клава, и если без особых затруднений Вам удалось бы исполнить мою просьбу, Вы оказали бы нам величайшую помощь.
В своем ответе Чехов сообщает следующее:
А. Б. Тараховскому, 6 сентября 1900 г. (Ялта).
Многоуважаемый Абрам Борисович!
Искренно сожалею, что, кажется, ничего не могу сделать для Вас. Живу я не в Ялте, а в уезде, с полицейским начальством незнаком, с исправником при встрече только кланяюсь… По наведенным мною справкам, евреям разрешается жить в Ялте только после продолжительных хлопот — это в обыкновенное время, в настоящее же время, когда в Ялте ждут царя и когда вся полиция занята и напряжена, и думать нельзя о каких-либо хлопотах. Я еще повидаюсь кое с кем и поговорю, и в случае если можно будет сделать что-нибудь, если можно будет выхлопотать для Вас право проживать не в Ялте, а в Алупке или Гурзуфе, то я буду телеграфировать Вам…
Здесь тоже холодно, дуют ветры жестокие. Лето отвратительное, вероятно, такое же точно, как в Балаклаве, только без дождей. Мне здесь мешают работать, я хотел было поехать в Балаклаву и засесть там; но если в этом странном городе, как Вы пишете, холодно и сыро и идут дожди, то придется отложить попечение… Да и уже, кстати сказать, поздно, уже осень, пора уезжать за границу.
Итак, если сделаю хотя что-нибудь, то буду телеграфировать обстоятельно. Из Балаклавы в Ялту можно добраться на пароходе «Тавель», очень хорошем, быстроходном; этот пароход ходит во всякую погоду.
Будьте здоровы. Прошу Вас поклониться Вашей жене и передать ей, что я искренно, от всей души сочувствую ее горю. Желаю здоровья.
Преданный А. Чехов.
В конечном итоге — после того, как на побережье установилась хорошая погода, ситуация, судя по письму А. Б. Тараховского от 10 сентября 1900 (Балаклава), разрешилась сама собой:
Простите, что обеспокоил Вас, и прекратите хлопоты, если уже начали. Я хорошо знаю, как неприятно вести с полицией переговоры на такую неприятную и щекотливую тему, и обратился к Вам с просьбой только потому, что первые дни в Балаклаве были ужасны. Я чувствовал себя здесь в какой-то мрачной, мокрой яме, но теперь стало довольно недурно, и я даже купаюсь в море. Дети начинают загорать и крепнуть. Они и жена принимают теплые морские ванны и едят виноград. Вообще кое-как устроились — здесь и выше [ЧПСП. Т. 9. С. 110].
В отношениях Чехова с Тараховским примечательным является то, что недолюбливая, казалось бы, журналистов еврейского происхождения, писатель протежировал Тараховского на этом поприще, более того, подговаривал его заниматься сочинением пьес и рассказов, что однозначно прочитывается из приводимых ниже писем.
15 февраля 1900 г. (Ялта) Чехов пишет Тараховскому, в ответ на его сообщение, что он возил жену в Харьков, где ей была сделана тяжелая операция:
Вы с женой пережили тяжелую передрягу, я сочувствую Вам всей душой, потому что знаю, что это значит, и желаю, чтобы теперь Ваше спокойствие не нарушалось так грубо, по крайней мере до тех пор, пока не наступит дряхлая старость. Страх потери, переживаемый неделями, месяцами, оставляет след в душе на всю жизнь. У Вас всё обошлось благополучно — и слава богу. Теперь, небось, Вы убедились, поняли, так сказать, всем существом, как еще беден и некультурен наш Таганрог, не имеющий своего хирурга, своей клиники — того, что в центральных губерниях имеет теперь почти каждый уездный городишко.
‹…› Пишите пьесу, только не для премий. Пишите не пьесу, а пьесы, и торопитесь, а то не напишете, так как с годами уходит и гибкость, особенно если нет в прошлом опыта, закрепляющего эту гибкость.
‹…› Я послал д-ру Гордону небольшую картинку для его приемной. Получил ли он? Справьтесь, пожалуйста[219].
Здесь уже весна, но она не чувствуется, так как Ялта надоела. В мае сюда приедет Художественный театр из Москвы. Вот приезжайте посмотреть, как у них идут «Одинокие» Гауптмана. Вы напишете 2–3 фельетона в «Пр<иазовский> кр<ай>» — и поездка Ваша окупится. Будет театр и в Харькове. Если поедете в Харьков, то надо заранее похлопотать насчет билетов. Пойдут и обе мои пьесы.
Будьте здоровы, кланяюсь Вам и Вашей жене и детям и радуюсь, что все обошлось благополучно. Жму руку.
Ваш А. Чехов.
