— Ну, что вы, что вы, Борис Вадимович! — сказал Карл, откупоривая бутылку. — Весь к вашим услугам.
— Майн герр, — начал Энгельгардт, — я как-то просил вас устроить меня на вашей фабрике. Хочу вам объяснить, почему я вынужден просить вас об этом вновь.
— Я вас слушаю. — Карл наполнил бокалы и раскрыл перед собеседником коробку сигар.
— Нам, верным защитникам престола и отечества, не очень-то уютно живется на чужбине, — сказал полковник. — У нас есть хорошие идеи, здравые мысли, далеко идущие планы. Но порой… простите за прозаизм… порой нам нечего есть. Не скрою, да и вы сами, наверное, знаете, иногда приходится перебиваться весьма низменным ремеслом: набивать табаком гильзы. Согласитесь, что для полковника царской армии, офицера свиты его величества это предел падения… Но к сожалению, человек так устроен, что ему каждый день нужно завтракать, обедать, ужинать, а это не всегда удается…
— Насколько я знаю, — перебил его Карл, — у вас много друзей среди эстонцев, да и среди иностранцев, и вы оказываете им некоторые услуги. Разве они не могут помочь вам?
Энгельгардт подозрительно посмотрел на него и, не заметив на лице Карла и тени любопытства, глубоко вздохнул.
— Они пользуются моими услугами за жалкие подачки, а если начистоту… — Он помедлил, потом процедил сквозь зубы: — Если начистоту, то они бессовестно эксплуатируют мои патриотические чувства к России и ненависть к большевикам.
— М-да, — многозначительно произнес Карл, — тут есть о чем подумать. — Он поднял бокал: — Ваше здоровье, господин полковник. — И, сделав пару маленьких глотков, сказал: — Мы знаем друг друга по клубу немецкого землячества. Это позволяет мне говорить с вами откровенно, как со своим земляком. Я хотел бы предложить вам более интересное и более выгодное занятие, чем какая-либо работа у меня на фабрике. Да и вам больше подойдет то, что я предложу, учитывая ваш опыт, особенно в армиях генералов Деникина и Врангеля.
— А именно?
— Допустим, установить дружеские отношения… скажем, со мной… как с немецким представителем.
Такой оборот, по-видимому, не удивил Энгельгардта: заместитель председателя местного немецкого землячества и директор крупного предприятия — отличное прикрытие для «немецкого разведчика», лучше не придумаешь.
— Вам должно быть ясно, — продолжал Карл, — что я не могу договариваться с вами о сотрудничестве как с представителем РОВСа. Официально нам запрещено иметь дело с русскими эмигрантами. Я позволю себе нарушить этот запрет лишь в том случае, если вы станете мне кое в чем помогать, так сказать, в частном порядке. Это раз. И второе-ни коим образом не путайте работу с нами со своими счетами с большевиками. Вы меня понимаете?
— Да, конечно, — ответил полковник.
Здесь уместно напомнить, что после операции «Трест» акции белогвардейцев в глазах иностранных государств упали очень низко. Испытал это на своем собственном опыте и Энгельгардт.
— Ну, если эти условия вас устраивают, тогда по рукам, — заключил Карл. — Разрешите еще по одной для закрепления наших отношений. — Он вновь наполнил бокалы, аккуратно поставил бутылку на стол. — Хотя борьба с большевиками, повторяю, — ваше сугубо личное дело, думаю, что в ваших же интересах извещать меня о своих действиях против Советов, дабы уберечь нашу дружбу от всяких неожиданностей…
В то время, когда все это происходило, Карл знал о разведывательных службах разве что понаслышке. Но впоследствии он стал хорошим разведчиком и регулярно передавал нам важную информацию о замыслах врагов Советской страны.
А полковник? Он с тех пор начал работать на «немецкую разведку».
Появившийся в дверях немецкого клуба Энгельгардт заметно осунулся и похудел. В последнее время ему нередко приходилось получать разнос от своих хозяев, засылающих по его рекомендациям шпионов и диверсантов на территорию Советского Союза. Казалось бы, и люди надежные, и благополучно переходили границу в условленных местах, но затем следы их терялись в неизвестности. От поручика Чернышева, например, ни слуху ни духу, а объект в СССР невредим. Капитан Немоляев должен был заложить в Ленинграде бомбу — задание не выполнено.
— Бессонница замучила, — пожаловался полковник, подойдя к Карлу.
— Вы нездоровы? — с участием спросил тот.
— Пока здоров. — Полковник вытер носовым платком вспотевший лоб.
— Почему «пока»?
— Слишком много неприятностей, майн герр. — Энгельгардт учтиво взял Карла под руку, отвел в сторону. — Я решительно ничего не понимаю.
— Что вас беспокоит?
— Все. И прежде всего…
Под строжайшим секретом он сообщил, что от переброшенной англичанами на советскую территорию группы нет никаких известий.
— Боюсь, как бы ГПУ не сыграло с ними какую-нибудь злую шутку, — прошептал полковник, вплотную приблизив к Карлу свое лицо и, как тому показалось, стараясь заглянуть ему в глаза.
