— Я вам все рассказал, пан офицер, всю правду. Матка бозка! Почему я попадаю из одной беды в другую? В чем я провинился перед богом? — в отчаянии восклицал Казимир. — Теперь все кончено, меня расстреляют!
— Вы ошибаетесь, пан Костецкий.
— Откуда вы знаете мою фамилию? — Радист резко вскинул голову.
— Мы все о вас знаем, пан Казимир, — строго сказал чекист. — И тем не менее мы не собираемся вас задерживать и сажать в тюрьму, хотя вы этого вполне заслуживаете. У нас общий враг — немецкий фашизм, и в борьбе с ним мы должны объединить наши усилия.
Нам действительно многое было известно о Костецком. Даже то, в какой день и час, в каком районе он должен был перейти демаркационную линию, отделяющую нас от немцев. Там его скрытно, конечно, встретили, затем так же скрытно проводили на окраину Львова, где одна сердобольная старушка сдала ему угол. Несколько раз его сопровождали в подвал полуразрушенного дома, откуда он вел радиопередачи. Все эти радиопередачи без труда засекались нами и тут же расшифровывались, поскольку шифры, которыми он пользовался для связи с британской столицей, тоже были у нас. Но такие подробности Костецкому знать было, разумеется, ни к чему.
— Матка бозка! — снова воскликнул Казимир.
— Матка бозка — плохая покровительница и защитница в ваших неприглядных делах, пан Костецкий. Я не намерен сейчас читать вам проповедь, хочу лишь, чтобы вы задумались над тем, что движет вашими теперешними хозяевами, организующими подрывную работу на советской земле. Вместо того чтобы заботиться об освобождении Польши, о пресечении кровавых авантюр Гитлера, они всячески стараются нанести урон нашей стране, ослабить ее перед лицом возможной гитлеровской агрессии. Кому от этого польза? Чьим гнусным замыслам вы усердно служите?
— Что же теперь?.. — дрожащим голосом спросил Костецкий.
— Все останется по-прежнему. Вы будете передавать в Лондон всю поступающую к вам от ваших местных руководителей информацию и принимать из Лондона радиограммы. Только все это будете делать под нашим контролем. Вам понятно?
— Но как же… — пролепетал Казимир. — Ведь я давал клятву ксендзу на кресте!
— Думаю, святой отец простит вам все ваши грехи, если узнает, что вы поступили так из любви к ближнему, к своему народу.
— К ближнему?.. — Казимир недоверчиво взглянул на собеседника.
— Да, к ближнему, — продолжал чекист. — Вы — сын крестьянина. Ваш отец арендовал у помещика клочок земли и платил непосильную арендную плату. Жили почти впроголодь. Ради чего и, собственно, ради кого вы подвергаете сейчас свою жизнь опасности? Опять-таки ради вашего помещика, ваших аристократов, генералов и фабрикантов? Ничего не скажешь — хороши ближние! Ведь это они отдали вашу родину на растерзание немецким фашистам, а сами сбежали на британские острова. Или, может быть, вам по душе идеи мирового господства Гитлера, который хочет стереть Польшу с лица земли и уже уничтожил тысячи и тысячи ваших соотечественников? Подумайте, Казимир, и я уверен, что вы поймете, кто друг, а кто недруг и с кем вам по пути.
Радист сидел в оцепенении, облокотившись на колени и обхватив голову руками.
— А теперь, пан Казимир, — сказал чекист, — я спешу, мы должны расстаться. — Он посмотрел на часы и встал. — Но ненадолго. Завтра жду вас в это же время и в этом же месте. Вы понимаете, конечно, что мы с вами не встречались и решительно ни о чем не говорили. Рекомендую вам подыскать себе более удобное жилье, чем за занавеской у бабки Христины. Мы все равно будем знать, где вы. Пистолет вам не нужен, его прихватил с собой мой товарищ. И рацию мы тоже возьмем с собой. Завтра, когда увидимся, вы получите ее обратно. Прощайте, вернее, до свидания.
Казимир не мог вымолвить ни слова. Он медленно поднялся и робко пожал протянутую ему руку.
Бабка Христина потом рассказывала, что ее квартирант всю ночь не сомкнул глаз. Он выкуривал сигарету за сигаретой — вся комната тонула в клубах табачного дыма. Как только взошло солнце, он вскочил с кровати, умылся холодной водой и ушел, даже не позавтракав.
— Ну, как успехи с радистом? — спросил на другой день Шубин.
— Все идет как будто по плану, Федор Григорьевич, — ответил новый знакомый Казимира Костецкого. — Сегодня должно состояться второе свидание. Надеюсь, он придет.
…Казимир Костецкий и вправду принял близко к сердцу слова своего ночного собеседника, что его работа на лондонских хозяев ни ему лично, ни его родине ничего хорошего не сулит. И в назначенное время он явился к месту встречи. Содействие пана Казимира было полезным: через него проходила важная информация. Мы многое узнавали о готовящихся подрывных акциях и многое успевали своевременно предотвратить.
