У деловых людей есть поговорка: живи — дерись, расходись — мирись. Мы расходимся мирно, но жили тоже очень мирно, и, кажется, за всё время, пока печатались у Вас мои книжки, у нас не было ни одного недоразумения. А ведь большие дела делали. И по-настоящему то, что Вы меня издавали, и то, что я издавался у Вас, нам следовало бы ознаменовать чем-нибудь с обеих сторон [ЧПСП. Т.8. С. 51].
Глава VII. Чехов и Левитан
Вот это идеал пейзажиста — изощрить свою психику до того, чтобы слышать «трав прозябанье». Какое это великое счастье!
Октябрь серебристо-ореховый.
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана.
История дружеских отношений Антона Павловича Чехова и Петра Ильича Чайковского выходит за рамки нашей книги, а вот дружба писателя с Исааком Левитаном имеет к ней непосредственное отношение, и уже только по этой причине ей необходимо уделить внимание. К этой дружбе всегда с большим пиететом относились в отечественном чеховедении. Акцентируется она и в работах историков искусства, посвященных Левитану: [АЛПАТ], [ФЕДОРОВ-ДАВ], [GREGORY]. Однако, как не странно, в целом тема «Антон Чехов и Исаак Левитан» остается terra incognita научного чеховедения. Более того, кроме изданной более полувека тому назад монографии [ФЕДОРОВ-ДАВ], не имеется ни одной современной научной биографии «великого русского художника», «певца русской природы» и прочая, прочая. Даже во всеохватной серии «Жизнь замечательных людей» можно найти лишь две книги о Левитане, опять-таки весьма древние — [ПАУСТОВСКИЙ] (1938) и [ПРОРОКОВА] (1960)[287]. Во всех означенных книгах отношения Левитана и Чехова рассмотрены поверхностно. К тому же, из повествования исключены были все «неудобные» аспекты, не проходившие через тогдашние идеологические фильтры. В первую очередь это касалось вопроса, в какой степени иудейство Левитана, влияло на восприятие его личности и его искусства современниками и в частности Чеховым. Этот вопрос обойден и в более поздних книгах Андрея Туркова «Левитан» [ТУРКОВ] (1974, 2011) и [ПОДОРОЛЬСКИЙ] (2013), где «особое место отведено описанию горячей дружбы Левитана и Чехова».
В новейшей американской книге Сержа Грегори «Антоша и Левиташа»: «Совместная жизнь и искусство Антона Чехова и Исаака Левитана» [GREGORY] (2015), также, к сожалению, не уделяется внимание анализу отношений этих двух разноплеменных русских гениев в контексте оппозиции «свой — чужой», психологически очень важной как для Чехова, так и Левитана.
Несомненно, к числу трудностей связанных с раскрытием означенной темы является почти полная утрата левитановского эпистолярия, который был уничтожен Адольфом Левитаном во исполнении воли младшего брата сразу же после его кончины.
После смерти Левитана в его столе нашли завещательную записку: «Письма все сжечь, не читая по моей смерти. Левитан».
Считалось, что родные исполнили это завещание и уничтожили все эпистолярное наследие художника.
‹…›
Предпринимая первое полное издание писем А. П. Чехова, его сестра собирала их у всех друзей, знакомых писателя. Обратилась она с подобной просьбой и к брату художника. Получила такой ответ:
«Посылаю Вам строчки моего брата, посылаю не для того, чтобы реабилитировать себя в чьих-либо глазах: я в этом не нуждаюсь, а только для того, чтобы это решение брата было известно всем. Пусть ничего не ждут. Судачить по поводу уничтоженной переписки не придется ни устно, ни печатно. Увы и ах! Написаны эти строчки братом на случай внезапной кончины и найдены мною в письменном столе уже после его смерти. Сожжены письма, как я уже и раньше передавал Вам, мною еще при жизни его по его приказу и на его глазах.
Сделано это мною охотно, так как я мысленно вполне одобрил его решение и сам бы поступил так же, даже и теперь».
‹…›
Адольф Левитан в свое время ничего не рассказал биографам о жизни брата. Он молчал, упорно, хладнокровно и стойко. На все обращения к нему отвечал отказом.
