, над которой проделываются разные опыты и глупость которой заставляет всех смеяться над нею. Вы ставите различные феерии для потехи, здесь ничего подобного нет… О богатой невесте для Вас, Антон Павлович, я думала еще до получения Вашего письма. Есть здесь одна московская купеческая дочка, недурненькая, довольно полненькая (Ваш вкус) и довольно глупенькая (тоже достоинство). Жаждет вырваться из-под опеки маменьки, которая ее страшно стесняет. Она даже одно время выпила 1,5 ведра уксусу, чтобы быть бледной и испугать свою маменьку. Это она нам сама рассказала. Мне кажется, Вам понравится, денег очень много» (Е. Эфрос — Чехову, 27 июня 1886 г.).
В этом же письме Дуня сообщает Чехову о том, что она приедет в Бабкино 15 августа, а пока хотела бы продолжить переписку: «Я надеюсь, Антон Павлович, что Вы не будете жестоки и не захотите меня лишить удовольствия получать Ваши письма».
Ответ Чехова на эту просьбу неизвестен. ‹…› Известно лишь то, что примерно в это время он начал писать «Тину».
‹…›
Нравилась ли ему Дуня? Безусловно. При своем «длинном носе» она была красива нездешней красотой (говорю со слов Марии Павловны <Чеховой>, сказанных ею моей родственнице), очаровавшей его еще в таганрогской юности. И вообще, красота евреек была тогда в России притчей во языцех. ‹…› Не устоял и Чехов. Но в лице Дуни Эфрос он встретил женщину, неподвластную его собственным чарам, и особенно его убедило в этом ее последнее письмо, где она, вполне разобравшись, что ему нужно (главное — что, а не кто), спокойно (и вполне серьезно!) занялась подбором подходящих ему богатых невест, хотя всего лишь за полгода до этого сама ходила в его невестах. Прочитав это сильное и независимое письмо, Чехов посчитал себя полностью свободным от жалости к своей «слабительной слабости», поскольку эта слабость оказалась столь же сильной, как и он сам. Не исключено, что ему захотелось хоть чем-нибудь вывести ее из себя [ЯКОВЛЕВ Л. Гл. 2. С. 24–26].
Осенью того же года Дуня вышла замуж за адвоката Ефима Зиновьевича Коновицера, приятеля Чехова по Таганрогской гимназии.
Коновицеры были соседями Чехова по Мелихову; Е. Г. Коновицер, взяв в свои руки литературный отдел либерального «Курьера», в котором он был пайщиком, поднял его, печатал Фофанова, Горького, Андреева, привлек знаньевцев. Дуня стала переводчицей. Где-то с середины девяностых годов между семьями установились приятельские отношения[208] ‹…› [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 53].
В литературоведении существует устойчивое мнение, что Дуня Эфрос послужила прототипом Сусанны Моисеевны в чеховской повести «Тина». Эту концепцию подробно развивает Елена Толстая:
Именно в те мрачные дни Чехов работал над самой типично нововременской и всех своих вещей — ровно через месяц в «Новом времени» появляется рассказ «Тина». Во многих смыслах — это квинтэссенция нововременского духа, и несомненно его вина — перед Дуней Эфрос. 29 октября ‹…› Чехов написал Киселёвой: «Была сейчас Эфрос. Я озлил её, сказав, что еврейская молодежь гроша не стоит; обиделась и ушла». Чехов не искреннен: утром 29 октября Дуня Эфрос могла раскрыть свежий номер «Нового времени» и увидеть в нём антисемитский рассказ Чехова, в центре которого — молодая буржуазная, эмансипированная, распутная еврейка, описанная с холодной ненавистью, в портрет которой автор включил его черты.
Скорее всего, Эфрос примчалась в Чехову, в гневе потрясая газетой, чтобы выразить свой протест: из чеховского описания этой беседы ясно, что в ответ на упреки Эфрос в антисемитизме он заявил, что написал чистую правду, что еврейская молодежь действительно разлагается и т. п., в результате чего последовало ссора. ‹…›
Рассказ «Тина» произвел публичную сенсацию и был воспринят всеми и как антисемитский, и, вдобавок, как омерзительно грязный. ‹…› Киселёвой Чехов посылает «Тину», сопровождая её словами: «Беру на себя смелость поднести Вам печатную повесть о том, как известные литераторы умеют утилизовать знакомство с чесноком. <Посылаемый фельетон дал мне 115 рублей. Ну как после этого не тяготеть к еврейскому племени?>»[209].
‹…› Физические и психологические Сусанна несомненно представляет собой точный, натуралистический портрет — Чехов сам написал об этом: он подарил «Тину» актрисе Каратыгиной с пропиской: «С живой списано». ‹…› Но социальная дистанция между столичной курсисткой, дочерью респектабельного московского адвоката и провинциальный гетерой огромна и в описании провинции угадывается таганрогский колорит, как бы относящий эпизод к прошлому опыту Чехова. Получается, что Эфрос при всей вызывающей и оскорбительной похожести героини на неё самое, не могла ни принять рассказ на свой счёт, ни даже на него обидеться — это означало бы скомпрометировать себя. Ей оставалось лишь упрекать Чехова в антисемитизме обижаться на те уровни рассказа, которые были рассчитаны на широкого читателя [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 27–28].
