И. Н. Альтшуллеру, 26 июня 1899 г. (Москва).
Милый доктор, не писал я так долго, потому что мне казалось, что скоро я буду в Ялте и мы увидимся. Да и писать не о чем, говоря по правде. Жизнь проходит монотонно, неинтересно.
Приеду я в Ялту около 15 июля. Не нужно ли привезти Вам что-нибудь или исполнить в Москве поручение? Если нужно, то пишите поскорее по адресу: Москва, Мл. Дмитровка, д. Шешкова. Если для Вашей жены или для детей нужны какие-нибудь материи (например, сарпинки), то сестра могла бы выбрать и купить. Вообще не церемоньтесь, пожалуйста, и давайте поручения, какие Вам угодно. ‹…›
Ну, будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
В заключение данного раздела процитируем контрастный по тону и выражениям в сравнении с письмами, приведенными выше, и очень колоритный в описании национальных типов отрывок из письма Чеховым от 14–17 мая 1890 г. (Красный Яр — Томск):
Великолепная моя мамаша, превосходная Маша, сладкий Миша и все присные мои!
‹…› После чая сажусь писать вам это письмо, прерванное приездом заседателя. Заседатель — это густая смесь Ноздрева, Хлестакова и собаки. Пьяница, развратник, лгун, певец, анекдотист и при всем том добрый человек. Привез с собою большой сундук, набитый делами, кровать с матрасом, ружье и писаря. Писарь прекрасный, интеллигентный человек, протестующий либерал, учившийся в Петербурге, свободный, неизвестно как попавший в Сибирь, зараженный до мозга костей всеми болезнями и спивающийся по милости своего принципала, называющего его Колей. Посылает власть за наливкой. «Доктор! — вопит она. — Выпейте еще рюмку, в ноги поклонюсь!» Конечно, выпиваю. Трескает власть здорово, врет напропалую, сквернословит бесстыдно. Ложимся спать. Утром опять посылают за наливкой. Трескают наливку до 10 часов и наконец едут. Выкрест Илья Маркович, которого мужики боготворят здесь — так мне говорили, — дал мне лошадей до Томска.
Я, заседатель и писарь сели в одном возке. Заседатель всю дорогу врал, пил из горлышка, хвастал, что не берет взяток, восхищался природой и грозил кулаком встречным бродягам. Проехал 15 верст — стоп! Деревня Бровкино… Останавливаемся около жидовской лавочки и идем «отдыхать». Жид бежит за наливкой, а жидовка варит уху, о которой я уже писал. Заседатель распорядился, чтоб пришли сотский, десятский и дорожный подрядчик, и пьяный стал распекать их, нисколько не стесняясь моим присутствием. Он ругался, как татарин [ЧПСП. Т. 4. С. 78–91].
Итак, уже с 80-х годов XIX в. фигура «еврея» в русском культурном пространстве становилась фактом постоянного присутствия. Особенно доброжелательной по отношению евреям была атмосфера в изобразительном и музыкальном искусстве Российской империи[220].
Во многом через Стасова и его друга Репина происходило сближение молодой еврейской художественной интеллигенции с «властителями дум» интеллигенции русской. Стремление не столько к самовыражению, сколько к запечатлению жизни и национального быта именно российского еврейства было абсолютно естественным на начальном этапе развития еврейского искусства, что и обусловило интерес именно к нему у Репина[221]. Другим важным фактором была гражданская позиция Репина и его окружения по отношению к усиливавшемуся великодержавному шовинизму. Репин с юности был близок еврейской среде — ещё в студенческие годы завязалась его дружба с Антокольским, чьего маленького воспитанника Илью Гинцбурга он <потом> учил рисованию ‹…›. Благодаря Репину и Стасову еврейские художники и скульпторы не только знакомятся с Л. Н. Толстым, но и подолгу живут в его доме [ЗЕМЦОВА].
Как известно, каноны иудаизма строго запрещают еврею заниматься созданием трехмерных изображений людей и животных. В этой связи появление в конце XIX в. на русской художественной сцене выдающихся художников и скульпторов еврейского происхождения — один из удивительных феноменов еврейской эмансипации (sic!) в России. В первую очередь это утверждение касается Марка Антокольского, биографическая справка о котором приводится ниже — в виде статьи о нем, написанной его учеником, скульптором Ильей Гинзбургом для Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Отметим при этом интересную историческую подробность — первая подробная статья о Марке Антокольском принадлежит перу Ивана Тургенева, с которым скульптор познакомился в Париже. Она была опубликована в газете «Ст. — Петербургские ведомости» № 50 от 19 февраля 1871 г.
Вот что сообщает о Марке Антокольском «Еврейская энциклопедия» в статье, написанной его учеником академиком РАХ скульптором Ильей Гинцбургом.
