– Вообще-то мы собирались тебя повесить, – повторился Прозитино. – Потом решили, что ты заслуживаешь гораздо более тяжкой смерти. Так вот, мы совсем уж было собрались тебя сжечь живьем, но…
– Что?.. – пискнул Генрих.
– Подумали, что ты нам, пожалуй, еще пригодишься.
– Конечно, пригожусь! – радостно согласился Генрих.
– Мы дадим тебе последний шанс послужить делу святой католической церкви. Ты отправишься в Москву…
– В Москву!.. – закатив глаза от счастья, повторил Генрих.
– …и станешь нашим «вестником победы». Царь наградит тебя, приблизив к себе. Став приближенным царедворцем, ты будешь исполнять наши указания. Понял?
– Еще бы! – быстро-быстро закивал Генрих. – Был бы я полный идиот, если бы отказался от такого привлекательного во всех отношениях предложения.
– Я тоже так думаю, – сказал Прозитино. – Тогда этот вопрос будем считать решенным. Осталось только перехватить настоящего вестника, которого снаряжают сейчас в лагере московитов. Это воевода Шеин. Он из молодых да ранних, как говорит в таких случаях его преосвященство кардинал Якоб. Думаю, мы схватим этого воеводу легко, поскольку приготовили сразу несколько ловушек. Он попадется в одну из них, как зверь в капкан…
…И снова зимник поскрипывал под полозьями саней, снова раздумывал о прошлом, настоящем и будущем Михаил Шеин, закутанный в тулуп. Все повторялось, но только теперь он спешил в Москву с радостными известиями о победе над войском Лжедмитрия.
Рядом с воеводой возлежал Прохор Безверхий, то и дело оглядывавшийся на скачущих позади кавалеристов охраны.
– И чего это Мстиславский приказал нам ехать в санях, – не мог успокоиться голова сторожевой службы. – По мне, так гораздо ловчее было бы скакать верхом. И скорее, и справнее.
– Князь пояснил, что этим самым он заботится о моем здоровье. Он хочет, чтобы вестник победы прибыл в Кремль как новенький, в хорошем состоянии, а не падающим с ног от усталости… И поэтому давай-ка остановимся вон у того постоялого двора, что виднеется впереди. Закусим, чем Бог пошлет, приведем себя в порядок.
– По мне, так лучше бы проехать мимо и остановиться на отдых где-нибудь в лесу, у костра… – проворчал Безверхий.
Но Шеин уже скомандовал повернуть на постоялый двор, у которого находилось уже несколько возков и суетились какие-то люди.
– Пойду, гляну, что там делается, – поднимаясь с саней, проговорил Безверхий. Перед тем, как войти в дом, приказал Петрушке и Павлушке: – Сынки, будьте рядом!
В помещении станичников сразу обдало вкусным хлебным духом, еще какими-то запахами снеди и выпивки. За длинными деревянными столами сидели человек десять-двенадцать самой простой наружности, ничто не выдавало их принадлежности к воровскому роду-племени, о чем голова и поспешил сообщить воеводе. И все же в конце добавил:
– Я бы отсюдова все ж таки уехал. Береженого Бог бережет.
– Вот настоящий порубежник! – усмехнулся Шеин. – Тебе, голова, везде шпионы да разбойные люди мерещатся… Даже здесь посреди исконно-посконной Руси-матушки…
Перекусить прибывшим дали спокойно, но когда на постоялый двор прискакали еще пятьдесят вооруженных людей, ничем не примечательные мужички превратились в сущих чертей, набросившись на Шеина и Безверхого со всех сторон. Тут же защелкали выстрелы во дворе – это вступила в схватку с прибывшими охрана воеводы.
Шеин успел выхватить меч и зарубить двоих нападавших, когда третий – кривобокий бородатый мужик без передних зубов – ударил воеводу здоровенной дубиной, но и сам расстался с жизнью от стремительного кинжала станичного головы, перерезавшего ему горло.
На помощь старшим пришли Петрушка с Павлушкой, сидевшие за соседним столиком. Они ловко расправились с пятью бандитами, применив свое излюбленное оружие при подобных драках, – длинные стилеты, зажатые в каждой руке. Остальных добили воины из охранной сотни, ворвавшиеся в помещение. Чуть раньше они отогнали конных разбойников.
Под несмолкаемыми выстрелами и бранными поношениями издали Безверхий с братьями-станичниками вынес воеводу, находившегося без сознания, во двор, уложил в сани и, вскочив на коня, приказал гнать вперед без остановок.
Разбойники преследовали отряд московитов еще долго, пока не оказались у стен небольшой крепостишки, откуда пальнули из пушек, рассеяв преследователей, словно утренний туман при восходе солнца.
Больше отряд Шеина никто не преследовал, но окончательно пришел в себя Михаил только тогда, когда впереди в лучах зимнего солнца засияли золотые купола московских соборов.
– Добрались! – перекрестился воевода. – Теперь гони к Кремлю!
Глава 7. Веселым пирком да за свадебку?..
И все же, как ни спешил вестник победы Шеин предстать пред царем, как ни торопился, первым в Москве объявился Лысый Генрих. Ничего странного в этом не было. Хорошо известно, что иезуиты со своим золотом могли творить чудеса, но только в пределах грешной земли. И потому облысевший от «происков Гретхен и иезуитов» Генрих, задыхаясь от спешки, влетел в опочивальню Семена Годунова без официального доклада, когда Шеин с охраной только-только миновал Мытищи.
