[255], в коих, судя по письмам, косвенно был замешан и Антон Чехов, окончательный разрыв между ними произошел лишь в 1903 году.
В феврале 1903 года А. А. Суворин приобрел права на издание его газеты «Гласность» и тогда же попросил Главное Управление по делам печати разрешить изменить название газеты «Гласность» на «Русь». Таким образом, в России появилась новая общественно-политическая и литературная газета лево-либерального направления, просуществовавшая до 1908 года. В 1905 году Алексей Суворин-младший купил дом на Мойке (№ 32), там же по его заказу по проекту архитектора П. М. Макарова был построен типографский флигель. Направление газеты «Русь», как и других изданий «дофина» — газеты «Молва», «Маленькой газеты» и юмористического журнала «Серый волк» — было, по сравнению с «Новым временем», столь вызывающе лево-конституционным и однозначно не юдофобским, что в общественных кругах поползли слухи, мол-де, старик Суворин решил в «смутное время» поиграть на два поля.
На самом же деле причиной появления новых изданий являлось изменение мировоззрения Дофина, в чем, видимо, немалую роль сыграл бывший «нововременец» (1892–1899) Александр Валентинович Амфитеатров, стоявший к тому времени уже на весьма «левых» позициях[256]. Вот что пишет на сей счет одна и свидетелей времени:
Амфитеатров <был> влиятельным сотрудником газеты «Русь», которую издавал в Петербурге Алексей Суворин сын хозяина «Нового времени». Родство с этим «одиозным органом», как чаще всего величали эту газету, было невыгодно для новой газеты, хотя она велась в другом духе и всецело поддерживала конституционные идеи. Амфитеатров, правая рука Алексея Суворина, старался втянуть сотрудников слева, имена и писания которых заставят забыть, что Суворин сын своего отца.
Характер у сына был иной, чем у отца. У него не было ни отцовской решительности, ни его чутья и таланта. Трудно было понять, в чем он разделял, в чем не разделял взглядов своего отца. Мысли у него были сумбурные, в политике он был человек невежественный. Он все расспрашивал меня, есть ли разница между с<оциал>-д<емократами> и с<оциалистами>-р<еволюционерами> и если есть, то в чем она состоит? Между тем обе партии уже занимали большое место в общественной жизни, открыто, и печатно, и устно, излагали свои программы, вели пропаганду, выступали на собраниях. А Суворин все еще не знал, кто они такие. Но это не мешало ему быть приятным, покладистым редактором. Это чего-нибудь да стоит [ТЫРКОВА-ВИЛЬЯМС. С. 372–374].
Во время Гражданской войны А. А. Суворин участвовал в 1-ом белогвардейском Кубанском походе и в 1919 г. выпустил книгу с резкой критикой Добровольческой армии, после чего был из нее изгнан и уехал в Югославию. Там, в Белграде, его сводный брат Михаил Алексеевич Суворин возобновил печатание газеты «Новое время», ставшей типичным профашистским изданием с традиционно выраженным антисемитским уклоном [ШУМИХИН]. Но А. А. Суворин, к тому времени уже придерживавшийся иных взглядов, в газете своего сводного брата, по всей видимости, не прижился.
В эмиграции А. А. Суворин материально очень нуждался. По ложному доносу издателя одной из своих книг о лечебном голодании[257], не желавшем платить авторский гонорар эмигранту, был посажен без суда и следствия в тюрьму. В тюрьме А. А. Суворин начал курс голодания, чтобы «помолодеть, обновить свои стареющие силы». На 35-м дне голодания ему была дана возможность защищать самого себя в суде. Он выиграл процесс, но продолжил свой курс голодания до 42 дней. Результаты были поразительными и получили широкую огласку, после чего А. А. Суворин развернул активную деятельность по пропаганде своего метода лечения голоданием. Он переписывался с десятью тысячами читателей, которые с помощью голода по его методике самостоятельно лечились от самых разнообразных заболеваний [МАЛАХОВ]. В середине 1930-х гг. А. А. Суворин поселился в Париже, где продолжал активно популяризовать свои теории. В 1936 г. он, в частности, выступал с публичными лекциями о лечении без лекарств. Умер А. А. Суворин, отравившись в номере одного из парижских отелей светильным газом.
Поначалу у Антона Чехова сложились очень хорошие отношения с Дофином, они вели переписку[258], а в конце июля 1888 года вместе отправились в путешествие на Кавказ. Однако Чехова все больше и больше стало раздражать жидоедство Суворина-младшего, которое он демонстрировал не только в газете — так сказать, по соображениям «идейного порядка», но и личной переписке, где им, в противовес Чехову, высказывается твердое мнение о необходимости ограничение «жидов» в гражданских правах. Ниже приводится два письма Дофина: одно, содержащее обвинения евреев в трудностях, с которыми под его чутким руководством сталкивается «Новое время», вкупе с прямым указание на «ожидовление» в родственном плане всех ведущих сотрудников суворинской газеты[259]; второе, в своей основной части, — которая и цитируется, посвященное взглядам Суворина-младшего на национальо-религиозную ситуацию в Российской империи и «еврейский вопрос» в частности.