Антокольский, Марк Матвеевич (А.) — первый скульптор-еврей, который благодаря своему выдающемуся таланту приобрел громкую известность и всемирную славу. Его дарование представляет исключительное явление в истории интеллектуальной жизни евреев: он первый опроверг старую легенду о том, что евреи не способны к скульптуре; вслед за ним появляется целая плеяда талантливых евреев, которые стали заниматься скульптурой с таким же успехом, как и другими искусствами. А. родился в Вильне в 1843 году (по некоторым источникам, в 1842 году). Его родители, люди необразованные и небогатые, обремененные большим семейством (7 человек детей), содержали торговлю, нечто вроде харчевни, на одной из главных улиц города (в 1906 году на доме, где родился А., была прибита мраморная доска). Детство А. было безотрадное: «Я не был балован никем, я был нелюбимый ребенок, мне доставалось от всех, кто хотел — бил меня, а ласкать меня никто не ласкал…» Единственно, кого А. любил — это была его мать; о ней он сохранил лучшую память. ‹…› Еще мальчиком А. самоучкой рисовал на столе и на стенах — «рисовал по ночам; моя страсть не была понятна родителям, и они не только ее не поощряли, но жестоко преследовали ее». ‹…› Первые работы А. обратили на себя внимание жены виленского генерал-губернатора ‹…›; она снабдила начинающего художника письмом в Петербург, и это содействовало <его> поступлению в Академию художеств ‹…› (в 1862 году). А. было тогда 21 г. ‹…›
Товарищами А. по академии были молодые таланты: Семирадский, Савицкий, Максимов, Ковалевский, Васнецов и Репин; с последним А. в особенности близко сошелся — они жили вместе несколько лет. Академия в то время придерживалась еще старых традиций прошлых веков. В учении царствовал ложноклассический метод. ‹…› большинство же молодых талантов сплачивается и под влиянием событий и идей 60-х годов стремится посвятить свои силы и способности служению народу. На место индифферентного, всенивелирующего академизма вырастает реализм на почве национализма и индивидуализма.
A. всецело примкнул к направлению молодых художников; его первые самостоятельные работы посвящены еврейской жизни, впечатления от которой еще были свежи в его памяти и близки его сердцу. В 1864 году он вырезал из дерева «Еврея-портного» (‹…› получил 2-ю серебряную медаль), в 1865 году из слоновой кости — «Скупого» (‹…› получил 1-ю серебр. медаль и стипендию) и «Мальчика, крадущего яблоки»; в 1868 г. из воска и дерева сделал эскиз «Спор о Талмуде» ‹…› и, наконец, в продолжение 6 лет (1863–1869) лепил из воска композицию «Нападение инквизиции на евреев» ‹…› и к ней — этюд-голову под названием «Натан Мудрый» ‹…›. Товарищи-художники приветствовали эту работу, как задуманную оригинально и своеобразно исполненную.
B. Стасов писал: «Из всего созданного А. не было у него задачи более великой, сильной и обширной: тут шла речь об угнетении, о несчастной участи целого племени, затоптанного и мучимого, и сверх того А. пробовал здесь и со стороны чисто художественной нечто совершенно новое и небывалое». Это новое, «небывалое» навлекло на А. гнев профессоров Академии; ‹…› <он> стал терпеть притеснения ‹…› и в 1868 г. уехал в Берлин; но там он вскоре еще более разочаровался в режиме академии и потому возвратился в Петербург, где продолжал работать над «Инквизицией». В 1871 г. «Инквизиция» была выставлена в академии и имела успех: ее заказала из терракоты вел<икая> кн<ягиня> Мария Николаевна. ‹…› Этой работой заканчивается у A. период исполнения еврейских сюжетов. Потом в разные годы А. задумывал еврейские типы и сцены ‹…›, но, кроме «Спинозы», ему не удалось исполнить эти сюжеты ‹…›. Тесное общение с товарищами-русскими, доброе, дружелюбное отношение образованных русских людей к таланту-еврею сделали то, что А. искренно полюбил то общество, среди которого он жил, учился и развивался; он основательно ознакомился с русской литературой, изучил русскую историю. В 1870 г. он начал лепить «Ивана Грозного» ‹…›. <П>реодолев всякие затруднения <он> в феврале 1871 г. закончил работу. Профессора отказались прийти смотреть ее. Тогда А. пригласил в мастерскую великую княгиню Марию Николаевну (в то время президента Академии). Придя в восторг от статуи, она сообщила об этом императору Александру II, который посетил мастерскую А., поздравил его с успехом и приобрел статую из бронзы для Эрмитажа за 8000 рублей. После этого Совет Академии присудил А. за «Ивана Грозного» высшую награду — звание академика (21 февраля). Статуя «Иван Грозный» показывалась публике сперва в мастерской художника, а потом в залах музея Академии и имела колоссальный успех; о ней заговорили все. В. В. Стасов и И. С. Тургенев первые написали восторженные отзывы о ней и предсказали ее автору великую будущность. «Я заснул бедным, встал богатым. Вчера был неизвестным, сегодня стал модным». В это время А. познакомился с лучшими представителями русского интеллигентного общества: Тургеневым, Кавелиным, Боткиным и др.; он бывал у <А. Н.> Серова, Пыпина, Стасова. Вскоре его имя стало известным и за границей. Кенсингтонский музей приобрел гипсовую копию с «Ивана Грозного» — честь, которой редко удостаиваются иностранные художники. Усиленные работы и прежние скверные условия жизни подорвали здоровье А., и он в апреле 1872 г. уехал в Италию, взяв с собою будущего скульптора, своего маленького ученика Гинцбурга, привезенного им в 1871 г. из Вильны.