Не продравший еще от сна глаза брат царя, не сразу сообразил, кто явился пред ним с чумазым ликом и изорванной одежде.
– Изыди, сатана! – сказал он, осеняя себя на всякий случай крестным знамением.
Но когда Генрих назвал себя, сразу не поверил.
– Ты тот самый немец, что мастер пушек? – уточнил он. – Невозможно. Мой преданный слуга по прозванию Лысый Генрих со своим верным подмастерьем Толстым Фрицем добывают победу на полях сражений…
– Уже добыли, – заверил хозяина Генрих. – Вот только Толстый Фриц не уберегся…
– Пал? – почесывая под мышкой, зевнул Семен.
– Так получилось… – тяжело вздохнул Генрих.
– Ну и ладно… Так ты говоришь, мы победили?! – окончательно просыпаясь, вскочил с постели Семен. – И царь об этом не знает не ведает? Эй, постельничий, одеваться! Я стану первым, кто принесет ему столь радостную весть. А ты все ему подтвердишь, Лысый Генрих, тебя ожидает блестящее будущее! Скорей! Одеваться!.. И умойте моего славного немца! Он это заслужил…
Брат царя въехал в Кремль, когда туда же через другие ворота прибыл настоящий вестник победы. Именно Шеину повезло быть первым, кого принял в тот день царь, хоть его братец и пытался опередить воеводу хотя бы на минутку.
Узнав подробности о сражении под Добрыничами из первых рук, царь милостиво похлопал по плечу склонившегося перед ним воеводу Шеина и громко произнес:
– Отныне, воевода, будешь ты носить чин окольничего и станешь главным воеводой крепости Новгорода-Северского, сменив там верного слугу нашего князя Ивана Голицына. Он мне понадобится в другом месте… А тебе быть главным воеводой. В помощь тебе даю князя Федора Звенигородского да дворянина Андрея Плещеева. Быть по сему. А победу над вором и расстригой Отрепьевым отметить надлежит славным пиром и непременной пушечной пальбой. А как же?
– Ваше царское величество, – поспешил встрять Семен, стоявший по привычке по правую руку брата. – Пушки палить будут. Но хотелось бы отметить сразу два торжества: вашу победу над супостатом и мою… это… мою свадьбу. Благослови, государь!
– Благословляю, – отмахнулся Борис от надоедливого родственника, который то и дело выпрашивал для себя вотчины да чины. – Но чтобы пушки мне палили исправно!
Отыскав Генриха, Семен Годунов приказал тому немедля отправляться в Пушкарский приказ и присмотреть четыре подходящих орудия, а потом срочно готовить к ним заряды.
– Пальба должна быть нынче знатной, – сказал он в конце.
– Она ознаменует мою свадьбу, а заодно и дарованную нам победу… И не горюй, Генрих! Нынче тебе «вестником» стать не удалось, так что ж! Все в моих… в божьих руках. Скоро ты станешь головой Пушкарного приказа. Я позабочусь об этом…
…Прохор Безверхий в праздничной суете потерял из виду своего молодого друга. Он слышал на главной площади Кремля царский указ о присвоении Шеину чина окольничего и его новом назначении, но поздравить его с этим еще не успел. Поэтому он разослал станичников из охранной сотни на поиски воеводы, а сам зашел перекусить в ближайший кабачок, а заодно слегка отметить успехи в делах службы его «сына». Именно сына, поскольку относился теперь к Михаилу не просто как к потомку бывшего начальника, а как к собственному единоутробному сыну. И хоть имел он уже двух «сынков» – братьев-близнецов Петрушку и Павлушку, оставшихся сиротами еще в раннем детстве, хорошо помнил присловье: «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын». Так вот, Михаил был для него не третьим сыном, а наипервейшим.
Каково же было удивление головы сторожевой службы, когда ему доложили, что воевода Шеин «празднует в соседнем кабаке, наливаясь зеленым-вином и заливаясь горючими слезами».
Перейдя из одного питейного заведения в другое, Безверхий на самом деле обнаружил там своего «наипервейшего», распивавшего с местными пьянчугами-ярыжками зелено вино.
Разогнав пьянь по лавкам, Безверхий примостился рядом с Михаилом и, приобняв его за плечи, самым ласковым голосом, на какой был только способен этот вояка с луженой глоткой, спросил:
– Что ты? Зачем?..
– Это ты, дядька Прохор? – подняв мутный взор на Безверхого, произнес воевода.
– Я, а то кто ж! Почему ты здесь? Все веселятся, а ты плачешь…
– Эх, голова! Не до веселья мне теперь…
– Что так? Поведай, что тебя гнетет, облегчи свое сердце.
– Решился я послать сватов к Мстиславским, хотел дочку их Варвару за себя взять…
– И что? Я хоть сейчас в сваты!.. – приосанился Прохор.
– А перед надумал я повидаться с княжной и объясниться…
– Это совсем не обязательно, – махнул рукой Безверхий.
– Не скажи, дядька! Так я прямо из Кремля, откуда недалеко до дома Мстиславских, пошел в Замоскворечье.
– И что?
– Там к свадьбе готовятся, – обреченно вздохнув, произнес Шеин.