Старший брат на тридцать три года пережил младшего и провел последние годы в Ялте[288]. Примечательно, что к работе в петербургском юмористическом журнале «Осколки» Адольфа <и Исаака> привлек в конце 1885 года Антон Павлович Чехов, когда предложил издателю Н. А. Лейкину улучшить оформление еженедельника. Чехов, работавший в литературной редакции, пишет главному редактору: «Шлю Вам все, что успел выжать из своих мозговых полушарий, и даю отчет: Левитану заказ передан купно с наставлением». И уже 7 января 1886 года Лейкин высылает Чехову для Левитана темы рисунков. Адольф Левитан вместе с братом сотрудничали в издававшемся с 1882 года большом художественном журнале «Москва», в котором все иллюстрации были цветные. «Это была по тогдашнему времени довольно смелая и оригинальная затея, — пишет Михаил Чехов. — Были приглашены в качестве художников мой брат Николай, Н. Богатов, И. Левитан и другие ‹…› Некоторые рисунки в красках были положительно хороши». В редакциях юмористических журналов с Адольфом Левитаном знакомится в 80-х годах и Владимир Гиляровский. Братья Исаак и Адольф Левитаны вместе с Антоном и Николаем Чеховыми довольно часто бывали у В. А. Гиляровского, у которого на память от художников осталось немало их работ, «свыше пятнадцати портретов В. А. Гиляровского имеется сейчас в собрании его семьи. Они выполнены маслом, акварелью; есть среди них и карандашные рисунки и наброски». ‹…› Сам Гиляровский пишет в дневнике: «1883 год. Над подъездом дома на углу Знаменки и Арбатской площади две вывески: „Литография И. И. Кланга“ и „Иллюстрированный журнал `Москва`“… В кожаном кресле сидит… художник Николай Чехов… Между двумя Левитанами, так похожими друг на друга, высится фигура бородатого и волосатого богатыря в черном сюртуке. Это любимый, тогда еще профессор Училища живописи, художник Саврасов…» [СТРЕЛЬНИКОВА].
Исаак Левитан, в отличие от Марка Антокольского, был человеком не религиозным и иудейского Закона в быту не придерживался. Однако официально от своего исконного иудейства он никогда не отрекался[289]. Как и Чехов, в мировоззренческом плане, в вопросах Веры и Неверия Левитан, скорее всего, был агностиком и, вне всякого сомнения, — пантеистом, человеком, обожествляющим природу[290]:
…Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи. Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они — благоразумие… Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения… (письмо А. П. Чехову от весны 1887 г.)
Что же касается русской общественности, то происхождение Левитана — «художника русской души», который «понял, как никто, нежную, прозрачную прелесть русской природы, ее грустное очарование», так или иначе, принималось ею во внимание. В ее либерально-демократических кругах преобладало мнение, высказанное историком искусства Александром Ростиславовым, в его очерке о художнике (1911)[291]:
Как бы в насмешку над национализмом именно еврейскому юноше открылась тайна самой сокровенной русской красоты.
В среде правых-охранителей, однако, имели место иные мнения на сей счет. Василий Розанов, например, публично призывал в отместку за убийство иудеем первого русского человека (Богров Столыпина[292] в Киеве) ответить распоряжением на другой же день выкинуть из русских музеев, из Музея Александра III, Эрмитажа, Академии Художеств все эти «chefs-dòuevre» разных Левитанов, Гинсбургов, Аронсонов, все эти павлиньи перья из иудейского хвоста. Да, — еще Рубинштейнов из Мариинской оперы и какого-то скульптора с «Ермаком», «Грозным» и уже, конечно, «Умирающего Спинозы». Как его? Забыл, к счастью имя (захлестнуло)[293] [РОЗАНОВ (III). С. 55].
Примечательно, что в многочисленных письмах к хорошим знакомым из числа художников, среди которых было немало глубоко верующих-православных — Михаил Нестеров и Василий Поленов[294], например, национально-религиозный вопрос, казалось бы для него всегда жгучий, Левитаном никогда не затрагивается [И.И.-ЛЕВИТ]. И лишь в отношениях с Чеховым — столь задушевных и интимно близких, Левитан не забывает о своей принадлежности к еврейскому народу. Судя по нескольким письмам, приводимым ниже, он при случае специально подчеркивал свое родовое начало. Можно полагать, что это являлось ответной реакцией на то, что, со своей стороны, Чехов часто, в той или иной форме, акцентировал в их общем дружеском кругу еврейство Левитана. Например, А. С. Лазарев-Грузинский пишет в своих воспоминаниях:
Мне Чехов говорил о Левитане: «Это еврей, который стоит пятерых русских» [ЧВС. С. 109].
Такого рода сопоставление, конечно, является вырванной из разговорного контекста гиперболой, призванной подчеркнуть превосходство искусства Левитана над творениями всех других русских пейзажистов, что, отметим, в то время уже было неоспоримой истиной