Она достаточно подробно рассказала о тебе, о твоих намерениях. Ты великолепно придумал зимовать в Ялте. ‹…› Послушай, если нужны деньги тебе, не сказать ли мне Морозову? Что ты думаешь об этом?
Левитан, горя желанием помочь, опять-таки предлагал Чехову воспользоваться доброхотством Сергея Морозова. Чехов на этот раз был не прочь прибегнуть к помощи мецената, но хотел просить об этом не напрямую, а через Левитана. Тот, однако, помятуя о предыдущем конфузе, считал, что Чехов должен действовать напрямую, без посредников:
И. И. Левитан — А. П. Чехову, 12 декабря 1898 г. (Москва):
Я думал и передумывал, дорогой Антон Павлович, как лучше, вернее устроить дело с Морозовым, и решительно остановился на том, чтобы ты сам написал ему несколько строк о своем займе. Это положительно лучше, ты сам в этом убедишься, когда пораздумаешь. ‹…›
А. П. Чехов — М. П. Чеховой, 17 декабря 1898 г. (Ялта):
Вся постройка на Аутке будет стоить тысяч десять, банк даст семь. В нужде можно будет заложить Кучукой[311]. Недели две назад Левитан предложил мне свои услуги — поговорить с С. Т. Морозовым, чтобы тот выслал мне взаймы денег. Меня соблазнило это предложение, я написал Левитану, что буду рад взять тысячи две с рассрочкой платежа; сегодня же Левитан пишет мне, что я сам должен обратиться к Морозову… Вообще вышла неловкая штука. Ничего не говори Левитану. Денег ни от него, ни от Морозова конечно я уже не возьму и надеюсь, что он больше уже не будет делать мне дружеских предложений. Извернусь сам и думаю, что уплачу все долги, кроме банковского, до наступления двадцатого столетия [ЧПСП. Т. 7. С. 368–370].
И. И. Левитан — А. П. Чехову, 8 января 1899 г. (Москва):
‹…› Ну, как же ты себя чувствуешь? Писал к Морозову? Родной мой, ей богу, я просто не могу говорить с Морозовым о займе, не могу, лопни глаза; самое простое, самому тебе сказать ему, и моментально все и будет сделано.
По-видимому, обостренное чувство личной независимости не позволяло Чехову обращаться за материальной или какой либо иной помощью к сильными мира сего. За исключением А. С. Суворина, которого считал своим другом, он предпочитал не быть никому из меценатов чем-то обязанным. Когда, например, Ольга Книппер, уже будучи его невестой, написала ему со слов своей матери, что: «великая княгиня[312] очень осведомлялась о тебе», — тем самым давая понять, что полезно было бы воспользоваться этим для организации личной встречи, Чехов ответил:
Что касается великой княгини, то передай ей, что быть у нее я не могу и никогда она меня не увидит; если же выйдет какой-нибудь скандал, например с паспортом, то я пошлю к ней тебя [ПЕРЕПИСКА: Чех-Книп. Т. 1. С. 175 и 178].
Ответ Чехова написан в шутливом ключе, неприемлимом, конечно, в случае, если приглашение было бы действительно сделано со стороны сиятельных особ. Однако представляется очевидным, что получить приглашение от Двора Его Величества — например, читать свои произведения членам царской семьи, Чехов не желал и если бы таковое поступило, постарался бы от него уклониться. В отличие от Чехова Левитан как художник нуждался и в помощи богатых покровителей — С. Морозов, например, предоставил ему бесплатно в постоянное пользование хорошо обустроенную мастерскую; и в протекции генерал-губернатора, благодаря которой он мог спокойно проживать в Москве. Нуждался он и в постоянной рекламе соей живописи: 1899 г., например, Левитан обратился к их с Чеховым общему хорошему знакомому — соиздателю газеты «Курьер» Е. З. Коновицеру, с таким вот письмом:
‹…›
сегодня его императорское высочество Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна посетили мою мастерскую на Покровском бульваре. Если найдете это интересным, — прошу тогда напечатать в Вашей газете [Левитан И.С. 103–106].
В целом же о характере отношений между Чеховым и Левитаном дают представление письма художника Антону Чехову, чудом уцелевшие из их обширного, по всей видимости, эпистолярия — см. ниже (приводятся по [МИР-ЛЕВ] и [ЛЕВИТАН И. (I) и (II))]. Особого комментария они не требуют. По форме здесь можно встретить и шуточно-ернические обращения, и деловые просьбы, и интимные откровения… В целом же — это по настоящему «задушевные» и доверительные письма, обращенные к очень близкому по жизни человеку. На дороге жизни, по которой оба художника шли рука об руку, в «облаке славы». Год за годом они душевно притирались друг к другу и постепенно все шероховатости и первоначальная отчужденность на почве инородства, стерлись, а душевная привязанность — окрепла.
19 мая 1885 г. (Максимовка):
Милейший медик!
Будьте добры, попросите у Марьи Владимировны какую-нибудь книгу для меня, но, конечно, «юридическую». Вы понимаете, что я думаю этим — нечто литературно-вокальное и абсолютное.
Поняли?
Получили ли вальдшнепа?
1) Здоровы ли все?
2) Как рыба?
3) Каково миросозерцание?
4) Сколько строчек?
Затем имею честь и т. д. Жду вас к себе.
Великий художник Павел Александрович Медведев.
