, то с остальными нововременцами, в первую очередь с Виктором Бурениным они очень быстро испортились и даже стали враждебными: уже в 1891 г. Буренин отнес Чехова к писателям, «которые не доходят ни до чего, кроме среднего сочинительства» («Новое время», 11 января 1891); нападки со стороны сотрудника той же газеты сильно огорчили Чехова и содействовали тяжелому состоянию духа; по этому поводу он писал Марии Павловне Чеховой: «Меня окружает густая атмосфера злого чувства…» (14 января 1881 г. Позднее Буренин писал с издевкой: «Великий он у нас теперь писатель, „глава“» («Новее время», 27 апреля 1901)