Лучшие свои работы Коля создал, будучи в «Зрителе», где его любили не только коллеги, но и секретарша Анна Ипатьева-Гольден, прожившая с ним семь лет в гражданском браке. ‹…› Анастасия Путята-Гольден, как и ее сестра Анна, работала в редакции секретаршей и сожительствовала с ‹…› редактором журналов «Свет и тени» и «Мирской толк». Только младшая из сестер, Наталья, была не замужем. Встретив Антона, она полюбила его на всю жизнь, в то время как его ответных чувств хватило лишь на два года. Анна и Анастасия были статными блондинками, которых недоброжелатели окрестили кличками «кувалда номер один» и «кувалда номер два». Наталья Гольден на них не походила — это была хрупкая девушка еврейской наружности с вьющимися темными волосами и носом с горбинкой. О происхождении сестер Гольден известно лишь то, что они были из семьи евреев-выкрестов. В начале восьмидесятых годов эти женщины с несколько скандальной репутацией накрепко привязали к себе и Антона, и Колю. Незамужняя Наталья Гольден возражений у <Павла Егоровича Чехова> не вызывала, равно как и то, что Антон иногда ночевал у нее дома. ‹…› Вскоре Антон и Наталья стали называть друг друга «Наташеву» и «Антошеву» [РЕЙФ. С. 124–125].
Уезжая из Москвы в Петербург Наталья Александровна, ставшая в последствие женой (с ноября 1888 г.) старшего брата Чехова — Александра Павловича, послала Антону игривое прощальное письмо, к коему приложила почтовые марки, явно, надеясь, на ответную переписку. Послание Натальи Гольден ярко высвечивает глубоко интимный характер ее отношений с адресатом:
Подлюга Антошеву,
насилу-то я дождалась давно желанного письма. Чувствую, что живется Вам весело-вольготно на Москве, и рада, и завидно. Слышала я, что Вы имели намерение побывать в Питере. Но! Но! сознайся. Вас удержала м-м Голубь? Эта лошадино-образная дама? ‹…› Замуж я еще не вышла, но, вероятно, скоро выйду и прошу Вас к себе на свадьбу. Если желаете, то можете взять с собой свою графиню Шеппинг, только Вам придется захватить свой матрац на пружинах, ибо здесь нет таких ужасных размеров женщин, а потому Вам с ней не на чем будет заниматься. Так как Вы уже превратились совершенно в беспутного человека (с моим отъездом), то едва ли Вы обойдетесь без. Я же не могу больше принадлежать Вам, так как нашла себе подходящего тигрика. Сегодня у вас бал, воображаю, как Вы отчаянно кокетничаете с Эфрос и Юношевой. Чья возьмет, это интересно! Правда ли, что у Эфрос нос увеличился на 2 дюйма, это ужасно жаль, она будет целовать Вас и какие у Вас будут дети, все это меня ужасно беспокоит. Слышала также, что Юношева пополнела в грудях, опять неприятность! Как она будет носиться в очаровательном вальсе особенно с таким страстным южанином, как Дмитрий Михайлович (sic!) Савельев, я боюсь за него. Судя по его письму, с ним творится что-то недоброе. Антошеву, если сами Вы окончательно погибли в нравственном отношении, то не губите Ваших товарищей, да еще женатых. Негодяй!
Не советую Вам жениться, Вы еще очень молоды, Вы, так сказать, дитя, да и невесты нет подходящей ‹…› Я рада, что Вы иногда вспоминаете мою особу, хотя и не думаю, чтобы это случалось с Вами часто. Вы пишете мне ерунду, а главное, что меня интересует (больше всего), Ваше здоровье, об этом ни слова. У Вас две болезни, влюбчивость и кровохарканье, первая не опасна, о второй прошу сообщать самым подробным образом, иначе я не буду вести с Вами переписку. Надеюсь, что это возможно. Итак, Антошеву, хотя Вы не забыли скелетика, но я верю, если приедете в Питер, то не забыл, если нет, то забыл. ‹…› Жду от Вас письма по возможности скоро. Пишите по магазинному адресу и заказным, я буду присылать марки, а то боюсь, что пропадать будут. Прощайте, Антошеву.
Ваша Наташа. Рада, что медицина улыбается, авось меньше будете писать и будете здоровее[201] [РЕЙФ. С. 172–173].
Все, кто обращается к теме «Чехов и евреи», в своих писаниях делают акцент на истории его несостоявшейся женитьбы на образованной еврейской девушке Дуне (Евдокии или Реве-Хаве, как ее величал Чехов) Эфрос, дочерью богатого и влиятельного московского адвоката Исаака Моисеевича Эфроса, потомственного почетного гражданина города Москвы. Дуня Эфрос была соученицей Маши Чеховой по Московским высшим женским курсам В. И. Герье и через нее познакомилась с Антоном Чеховым, в то время уже дипломированным лекарем и известным писателем. Стрела Амура попала, видимо, в сердце Дуни, в то время как сам Антон, судя по его письмам, если и собирался жениться, то явно не из-за пылкой любви — такого рода чувств он ни к кому в своей жизни не проявлял, а по расчету. О Евдокии Исааковне Эфрос (1861–1963):
Мало что известно, даже портрет в печати никогда не появлялся[202]. Более того, когда речь заходит об этой истории, то возникают провалы в переписке и непоправимо испорченные письма[203] — при том, что более поздняя чеховская переписка будет сохраняться очень бережно.
