– Да уж… А я и не знала все это время, что ты жил на яхте, голову сломала, почему дом пустой, пока доктор мне не сказал, где ты…
– Так вот кто ответственен за покупку катера!
– Мы ему его и подарим.
Лайза мягко улыбнулась.
Осень, теплый вечер, хорошо на душе. Внутри наконец появилось ощущение, что горбатое полотно жизни расправилось, разровняло складки, и впереди расстелилась долгая гладкая и счастливая дорога. Пусть иногда в дождь, а иногда в солнце, лишь бы вместе.
Отражали лучи уходящего солнца высокие небоскребы, висели вдали дымчатые, как вуаль, облака, теребил высыхающие листья ветер.
– А я видел тебя по телевизору в тот вечер.
– Правда?
Он смотрел на нее с такой теплотой, что Лайза порозовела. И почему-то смутилась.
– Я пацанка, да?
– С такими-то титьками? Уж прости за слово…
– Да я не об этом!
Она хлопнула его по колену и притворилась возмущенной. Каждое действие, каждый жест теперь доставляли особенное удовольствие и еще раз напоминали о том, что теперь можно все: шутить, дурачиться, сидеть обнявшись. Потому что теперь разрешено. Теперь есть время…
– Нет, Лайза, ты не пацанка. Ты чудесная женщина – мягкая и живая. Очень подвижная. И я очень гордился тобой тогда. Даже выкинул телефон за борт, чтобы не позвонить и не поздравить.
– Что, правда? Телефон выкинул?!
– Угу. А наутро поехал за новым. Мне шеф головомойку устроил, потому что я пропустил два вызова.
– Вот это да! А я тебе не рассказывала, как праздновала месяц нашего знакомства одна? В ресторане? Где какой-то идиот подсел ко мне за столик?
– Это какой еще идиот?! Найду и зарэжу!
Мак смешно скопировал акцент из популярного фильма, и Лайза рассмеялась, неуклюже дернула рукой и снова, как и когда-то, рассыпала остатки картошки по коврику и виноватыми глазами посмотрела на поднявшего брови водителя.
– Я все исправлю! Отработаю!
– Натурой?
– Э-э-э…
– Ну что ж, – водитель радостно потер ладони, – поехали!
С готовностью взревел мотор пригревшейся на холме машины.
– Если это называется отработкой, то я готова отрабатывать за все… Днем, ночью, в выходные…
Обнаженная Лайза мягко приподнялась и опустилась на то, по чему она истосковалась не меньше, а то и больше, чем по всему остальному – скользкому, горячему, тугому… ох, какой же она вновь стала пошлой. И как же она скучала по пошлой себе…
Расслабленное мужское тело под бедрами, взгляд из-под полуприкрытых век, лежащие на бедрах горячие мужские ладони.
– Сделай так еще раз…
Она вновь приподнялась, почувствовала, как влажная упругая головка почти выскользнула наружу и мягко села, сделала движение тазом вперед-назад, потерлась.
Не отрывая взгляда от округлой груди, Мак застонал.
– Обожаю твои соски… с ума от них схожу… Одна мысль о них – и стояк на полдня обеспечен. А теперь и этот «ежик»…
– Этот «ежик» там только потому, что брить его некому, – Лайза наклонилась вперед и медленно, смакуя каждое движение, поцеловала самые вкусные на свете губы. Потерлась своей грудью о мужскую, чем вызвала еще один хриплый стон.
– Что значит некому? Руки оторву любому, кто попробует…
– Мне было не до того, а тебя рядом не было.
– Так сегодня и займемся, не будем откладывать…
Она улыбнулась довольной кошкой, а когда Мак принялся подушечкой пальца ласково поигрывать с влажным клитором, ускорила темп, начала насаживаться до самого конца.
– Женщина, мне крышу от тебя снесет!
М-м-м…
Отыскала пальчиками круглую тугую мошонку и принялась ее поглаживать. И без того большой член ощутимо увеличился и стал еще тверже. Теперь, когда Мак согнул колени, тот напоминал поршень, обосновавшийся внутри – да, мой домик, только мой, внутрь, наружу, внутрь, наружу…
Лайза застонала. Выпрямилась на несколько секунд, но затем снова легла Маку на грудь, слишком вкусно было его целовать в процессе, не хотелось отрываться. Мужская ладонь, до того поглаживающая ягодицу, сместилась – один из пальчиков проник в попку.
– Перестань… негодник…
– Я же вижу, что ты с ума сходишь, когда я так делаю…
Движение пальца вторило движению члена. От жара тела скользили друг по другу; влажные губы, жаркое дыхание, слипшиеся в непорядочном месте тела. Они совокуплялись, отдаваясь процессу полностью, в экстазе мозг и тело, жаждали лишь одного – проникнуть друг в друга еще глубже, жарче, с еще большей страстью…
– Обожаю тебя, сладкая…
Он толкал ее на себя, надевал, вколачивал по самую мошонку, а она готова была отдать все на свете, лишь бы процесс не прерывался. Поднималась и опускалась, покручивала тазом, покусывала губы.
– Прекрати… меня… трогать… Везде. Я же так…
Но сладкие пальчики остались глухи к липовым молитвам – один поглаживал клитор, второй продолжал проникать в попку.
– Мак… я… Мак…
Ускорившись еще, член скользил туда-обратно.
