место, чтобы спрятаться от себя самого, от своих мыслей, от мира, от своих одиноких холодных лет…. Этот «старец» был уже уставшим от самого дня, от всей своей журналистской лжи, которая поедала его, уставшим от семьи, от сыновей которые отправляли ему жизнь.
‹…›
Боялись его, его самодурства, которое могло проявиться в любую минуту. Никогда нельзя было знать, что он скажет и как поведет себя в той или другой ситуации. Он сам того, по-видимому, не знал и мог позволить себе любую брань, мог нанести любую обиду, совершенно не обращая внимания на того, с кем говорит [ДЫМОВ. Т. 1. 363–364].
Однако в основе разногласий А. С. Суворина с А. П. Чеховым лежал не трудный характер «старика» — в общении с Чеховым он был всегда предельно корректен, доброжелателен и даже ласков, а, по большей части, пресловутый «еврейский вопрос». Это были расхождения на сугубо политической почве: Чехов выступал за предоставление евреям гражданских прав, Суворин и «нововременцы» — за их повсеместное ограничение и «выдавливание» евреев из российской культурно-общественной жизни. Другими причинами чеховского отчуждения от «нововременцев» были антинаучные и антидарвинистские статьи ее авторов в газете и их нападки на прогресс, а также разнузданное хамство Буренина — ведущего литературного критика газеты:
Буренин не критиковал. Он кусал. Дорошевича он называл Кабакевич. Иеронима Иеронимовича Ясинского — Ерундим Ерундимович; известного поэта Зима Бялика — Хам Бялик; Льва Львовича Толстого (сына Л<ьва> Н<иколаевича>) — Тигр Тигрович Соскин-Младенцев; Чехова — Апчхи… [ДЫМОВ. Т. 1. 633].
После возвращения с Сахалина нововременская атмосфера стала для Чехова трудно переносимой, о чем он поведал сестре в письме от 14 января 1891 г. (Петербург):
Меня окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Чёрт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают свое мелкое чувство! Буренин ругает меня в фельетоне, хотя нигде не принято ругать в газетах своих же сотрудников; Маслов (Бежецкий) не ходит к Сувориным обедать; Щеглов рассказывает все ходящие про меня сплетни и т. д. Всё это ужасно глупо и скучно. Не люди, а какая-то плесень [ЧПСП. Т.4. С. 161].
Неприязнь к Чехову со стороны Буренина и Ко была обусловлена его к тому времени заметным «полевением» [ТОЛСТАЯ Е. (II) С. 136], что выражалось в сотрудничестве с журналом «Северный вестник». К 1892 году, несмотря на неприязненные отношения с нововременцами, Чехов вновь сближается с Сувориным.
Они начинают строить планы сотрудничества. ‹…› по протекции Чехова Суворин издает книжку Мережковского, и тогда же, в 1892-м, затевается проект журнала, финансируемого Сувориным, с Мережковским в роли критика и Чеховым в качестве литературного редактора. ‹…› Мережковский чувствует себя неуютно в «Северном вестнике». Литературную критику в журнале Волынский оставляет себе, а Мережковского публикует как поэта (впоследствии и как прозаика). Мережковский чувствует, что ассоциация с экстремистом Волынским, вредит ему, и ищет альтернативу «Северному вестнику». Да и концептуально Волынский идет дальше, чем Мережковский, и это его раздражает [ТОЛСТАЯ Е. (II) С. 191].
Однако Чехова в это время все больше «отталкивала резкость полемического тона в журнале», которую главным образом выказывал в своих «Литературных заметках» главный идеолог новой редакции журнала Аким Волынский. Немалую роль в общем раздражении против «Северного вестника» играл и «чесночный дух» редакции журнала. 18 мая 1981 г. из Алексина Чехов писал на сей счет Суворину:
M-elle Гуревич и M-r Филоксера[252] ничего не сделают из «Сев<ерного> вестника»; они внесут в него дух еврея-философа, ими переведенного, но не внесут его мудрости и таланта; чесночным духом и ограничится дело [ЧПСП. Т.4. С. 231–233].
Дмитрий Мережковский, в недалеком будущем декларативный филосемит[253], также жалуется Чехову, что «Северный вестник — жидовское царство» [ТОЛСТАЯ Е. (II) С. 190].
В конечном итоге внутренние противоречия в троице зачинателей нового журнала возобладали над их антипатией к «чесноку», и из идеи нового журнала ничего не вышло. Однако с «Северным вестником» Чехов разошелся навсегда и стал печататься в оппозиционной ему, традиционалистской в эстетическом плане, либерально-народнической «Русской мысли» — журнале симпатичного ему В. Лаврова и нелюбезного его критика Н. Михайловского. Примечательно, что писатель покинул журнал, который делал все возможное, чтобы удержать его в числе своих авторов, со скандалом — на почве денежных расчетов. И хотя физически Чехов в это время чувствовал себя хорошо: «Чахотки у меня нет, и кровь горлом не шла уже давно», — конфликт с Л. Я. Гуревич спровоцировал у него раздражительный приступ юдофобии, что явствует из письма А. С. Суворину от 25 ноября 1893 г. (Мелихово):
Большая просьба!! Будьте добры тотчас же по прочтении сего письма телефонировать в контору, чтобы оттуда послали в редакцию «Северного вестника» 400 руб. и сказали бы, что это от Чехова. Так как там за конторкой сидит жид, который, как Вам известно, однажды обсчитал меня на 27 рублей, то не мешает взять расписку.