Как можно интерпретировать отношения между Чеховым и Эфрос? Явно она была очень привлекательна и несомненно бурно темпераментна, своевольна и независима — судя по поведению ее в приступе досады, описанном Чеховым, по частым ссорам и потому что она разошлась с Чеховым, то есть поступила так, как он не прочь был в последствии сам с ней поступить. ‹…› мы так и не знаем, было ли требование Чехова креститься[204] основной причиной разрыва или имелись и другие Ясно одно: она была неудобная невеста, отсюда и неполная готовность и неполная любовь.
‹…›
В тогдашних письмах Чехова на еще один потенциальный источник конфликта указывает сама двусмысленность чеховского тона: с одной стороны — как бы любование Дуниными экзотическими бурными выходками, с другой — агрессивные интонации. Сама его угроза развестись через год звучит не только как естественная кара за строптивость, но и одновременно как месть за еврейскую заносчивость; антисемитские словечки сопровождаются взрывами классового чувства: «богатая жидовочка». С самого начала налицо конфликт двух воль, сопровождаемый с его стороны классово-национальной недоброжелательностью; но все это на фоне сильнейшего притяжения, как в том письме, что кончается словом «fnis» [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 21–22].
Вот несколько фрагментов из писем Чехова на эту тему к его тогдашнему приятелю литератору, работнику редакции петербургского журнала «Осколки» Виктору Билибину, где освещается эта тема:
Вчера, провожая домой одну барышню, сделал ей предложение… Хочу из огня да в полымя. Благословите жениться. (18 января 1886 г., Москва).
Теперь о невесте и Гименее… Боюсь сказать лишнее, т. е. чепуху. Когда я говорю о женщинах, которые мне нравятся, то обыкновенно затягиваю беседу nec plus ultra[205], до геркулесовых столбов — черта, оставшаяся у меня еще со времен гимназии. Невесту Вашу поблагодарите за память и внимание и скажите ей, что женитьба моя, вероятно, — увы и ах! Цензура не пропускает… Моя она — еврейка. Хватит мужества у богатой жидовочки принять православие с его последствиями — ладно, не хватит — и не нужно… И к тому же мы уже поссорились… Завтра помиримся. но через неделю опять поссоримся. С досады, что ей мешает религия, она ломает у меня на столе карандаши и фотографии — это характерно… Злючка страшная… Что я с ней разведусь через один-два года после свадьбы — это несомненно… но… fnis[206] (1 февраля 1886 г., Москва).
Надо мной сейчас играет свадебная музыка… Какие-то ослы женятся и стучат ногами, как лошади… Не дадут мне спать…
О моей женитьбе пока еще ничего неизвестно… (14 февраля 1886 г., Москва).
Я еще не женат. С невестой разошелся окончательно. То есть она со мной разошлась. Но я револьвера еще не купил и дневника не пишу. Всё на свете превратно, коловратно, приблизительно и относительно (28 февраля 1886 г., Москва).
В марте 1887 года матримониальные отношения между Чеховым и Дуней Эфрос были окончательно порваны:
С невестой разошелся до nec plus ultra. Вчера виделся с ней ‹…› пожаловался ей на безденежье, а она рассказала, что ее брат-жидок нарисовал трехрублевку так идеально, что иллюзия получилась полная: горничная подняла и положила в карман. Вот и все. Больше я Вам не буду о ней писать (11 марта 1886, Москва) [ЧПСП. Т.1. С. 182–185, 189–191, 195–197, 203–206, 212–214].
В апреле 1886 г. Чехов едет в Петербург, где лично знакомится с «хорошим, честным человеком» — А. Сувориным и с редакцией «Нового времени». Но и в своих восторженных письмах из Петербурга он не забывает о Дуне:
«Будет еще письмо Дунечке, Сирусичке и прочим моим слабительным слабостям» (М. Чеховой, 25 апреля 1886 г.);
«Хотя у Эфрос и длинный нос, тем не менее остаюсь с почтением… Я купил Эфрос шоколаду» (М. Чеховой, 6 мая 1886 г.).
Вскоре после возвращения Чехова в Москву Дуня Эфрос уехала «на воды» — в Ессентуки и в Железноводск, после чего следует ее обмен письмами с Чеховым. Первой написала она:
«Многоуважаемый Антон Павлович. Вас, может быть, удивит мое письмо, но я не могу найти другого способа узнать о вас всех, что делается у вас, как живете. Три письма я отправила Вашей сестре и ни одного ответа. Чему это приписать, решительно не знаю. Не заставите ли Вы ее написать мне, или, может быть, сами не поленитесь написать мне…» (Е. Эфрос — Чехову, 15 июня 1886 г.).
Чехов «не поленился», но его письмо не сохранилось, однако из ответа Дуни можно представить, о чем в нем шла речь:
«Приношу Вам, Антон Павлович, искреннейшую благодарность за Ваше письмо и за то, что Вы так скоро написали мне… Я с Вами совершенно согласна, что у Вас веселее, чем здесь. У Вас есть Машенька или Яденька[207]