Помимо Костецкого, нам помогало немало других поляков, которые с заданиями империалистических разведок переправлялись на нашу территорию. Большинство из них понимали, что своими действиями против СССР они нанесут вред делу освобождения родной Польши, и становились нашими добрыми помощниками. Благодаря им мы получали ценные сведения о том, как, где и когда должны пересечь границу посланцы эмигрантского правительства, чтобы пополнить редеющие, не без нашей помощи, ряды английских шпионов, на какие оборонные объекты в Западной Украине нацеливают диверсантов наши будущие союзники — англичане, и другую информацию.
Мне вспоминается один английский разведчик, поляк по национальности, курьер связи из Лондона (фамилия его за давностью лет выветрилась из памяти), задержанный при переходе границы в районе Перемышля. Это был капитан запаса. Уволили его в свое время из армии, по его словам, за то, что он открыто высказывался против прогитлеровской политики правящих кругов панской Польши. Действительно, довольно значительная часть польского общества не разделяла ориентации своего реакционного правительства на гитлеровскую Германию.
— Скажите, пожалуйста, — спросил я отставного капитана, — что побудило вас взять на себя такую нелояльную к СССР миссию: стать связным между антисоветски настроенными поляками и польским эмигрантским правительством в Лондоне? Вам что, близки враждебные нашей стране планы англичан?
— Я поляк и военный, — ответил он, — мне приказали — я должен повиноваться.
Впоследствии этот человек вступил в формировавшуюся на территории СССР польскую армию. Но уже не в силу военной дисциплины, а следуя голосу своей совести, для освобождения своей родины от фашизма.
И все же к нам время от времени поступали тревожные вести: где-то взорвали паровоз, подбросив в топку бомбу, где-то вывели из строя движок, освещавший рабочий поселок, сожгли нефтяной склад… На пути из Львова в Тернополь кто-то обстрелял машину секретаря обкома партии. К счастью, никто не пострадал.
Было совершенно ясно: полковника Окулицкого надо поймать. И чем скорее, тем лучше.
Задача эта оказалась далеко не простая. Прошедший специальную подготовку, полковник Окулицкий умело заметал следы. Находясь на нелегальном положении, он скрывался в основном во Львове, лишь иногда выезжал за пределы города для инспектирования своих подручных. Постоянной квартиры у него не было. Он никогда не проводил в одном месте двух ночей кряду, избегал личных встреч, стремился действовать через связников. А если и встречался с кем-либо, то в самых неожиданных местах и при самых необычных обстоятельствах. Даже наиболее близкие к нему люди не всегда знали, где именно его можно найти в тот или иной день. Это был опытный и хитрый враг.
Как-то утром мы собрались в кабинете начальника Львовского управления, чтобы выработать общий план действий по захвату Окулицкого. Вариантов операции предлагалось несколько, но все они не казались нам достаточно надежными. Полковник был вооружен, поэтому попытка захватить его где-нибудь на улице могла вызвать ожесточенное сопротивление и привести к жертвам среди населения. К тому же Окулицкий нужен был нам живой: погибни он в перестрелке, и многие каналы, по которым он поддерживал связь с Лондоном, выявить уже не удастся. Следовательно, взять его надо было очень аккуратно, без лишнего шума.
Наша «оперативка» продолжалась несколько часов. Спорили до хрипоты и накурили столько, что просто дышать было нечем.
— Так что же все-таки будем делать, товарищи? — спросил начальник управления, видя, что обсуждение зашло в тупик.
Присутствующие переглянулись, но никто не проронил ни слова. И тут лицо Федора Шубина, всегда отличавшегося инициативой и находчивостью, озарилось хитроватой улыбкой.
— Я, кажется, что-то придумал, — сказал он.
— Что же, послушаем вас, Федор Григорьевич, — кивнул начальник управления.
Шубин положил на стол портфель и стал вытаскивать из него какие-то бумаги.
— Ну что? Не тяни душу, — заторопили его со всех сторон.
— Подождите. Не все сразу, — многозначительно ответил он.
НЕОБЫЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ
У витрины магазина готового женского платья остановился сутулый старик в сюртуке и ермолке, с длинной белой бородой. Несмотря на чудесный солнечный и теплый не по-зимнему день, в руках у него был зонтик, а на ногах глубокие калоши. Такие старики не были в то время редкостью на улицах польских и западно-украинских городов и местечек. В своем почтенном возрасте они подчеркнуто придерживались стародавних традиций и в одежде и в образе жизни вообще. Мимо магазина не спеша проходили женщины с кошелками, с визгом проносились ребятишки, деловито вышагивали модно одетые молодые люди. И никому из них не было никакого дела до седобородого старца, который с любопытством разглядывал в витринах восковые муляжи, облаченные в живописные шелковые наряды и кокетливые шляпки.
Но вот из находившейся по соседству с магазином парикмахерской вышел моложавый мужчина с тонкими черными усиками. Он подошел к краю тротуара, явно намереваясь перейти на другую сторону улицы. Старик с необыкновенной прытью бросился ему наперерез и крепко ухватил за полу пиджака.
— Так вот вы какой! — воскликнул он по-польски. — И вам не стыдно, ясновельможный пан, обижать старого человека?