В начале этого письма, которое со временем было утрачено, Чехов, судя по ответу Тараховского, выказал неудовольствие по поводу того, что в двух номерах «Приазовского края» (1899, № 319, 5 декабря и № 332, 19 декабря) журналист цитировал его письмо к нему от 26 ноября 1899 г., где шла речь о положении чахоточных больных, приезжавших в Ялту, и о переустройстве таганрогского театра. Отвечая на его упрек, Тараховский писал:
Добрейший Антон Павлович! Я положительно в отчаянии. Прошло уже пять дней со дня получения от Вас письма, а между тем до сего времени я не могу избавиться от мучительного чувства какой-то пришибленности, вызванного первыми строками его. Меня удручает и то, что я невольно так огорчил Вас, и то, что превратился в Ваших глазах в нарушителя литературной этики, т. е. в «газетчика» самого неряшливого. Все это ужасно тяжело и больно. Уверяю Вас, что напечатание извлечений из Вашего письма — есть только недоразумение. Самовольно я бы ни за что этого не сделал, так как оглашение частных писем и разговоров считаю делом в высшей степени предосудительным. Появление же в печати извлечений произошло следующим образом. Вы просили напечатать воззвание и извлечение из письма о чахоточных. Так я понял тогда Вашу просьбу. Оказывается, однако, что речь шла только о воззвании или извлечений из него, но не из письма. В чрезмерном усердии я просто напутал. Затем, перепечатка о перестройке театра также имеет свою «историю». Я просил Вас написать об аудитории и театрах несколько строк, которыми можно было бы воспользоваться для печати, зная, что Ваше мнение будет иметь значение при решении этих вопросов. Ответом на мою просьбу и было Ваше письмо, в котором я нашел просимые строки и воспользовался ими — как писал Вам ранее. Но и тут ошибся! Вы их совсем не предназначали для печати. Я убедительно прошу простить мою оплошность и верить, что не способен на оглашение частных писем и разговоров без согласия ‹…› Ради бога, простите. Огорчения, которые я доставил Вам, — есть только печальное для меня недоразумение, но совсем не следствие какой-нибудь неряшливости нравственной. Я рассчитываю на Ваше великодушие.
Вот еще одно письмо А. Б. Тараховскому — от 13 сентября 1898 г. (Москва), свидетельствующая о дружеском протекционизме со стороны Чехова в отношении молодого литератора-земляка:
Многоуважаемый Абрам Борисович, я послал Вам «Курьер» с Вашей статьей. Как видите, статья немножко пострижена — это из экономии места; показалось немножко тесно, и из статьи исключили имена и кое-что, что читателю мало интересно. Во всяком случае поздравляю Вас с дебютом. Мне кажется, что если бы Вы работали в столичных газетах, хотя бы мало-помалу, то Вы заняли бы позицию на журнальном рынке в течение двух и maximum трех лет. Надо только начать и потом не отставать, гнуть свою линию, несмотря ни на что. Я не принадлежу к редакции «Курьера», но знаком с редакцией — и говорил о Вас много, по крайней мере столько, что если Вы пришлете статью, то ее прочтут и отнесутся к ней доброжелательно.
‹…›
Желаю Вам всего хорошего. Отчего Вы не пишете рассказов?
Будьте здоровы.
Искренно Вас уважающий
А. Чехов.
В письме А. Б. Тараховскому от 10 ноября 1903 г. (Ялта), как практичный человек, подает своему адресату интересную в коммерческом отношении идею, полагая, видимо, что тот может, если «загорится», донести ее до сведения солидных инвесторов:
Отчего бы Таганрогу не выстроить собственную санаторию где-нибудь на берегу Миуса, подальше от Азовского моря? Ведь около Таганрога очень здорово, и к тому же устроиться можно не дорого. Вот наняли бы какую-нибудь усадьбу, а потом бы и свое что-нибудь построили.
Нового ничего нет, все благополучно. Мне, по обыкновению, нездоровится, но к этому я уже привык и не считаю этого особенным неблагополучием.
Крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего.
Преданный А. Чехов.
Несколько слов следует сказать и о вышеупомянутом докторе Давиде Марковиче Гордоне, который по окончанию медицинского факультета Московского университета и стажировки в Германии приехал в Таганрог и стал компаньоном и помощником заведующего местной водолечебницей. Во многом благодаря его усилиям и энтузиазму это лечебное заведение приобрело большую популярность. Чехов, лечившегося весной 1899 г. в лечебнице у Гордона кумысом, сложились с врачом дружеские отношения. Чехов писал А. С. Суворину 14 ноября, 1899 г. (Ялта):
Итак, в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет и еще водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь все-таки, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем Таганрогской культуры [ЧПСП. Т. 8. С. 289].
Можно сказать, что Чехов, как всегда, «зрил в корень»: если электростанцию в Таганроге запустили в эксплуатацию в 1909 г., то водопровод и трамвай появились в городе только в середине 1920-х и 1930-х гг. соответственно. А вот доктор Гордон и его водолечебница, единственным владельцем которой он стал в 1905 г., превратились вскоре в знаменитый на всю Россию санаторий. В нем лечили больных с заболеваниями нервной системы, болезнями обмена веществ, хронических больных, больных с застарелым сифилисом, ревматиков и др. Применялся самый широкий комплекс физио-терапевтических методов: солнечные ванны, массаж, водные процедуры, лечебная гимнастика, электрофорез кумысная и кефирная диеты. В 1920 г. дальновидный Гордон добровольно передал Советской власти свое лечебное заведение. В советское время он оставался главным врачом и директором этой лечебницы, которая после его кончины одно время называлась «Краевой физиотерапевтической санаторием им. Д. М. Гордона».
Из ялтинских знакомых евреев Чехов был весьма близок с Исааком Наумовичем Альтшуллером, земским врачом, крупным специалистом по туберкулезу. С 1898 г. И. Н. Альтшуллер жил в Ялте, лечил Чехова и Л. Н. Толстого. Он является автором воспоминаний о Чехове [ЛИТНАС. С. 681–702]. Известно 7 писем Чехова к И. Н. Альтшуллеру; 4 письма Альтшуллера к Чехову (1898–1904).