Где-то в районе 20 августа 1888 г., находясь еще в Сумах:
Чехов послал Сувориным вырезку из «Новостей», 1888, № 223, 14 августа. В этом номере напечатаны «Письма в редакцию»: I. Открытое письмо В. П. Буренину Ф. Павленкова (Павленков защищал В. В. Стасова и обличал Буренина в передержках, которые он допустил в цитатах из стихотворений А. С. Пушкина). II. «Истинно русская газета (Стороннее заявление)», за подписью: Русский. Автор ставил вопрос о том, как это случилось, что «Новое время», присваивающее себе монополию «истинно русского» направления и ввиду этого систематически глумящееся над зловредным еврейским племенем, само сделалось жертвой «еврейской эксплуатации», тесно породнившись, в лице своих сотрудников, с тем же «позорным племенем» [ЧПСП. Т.2. С. 530].
А. А. Суворин ответил ему 25 августа 1888 г.:
За Вашу любезную присылку благодарю весьма и весьма, хотя с превосходной по своему остроумию и находчивости выходкой «Новостей» я познакомился еще дней пять назад, поздно ночью при свете спички прочитал обрывок 90-столбцового лапсердака[260] в одном из Алуштинских клозетов, — я только что вернулся с отцом из краткого объезда южного берега Крыма. Тогда признаюсь, возмутился я страшно и даже почувствовал оскорбление. Мерзавец (я так говорил себе) смеет врать, что воспитатель у моих братьев еврей, что жидовские качества так облюбованы в русской семье, что нанят даже жид специалист для преподавания их детям. Мои братья в руках воспитателя жида![261] ‹…›. Изо всего этого Вы можете видеть что в словах «Новостей» есть — иначе я бы так не сердился конечно — доля правды, и вот она. Зимой 1880–81 года учителем-репетитором у моих братьев был действительно еврей Левенсон (а не Розенблюм — из двух этих фамилий последняя, кажется, все-таки жидоватее.) Кто его рекомендовал нам, я уж не помню, но человек он оказался недурной и простой и мы с ним как-то примирились. Какого он был сорта Вы можете видеть из того, что я каждый день и иной раз до 5 часов утра спорил с ним об еврейском вопросе и не раздражался при том, так же как и он. Перед весной 1881 г. мои братья на уроке (он жил у нас, но к братьям заходил только на урок) рассказали ему какой-то еврейский анекдот, забыв или, может быть, даже не зная наверно, что он еврей. Левинсон пожаловался отцу, говорил ему о своем стесненном положении, не позволяющем ему отказаться от урока, просил что-то «сказать» братьям и когда нашел другой урок, то ушел от нас, но потом не раз бывал у меня и даже занял у Ал. Петр. <Коломнина>[262] 500 руб. на то, чтобы готовиться к диссертации не мыкаясь в погоне за куском хлеба. Извините за эти подробности, но из них и из всей этой истории Вы видите, чем дарит всякое сближение с этим народцем. В газете у нас пишут несколько лиц, если не прямые евреи, то «из евреев», и каждый из этих господ обошелся газете в крупную и непременно скандальную неприятность. Как бы ни нашумел русский, деяние его не примет той гласности и не будет иметь того специфически жидоватого дрянного оттенка, как истории рецензента «Нового времени» побитого оклеветанною им проституткой («дело Гомберга»), репортера, сообщившего об изъятии пробы с «обновленной» монеты, и устроившего миллионный гешефт приволжским евреям (Гольдштейн[263]), писателя, врущего на Тургенева и с улыбкой признающегося друзьям по ресторану, что он действительно наврал на Тургенева. Но что это конечно штука совсем невинная, да и что <там> еще наврет на него Павловский[264]. «Походы» Нотовича[265] на чужие деньги ‹…› я оставляю в стороне — их можно рассказывать только стихами. Буренин, Скальковский[266], Житель — конечно тоже не могут радоваться своему родству с жидами. Дочь Буренина, вышедшая за еврея с торопливостью и назойливостью довольно частой у очень молодых девушек, еще в первой своей беременности (а у евреев это значит очень скоро после свадьбы) была употреблена своим мужем как орудие в мошеннической проделке, в которой ‹…› супруг-еврей ‹…› хотел пошутить с именем моего отца и получить на этот 1000 р<у-блей>, что ему не удалось, но он не перестал бывать у нас. Теперь над ним ведется следствие сразу по пяти проделкам уголовно-мошеннического характера и в его полной виновности не сомневается даже сам Буренин, почему-то считающий его не за еврея, а за голландца. Сестра Скальковского за Бертенсоном