Дело в том, что в январе я взял в «Сев<ерном> вестнике» авансом 400 р. и почтенная редакция с января по сие время поедом ела меня за этот аванс, требуя повесть. Не помогали никакие оправдания, никакие резоны. Наконец я вышел из терпения и обратился к израильтянам с покорной просьбой — позволить мне возвратить им аванс. Сегодня я получил от Гуревич телеграмму. Просит немедленно выслать ей деньги, так как в субботу предстоит ей большой платеж.
А я, как нарочно, написал две повести. Теперь Гуревич скажет, что я нарочно не давал ей ничего, чтобы протянуть время. Ужасно недоверчивый народ [ЧПСП. Т.5. С. 249–250].
Таким вот образом выплескивалось у Чехова исконно-посконное — как и у его Иванова из одноименной пьесы, одного из несчетных Ивановых, составляющих фонд русской интеллигенции, <что пребывая> в дурном настроении, вполне способен обругать свою крещеную жену жидовкой. Но Чехов сам был во многих отношениях Ивановым, русским интеллигентом до мозга костей [ЖАБОТ], — и случилось ему испытать сильное раздражение из-за чрезмерной настойчивости Любови Яковлевны Гуревич[254] — дочери выкреста-отца и русской матери, и сразу на повестке дня появился нечестный жид и израильтяне, ужасно недоверчивый народ.
Итак, после разрыва с «Северным вестником» личные отношения между Сувориным и Чеховым окрепли и, пожалуй, вновь приобрели характер дружеской задушевности. Очередным поводом для их резкого охлаждения в конце 1890-х годов стали политические события — «Дело Дрейфуса» с проходившим в нем и красной нитью «еврейским вопросом». Об этом имеется примечательный фрагмент в воспоминаниях В. А. Поссе — хорошего знакомого А. П. Чехова, революционера-социалиста, редактора популярного литературно-политического журнала «Жизнь» (СПб., 1897–1901):
Когда мы с Горьким стали нападать на «Новое время», специально на Суворина и Меньшикова, косвенно упрекая Чехова, что он с ними не порывает связи, Чехов заметил, что не видит особенной разницы между направлением «Нового времени» и так называемых либеральных газет.
— Ну, а антисемитизм? А позиция «Нового времен» в «деле Дрейфуса»? Чехов согласился, что Суворин по отношению к делу Дрейфуса держал себя подло.
— Помню, — рассказывал при этом Чехов, — мы сидели в Париже в каком-то кафе на бульварах: Суворин, парижский корреспондент «Нового времени» Павловский и я. Это было время разгара борьбы вокруг «дела Дрейфуса». Павловский, как и я, был убежден в невиновности Дрейфуса. Мы доказывали Суворину, что упорствовать в обвинении заведомо невиновного только потому, что он еврей, как это делает «Новое врем», по меньшей степени, непристойно. Суворин защищался слабо, и, наконец, не выдержав наших нападок, встал и пошел от нас. Я посмотрел ему вслед и подумал: «Какая у него виноватая спина!»
Вероятно, в тот момент у Чехова тотчас сложился рассказ «Виноватая спина».
В. А. Поссе (Воспоминания о Чехове) [ЧВС].
Однако первый случай отторжения от семейства Суворина — на почве расхождения взглядов в «еврейском вопросе», возник у Чехова еще в самом начале вхождения Чехова в суворинский круг. Идейный конфликт возник со старшим из сыновей издателя — Алексеем Алексеевичем (Дофином). Поводом для его послужила агрессивная юдофобия Дофина, которую он в то время, как «истинно русский человек и патриот», манефистировал в «Новом времени».
Суворин-младший был личностью весьма незаурядной. Окончив курс на историко-филологическом факультете Ст. — Петербургского университета, он, помимо издательского дела, под псевдонимом Алексей Порошин писал статьи по вопросам внутренней и внешней политики, театра и искусства. Еще он увлекался изучением восточных методик самосовершенствования и безлекарственных методов оздоровления и считается пионером отечественной науки о лечебном голодании. Им было написано и опубликовано немало работ на эту актуальную и по сей день тему, из которых наибольшую известность получили: «Оздоровление голодом и пищей», «Лечение голоданием», «Практика голодания».
В начале 1900-х гг. на фоне всеобщего политического подъема в русском обществе в семействе Сувориных произошел раскол на идеологической почве. Суворин-отец и его старший сын Михаил Алексеевич остались верными «слугами Престола», сохранив и даже ужесточив свои охранительские, национал-консервативные убеждения, в то время как Алексей Суворин-младший «сменил вехи» и переметнулся в либерально-демократический лагерь. К этому времени он уже более 20 лет проработал в «Новом времени», исполняя обязанности ответственного редактора. И хотя у «дофина» с отцом не раз возникали серьезные разногласия и ссоры по поводу ведения дел в газете