Она не сумела закончить фразу – взорвалась невидимой вспышкой, вцепилась в мощные плечи, застонала и почувствовала, как стальные ладони сжали бедра, запретили им двигаться, и как секундой позже запульсировал внутри, содрогаясь, пенис.
Эпилог
Теплый ветерок гонял вдоль пешеходных дорожек желтые листья, тянули к еще теплому солнцу пестрые лепестки цветы, всматривались в прозрачное и глубокое небо, покачивались в такт дуновениям, разливали вокруг чувство удивительной безмятежности.
На углу шумел проспект: под тканевыми тентами торговали фруктами – еще в открытых лотках, пока не хлынули стылые осенние дожди, – прохаживались легко одетые прохожие, нежились, как и цветы в клумбе, в лучах пригревающего солнышка. Медленно ходил у светофора, сметая с дороги листья в кучу, пожилой бородатый дворник, на него с протянувших ввысь ветки деревьев тут же падали новые.
Мак, прислонившись к выкрашенной черной краской ограде, ждал. Сложив руки на груди, стоял и смотрел на прилегающую к проспекту улицу, ту самую, на которой, скрытое кленами, притаилось высокое невидимое глазу обычного прохожего здание Комиссии.
Ровным рядом дремали бок о бок похожие друг на друга как две капли воды серебристые машины. Семь штук. Без проходящей по крылу ровной белой линии – до поры до времени.
Аллертон бросил взгляд на главный вход, проверил, не показалась ли фигура начальника, и достал из кармана тонкую полоску бумаги, в который раз перечитал бесхитростный написанный ручкой текст.
«А ты умеешь рассказывать сказки на ночь?»
Он случайно нашел записки прошлым вечером в спальне, где Лайза разбирала одежду. Крохотные послания, лежащие в коробке из-под конфет.
Сколько всего она их написала? Собиралась ли показать, отправить, передать? Некоторые закапанные слезами, как та, что он дольше всего мял в пальцах…
«Мне без тебя холодно. Я не жалуюсь… я держусь…»
Каждый раз читая, он чувствовал тяжесть на сердце. Каждое слово – крик души. Каждый обрывок – символ прошлого. Символ ее одиночества.
И символ безграничной любви.
Простые бумажки. Невероятная ценность.
Как и та, склеенная из частей, картина «Мечты». Лайза так и не призналась, почему порвала ее… Наверное, в какой-то момент не верила. Да он и сам, было время, не верил.
У крыльца послышались шаги; Мак очнулся, поднял голову: по дорожке к парковке шагал Дрейк. Как всегда собранный, деловой, подтянутый. И как всегда погруженный в никому неизвестные думы.
Аллертон оттолкнулся от прутьев ограды и вышел из тени.
– Добрый день, Дрейк.
– Добрый-добрый, – легкий кивок, удивленный взгляд. Мак подумал, что никогда не видел у Дрейка по-настоящему удивленного взгляда, скорее, его иллюзию в подходящий случаю момент. – Вроде мы виделись уже с утра.
– Да, виделись.
И замолчал. Понял, что, оказывается, не знает, с чего начать. И стоит ли.
Начальник смотрел вопросительно, ждал.
Пришлось прочистить горло.
– Я хотел сказать «спасибо».
На лице напротив появилась легкая растерянность, мол, не понимаю…
– Спасибо, за тот разговор по телефону.
– Какой разговор?
– Тот, с яхты.
– С какой яхты?
Дрейк поджал губы.
– Хочешь мне в чем-то сознаться?
Аллертон смял в кармане записку и, глядя в проницательные глаза, вновь прочистил горло.
– Не хочу.
– Вот и я подумал, что не хочешь.
Дрейк хмыкнул, перекинул куртку через плечо и прошел мимо. Стоило начальнику выйти из-под деревьев, как в его русой макушке тут же запуталось солнце; заблестела в лучах серебристая ткань.
«Спасибо».
Прошептал еще раз Мак, но уже мысленно.
– Что такого в том, что я хочу подарить вам катер?
Доктор махал руками так рьяно, что напоминал вентилятор.
– Никакого катера! Вы что, рехнулись?
– Разве это плохой подарок?
– Оставьте его себе, Лайза. Это ваш катер. Лучше пригласите меня однажды на нем на прогулку.
– Но я пока не умею им управлять…
– Вот когда научитесь, тогда и пригласите. Хорошо?
Нахмуренные рыжеватые брови и смеющиеся глаза чайного цвета.
Она не выдержала, сдалась. Кивнула.
И тут же надула губы.
– Но я не знаю, когда научусь!
– Я терпеливый, Лайза. Я подожду.
И он похлопал ее по руке теплой ладонью.
Плеск воды за бортом, пропитанный солью ветер, белые барашки на вздымающихся волнах.
Лайза с упоением чиркала набросок, это был уже третий вариант гостиной. Рядом лежали еще два листа – обновленный вид спальни на втором этаже и удобные дополнения к кинотеатру в виде второго ряда кресел, полок для дисков и пары декоративных элементов.
С прядей волос стекала вода, капельки соскальзывали на спину, плечи и иногда, образуя разводы, на рисунок. Засунутый в рот пластмассовый колпачок, припекающее макушку солнце – красота!
Наброски давались легко; вдохновение, поддавшись искрящемуся настроению дня, застыло сверху невидимой радугой и с любопытством следило за движениями карандаша.