— Случается, конечно. — Карл подавил охватившее его волнение. — Но не надо терять надежды, дорогой полковник, на благополучный исход. — Он дружески похлопал его по плечу. — Человеку нельзя жить без надежды. К тому же господь не допустит, чтобы наши идеи постигла неудача. Ведь мы-то с вами знаем, что бог на нашей стороне.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО
Энгельгардт тяжело переживал потерю своей «клиентуры». Английские, французские, эстонские разведывательные службы начали избегать контактов с ним, считая, что он не способен подобрать надежных и опытных людей и обеспечить их безопасность. Признаться, мы с Карлом тоже были не очень-то спокойны. Где гарантия, что полковник не заподозрит в своих неудачах Карла и не пожелает через своих берлинских друзей по РОВСу выяснить его причастность к немецкой разведке? Такой гарантии нет и быть не может. А разоблачение Карла повлечет за собой крах всех наших планов.
Ситуация требовала быстрых и решительных действий, однако ни один из приходивших мне в голову вариантов не казался достаточно надежным. А что, если мне самому встретиться с полковником? Нетрудно представить, как это ошеломит его. До сих пор он чувствовал себя здесь в сравнительной безопасности — и вдруг чекист! Главное, повернуть все так, чтобы отвлечь внимание Энгельгардта от заботящих его теперь проблем и тем самым подстраховать Карла. Конечно, в этой попытке штурмовать противника, что называется, в лоб есть немалая доля риска. Но делать нечего — время не терпит.
Готовясь к предстоящей встрече с Энгельгардтом, я вспомнил, что Артузов советовал мне познакомиться с бывшим царским генералом, который держит табачный ларек на таллинском рынке и у которого полковник берет заказы на набивку папирос. Вот этот генерал — его фамилия была Шаховский — и должен был, по моим расчетам, помочь мне выйти прямо на Энгельгардта.
Таллинский рынок не такой уж большой. Мне казалось, что, проходя мимо маленьких окошек табачных киосков, я сразу узнаю его превосходительство: он представлялся мне солидным мужчиной весьма респектабельной внешности, со стройным ежиком седых волос. Не тут-то было!
Пришлось зайти в один из магазинчиков, торговавших табачными изделиями, и там справиться, где находится ларек господина генерала.
В окошке я увидел седенького старичка, в облике которого не было абсолютно ничего генеральского. Первое, что бросилось в глаза, — изрядная плешь на макушке, да замусоленный шерстяной шарф, обвивающий изборожденную морщинами шею. Когда он вышел из ларька, открылся весь его жалкий вид. Потертая бархатная кацавейка, перешитая, по всей видимости, из вечернего платья супруги, и основательно стоптанные башмаки. Лишь выцветшие красные лампасы на брюках напоминали о былом величии.
— Чем могу служить? — устало спросил он.
— Прежде всего я хотел бы засвидетельствовать вашему превосходительству свое почтение. — И, щелкнув каблуками, я подбросил два пальца к виску.
— Бог мой! — На лице генерала расцвела улыбка. — Благодарю вас. Давненько меня так не приветствовали. Не те, знаете ли, времена, — вздохнул он. — Вы, видно, приезжий? Я вас никогда раньше в Таллине не встречал.
Пришлось поведать его превосходительству заранее припасенную для него биографию. Да, я первый раз в Таллине. А вообще я сибиряк, был юнкером в армии Колчака. После разгрома белого движения, как и многие, бежал в Шанхай. Там устроился матросом на грузовой пароход и пошел с ним на Балтийское море. Обосновался в Литве, в городе Шауляе. Имею небольшой галантерейный магазинчик. Доходы скромные. Хочу заняться продажей папирос с длинными мундштуками. В Литве русских эмигрантов предостаточно, и спрос на такие папиросы велик.
— Да вы, оказывается, мой коллега и по военным делам, и по несчастью! — воскликнул генерал. — Очень, очень приятно. А вы в каком полку служили, юнкер?
— У генерала Пепеляева, в Омске и Иркутске, — не раздумывая, ответил я. — Вы знали его, ваше превосходительство?
— О, да… то есть… Как вы говорите?
— У генерала Пепеляева, ваше превосходительство. Он был известен в Сибири.
— Нет, нет, лично не знал, но слышал. Я ведь был в нашей армии на юге России.
— Милейшая, очень светлая личность…
Мы довольно долго беседовали с генералом, вспоминая знакомых и больше незнакомых деятелей русского, как мы говорили, патриотического движения. Генерал многое уже запамятовал, и можно было сочинять что угодно.
— А Каледин, Кутепов?.. Какие это были боевые генералы!
— Очень, очень, ваше превосходительство…
Я не скупился величать его «превосходительством», это импонировало ему, располагало ко мне. Казалось даже, что при каждом очередном «ваше превосходительство» генеральская лысина розовеет от удовольствия. Он полностью уверовал в мое белогвардейское прошлое. Мы восхищались Казанским собором и колоколами знаменитого Исаакия (не зря я бродил по Ленинграду), Большим театром и кремлевским Царь-колоколом, с благоговением перечисляли имена «достойнейших монархов» от Ивана Грозного до Николая Второго. Кратко обозрев всю историю государства Российского, мы перешли к большевикам, «устроившим в такой патриархальной стране кромешный ад», и стали выяснять, что же надо делать, чтобы вернуть к жизни старые порядки и увидеть на престоле кого-либо из божьих помазанников.