Говоря про «знакомство с чесноком»[210], Чехов имеет в виду еврейство «вообще» и своих еврейских знакомых в частности, «Здешние барыни говорят, что у меня пахнет чесноком. Этой кухонной остротой исчерпывается все их остроумие», — замечает героиня <«Тины»>. Однако особый аромат — «густой до отвращения запах жасмина» — все равно оказывается одним из лейтмотивов образа Сусанны, сопровождая ее на всем пространстве рассказа. Собственно, можно заключить, что подобный отказ от стереотипов, оборачивающийся на деле их остранением и повторением на новом витке, составляет самую сущность метода работы Чехова с еврейской темой [ЭДЕЛЬШТЕЙН].
В научном чеховедении существует особый опыт чтения «Тины» — «вглубь». С такого рода прочтением рассказа читатель может познакомиться в Гл. VIII. на примерах интерпретационно-текстологических работ известных ученых-филологов — Е. Толстой и С. Сендеровича.
Дональд Рейфильд в «Жизни Чехова» весьма оригинальным образом комментирует историю несостоявшейся женитьбы Антона Чехова на Дуне Эфрос:
Мысли о женитьбе посещали Чехова довольно часто, однако, прежде чем он решится на этот шаг, пройдут долгие пятнадцать лет. Своим поведением он напоминает гоголевского Подколесина, который, увидев наконец долгожданную невесту, сбегает от нее, выпрыгнув в окно.
‹…›
Помолвка Чехова и Дуни Эфрос была тайной и краткой ‹…›. Дуня Эфрос продолжала оставаться другом семьи, хотя спустя два года поссорилась и с Машей.
‹…›
Национальность Дуни, несомненно, сыграла свою роль в сближении с ней Чехова, а потом и в разрыве. Как и многие уроженцы юга России, Антон восхищался евреями и испытывал к ним симпатию. Всегда принимая их сторону, он даже Билибина упрекал, что тот трижды употребил в письме слово «жид». Хотя сам нередко использовал это слово не только в нейтральном, но и в уничижительном смысле и считал евреев какой-то другой расой с совершенно неприемлемыми обычаями. Своих новых знакомых он делил на «евреев» и «неевреев», однако, судя по высказываниям и поведению, он скорее принадлежал к юдофилам[РЕЙФ. С. 180, 181, 183].
Приписываемые Рейфилдом Чехову чувства «восхищения» и «симпатии» к евреям вообще, как и характеристика «юдофил», не только являются плодами фантазии этого историка литературы, но и вступают в противоречие с его же собственным, корректным с точки зрения фактографии, утверждением, что писатель «считал евреев какой-то другой расой с совершенно неприемлемыми обычаями» (sic!).
Однако несомненным фактом является, что с теми из евреев, кто ему был симпатичен, Чехов поддерживал близкие дружеские отношения. Это относится и к супругам Коновицер. Бывшая невеста посещала Антона Павловича в Москве, Бабкино и Ялте. В Мелихово она с Марьеей Павловной строила сельскую школу, занималась благотворительностью.
Земляк Чехова Ефим Зиновьевич Коновицер был с ним более чем на дружеской ноге. К сожалению, в научном чеховедении тема их многолетних взаимоотношений в должной степени не раскрыта. Сохранилось 19-ть чеховских писем к «милому Ефиму Зиновьевичу», полных уважения, тепла и дружеского участия. Из них можно сделать заключение, что Коновицер оказывал множество личных услуг Чехову — и как издатель, и как адвокат. Со своей стороны, Чехов в трудную минуту тоже, как мог, старался помочь старому товарищу.
10 или 11 августа 1896 г. (Мелихово).
Многоуважаемый Ефим Зиновьевич, позвольте дать Вам поручение. Если Вы в самом деле приедете к нам во вторник, то не найдете ли Вы возможным привезти от Андреева 12 бутылок вина. Нам нужно: 8 (восемь) бутылок красного вина Деп<ре> уд<ельного> № 24, 1 бут<ылку> красного Токм<акова> и Молотк<ова> № 10, 2 бут<ылки> белого Деп<ре> удел<ьного> № 26 и, наконец, 1 бут<ылку> белого Токм<акова> и Мол<откова> № 1.
Если же раздумаете приехать во вторник, то завтра же велите Андрееву прислать нам оные вина багажом. Приказание это можете передать ему в телефон.
Как делишки? Нет ли чего-нибудь новенького по части красивых женщин? У нас в Мелихове чудесная погода, луна будет улыбаться весь вечер, и если бы Вы приехали, то было бы весьма мило с Вашей стороны. Кстати захватили бы бутылочку вина, сказав жене, что Вы берете это для роженицы.
Деньги на вино при сем прилагаю.
Ваш А. Чехов.
Вино стоит 7 р. 20 к., а на остальные 1 фу<нт> сыру швейца<рского>.
24 марта 1897 г. (Москва).
Милый Ефим Зиновьевич, мне хочется повидать Вас, но я нездоров; сижу дома безвыходно и плюю в рукомойник кровью.
Кстати есть дело.
Поклон Евдокии Исааковне и детям.
Ваш А. Чехов.
10 апреля 1897 г. (Москва).
Милый Ефим Зиновьевич, сегодня меня выпустили, и я уезжаю[211]. Низко кланяюсь и шлю самые лучшие пожелания Вам и Евдокии Исааковне.
Книжки доставит Вам О. П. Кундасова[212]