Дан в Максимовке 19 мая 85 г.
Пишу на обрывке бумаги за неимением другой, а не по неуважению к Вам. Пред Вами я преклоняюсь и играю отступление.
23 июня 1885 г. (Москва):
Дорогой Антон Павлович!
Москва — ад, а люди в ней — черти!!! Лежу в постели пятый день. У меня катаральная лихорадка. по определению доктора Королевича (не Бовы), которая обещает продержать меня в постели еще неделю или две. Вообще, мне нескоро удастся урваться к Вам, и об этом я страшно горюю. Напишите мне, здоровы ли все у Вас и как Вы поживаете в Вашем милом Бабкине? Просьба моя к Вам: если можно, возьмите Весту к себе (она собака смирная) и держите ее у себя, — я буду гораздо покойнее. Нельзя ли, голубчик, это сделать? Вы много меня обяжете. Прилагаю два рубля, которые покорнейше прошу передать моей хозяйке.
Душевный поклон всем бабкинским жителям. Скажите им, что я не дождусь минуты увидеть опять это поэтичное Бабкино; об нем все мои мечты.
Крепко жму Вашу руку.
Преданный Вам И. Левитан.
P. S. Не пишу Вам сам письмо, так как я чрезвычайно слаб. Пишите мне по следующему адресу: Пречистенка, дом Лихачева, меблированные комнаты, № 14.
Июль 1885 г. (Москва):
В ответ на Вашу бесконечную доброту (?) посылаю Вам мою глубокую благодарность. Коробов был у меня, но уже застал меня почти здоровым, я даже работал. Теперь осталась от болезни только маленькая слабость.
Но, во всяком случае, ехать теперь в деревню бессмыслица: это отравить себя — Москва покажется в тысячу раз гаже, чем теперь, а я уже немного привык к ней. А в деревню хочется ужасно, невыразимо! ‹…› Но что над Бабкиным носятся крокодилы, в этом я вижу многое… и очень многое… Потом позвольте Вам сказать, что я не негодяй, не скотина и пр., а филантроп, пожалуй? и все же в деревню я не поеду ‹…›.
В Москве я пробуду еще недели полторы или две, если выдержу, конечно, а я в этом сомневаюсь; но, во всяком случае, я скоро увижу бабки<нских> милых жителей и, между прочим, Вашу гнусную физиономию. Напишите, здоровы ли у Вас все, как живете, поподробнее; здесь так скучно, одиноко.
Пишите!
Ваш И. Левитан.
24 марта 1886 г. (Ялта):
Дорогой Антон Павлович, черт возьми, как хорошо здесь! Представьте себе теперь яркую зелень, голубое небо, да еще какое небо! Вчера вечером я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, — я заплакал, и заплакал навзрыд; вот где вечная красота и вот где человек чувствует свое полнейшее ничтожество! Да что значат слова, — это надо самому видеть, чтоб понять! Чувствую себя превосходно, как давно не чувствовал, и работается хорошо (уже написал семь этюдов и очень милых), и если так будет работаться, то я привезу целую выставку. Ну, как Вы живете, здоровы ли Ваши, скоро ли думаете ехать в деревню? Но, конечно, верх восторга было бы то, если б Вы сюда приехали, постарайтесь, это наверняка благодатно подействует на Вас. Пишите поподробнее.
Ваш Левитан. ‹…›
Пишу Вам на адрес Шехтеля, забыл ваш дом. Адрес: Ялта, библиотека Зибер.
29 апреля 1886 г. (Алупка):
Простите, дорогой Антон Павлович, что так давно не писал. Не писал Вам потому, что очень уже ленив я письма писать, да и вдобавок изо дня в день собирался переехать. Теперь я поселился в Алупке. Ялта мне чрезвычайно надоела, общества нет, т. е. знакомых, да и природа здесь только вначале поражает, а после становится ужасно скучно и очень хочется на север. Переехал я в Алупку затем, что мало сработал в Ялте, — и все-таки новое место, значит, и впечатлений новых авось хватит на некоторое время, а там непременно в Бабкино (видеть вашу гнусную физиономию).
Да, скажите, с чего Вы взяли, что я поехал с женщиной? Тараканство[313] здесь есть, но оно и было здесь до меня. Да потом, я вовсе не езжу на благородном животном таракании, оно у меня было рядом (а здесь, увы, нет)[314].
Ну как вообще живете? Много денег, а сидите в Москве! Скоро ли переедете в Бабкино? Ваши здоровы л<и> все? Нижайший поклон всем Вашим. Пишите.
Ваш И. Левитан.
Передайте Шехтелю, что пробуду я в Алупке недели еще полторы-две и очень рад буду, если он заедет. И пусть не беспокоится, — я север люблю теперь больше, чем когда-либо, я только теперь понял его… Вообще, поблагодарите его за его любезное письмо и попросите извинения, что не пишу ему отдельно; до безобразия здесь обленился!
Не забудьте написать содержание писем Григоровича, это меня крайне интересует[315]. Да и вообще, Вы такой талантливый, крокодил, а пишете пустяки! Черт вас возьми!
Писать надо: Алупка, телеграфная станция.
1880-е годы:
Ты, Антонио XIII, не сумлевайся на счет эфтого фрака; можешь сам его носить, ибо мне сказали, что талантливым людям, как я, неприлично одевать фрак бездарного писателя, компрометирует он.