— Почему незадачливых?
— Искал золото — не нашел, попробовал скупать у чукчей пушнину — не вышло: разорил его Олаф Свенсон — был такой некоронованный король чукотского пушного рынка. А в двадцатых годах охотился Томб как-то весной на гусей да переложил пороху в гильзы. Ствол разорвался, и ему выжгло глаза, повредило пальцы. Хорошо, семьей к тому времени обзавелся, а то совсем бы беда была.
— Семью из Америки завез?
— Ну что вы — из Америки! Выберет такой искатель здесь чукчанку или эскимоску, чтобы обязательно красивая, наплодит детей, заработает деньжат и через пролив — пускать заработанный капитал “в дело”, как они говорят.
— С семьей?
— Вы, Петр Петрович, хоть и старше меня на целый десяток, а наивны. Разве деловой американский мир потерпит, чтобы женой начинающего дельца была, туземка? Да и самих “дельцов” больше устраивали Кэтти или Мэри.
— Ну, а с Томбом-то что?
— А Томб к тому времени тоже имел ребенка, жену и жениных родственников. Он решил не возвращаться в Соединенные Штаты. Кто там станет кормить слепого? А что у чукчей нет такой привычки — бросить человека в беде, — об этом Томб знал достаточно хорошо.
— И до сих пор он здесь живет? — с явным любопытством спросил Столяров.
— Сейчас у него остановимся. Квартирка просторная: один полог, то бишь комнатку, он обычно сдает проезжим. Сын его Гарри работает в колхозной охотничьей бригаде. И отлично работает. Чукчи его зовут по-своему — Гырголь. Оба по-русски хорошо говорят. И подданство советское. Старик еще в двадцать девятом году выхлопотал… Ну, синьор, слезайте с поезда, приехали. Помогите распрячь собак: надо их покормить.
Из домика, у которого остановилась нарта, вышел грузный широкоплечий старик, прислушался к собачьей возне и улыбнулся краем губ.
— Калигранские школьные собаки, — определил он. — Это Борис Николаевич? Возвращаетесь уже?
— Он самый, — отозвался Борис, ловко бросая куски мяса собакам. — Готовьте угощение, папаша Томб. Рекомендую зоотехника Столярова.
Столяров внимательно разглядывал Томба. Старик был без шапки. Спутанные изжелта-белые волосы свисали на перекошенное ожогом лицо. Глаза были плотно закрыты обезображенными веками.
— Здравствуйте, — произнес слепой, протягивая руку.
В комнате приехавшие, раздевшись до пояса, долго мылись над эмалированным тазом.
— Скажите, зоотехник, в какой это кузнице вас ковали? — спросил Борис, поглядывая на внушительную мускулатуру Столярова.
Столяров усмехнулся и пошлепал полотенцем по своей широкой спине:
— Спорт. Уважаю атлетику всех видов.
— Нарту вместе с собаками сможете тянуть, когда собаки устанут.
В комнату вошел коренастый мужчина. Он принес чайник, достал из шкафчика чашки, блюдца и сахарницу.
— Пейте чай, — предложил он. — Мясо поспеет через час.
— Спасибо, Гырголь, садись с нами. Знакомься с новым районным зоотехником… Как охота?
— Нерпы пока мало: очень плотный лед.
— Из экспедиции люди не проезжали?
— Из Аанкатской бухты? Были чукчи, говорят, обогнали Акопова: сейчас подъехать должен. Говорили, в порт торопится.
— Станешь торопиться, — усмехнулся Борис. — Во-первых, целый год семью не видал, во-вторых, материалов, небось, груду накопил, быстрее обработать надо.
— А что за экспедиция? — с интересом спросил Столяров.
— Геологическая. Вартан Акопов — ее начальник. Дружок моего детства. Пять чукотских хребтов обшарил, обмерил, обнюхал и обжил. “Голову, — говорит, — положу под топор, если Чукотка не станет самой высокоиндустриальной окраиной”. Про него друзья говорят: “Сгущенного характера человек”. Мы с ним мальчишками в Краснодаре… Погодите!.. — Борис наклонил ухо к замерзшему окну. — Гырголь, слышишь, собаки лают? Он!
Борис соскочил с табуретки и, не одеваясь, выскочил на Улицу.
С улицы доносились крики, громкий собачий лай. В сенях что-то загремело, и в комнату следом за Борисом, который весь уже был обсыпан снегом, ввалился объемистый саквояж, а за саквояжем — два человека. Первый из них на ходу стаскивал через голову меховую рубашку.
— Те же и Вартан Акопов, тигр чукотских недр, — весело пояснил Борис.
— Борька! Ты?
Друзья обнялись. Потом Борис обнялся и со вторым, который успел уже сбить наледь с сапог и улыбался так, что глаза его превратились в щелки.
— Калигранский культпросветработник Ренвиль, — отрекомендовал его Борис. — Говори скорей, как дела в школе?
— На месте школа, Борис Николаевич. Вас ждет. Топливо подвезли.
— Подвезли? Дивно. Разоблачайся. Ну, Столяров, значит, нам сегодня развлечение. Ренвиль кинокартину привез, завтра вместе с ним в Калигран поедем… А с тебя, Вартан, магарыч: домой отправляешься!
Акопов ухватил обеими руками свою густую черную бороду и потянул горбатым носом.
— Слышу запах, — сообщил он.
В дверях появилась фигура слепого хозяина. Он нес большую кастрюлю.
— Ваше любимое блюдо, Борис Николаевич. — Губы у Томба растянулись в улыбке.
— Неужели нерпочка?
— Молодая, — сказал хозяин, осторожно ставя кастрюлю на стол.
Борис и Ренвиль как по команде вынули ножи.
— Прошу немного подождать, иначе встреча будет сухая. — Акопов запустил руку в саквояж и прищурил глаз. — Пожалуйста, угадай… Чем буду угощать?
— Спиртом.
— Спирт пускай белый медведь пьет.
— Коньяком.
— Не умеешь угадывать.
Акопов извлек из саквояжа большую темную бутылку без этикетки, потряс ею в вытянутой руке и щелкнул языком:
— Настоящий выдержанный “Воскеваз”. По-старому — “Кизил-Тамур”. Прислали ереванские родичи. Присаживайся, папаша Томб. Гырголь, что стоишь?
Гырголь отказался от рюмки, сел и вынул из-за пояса нож. Левой рукой он достал из кастрюли большой кусок мяса, захватил краешек зубами, ловко подрезал его снизу ножом у самых губ и проглотил, почти не пережевывая. Столяров с интересом смотрел, как быстро исчезает огромный кусок мяса. Борис расхохотался:
— Что, зоотехник? Поучительное зрелище? Допивайте бокал и следуйте его примеру, а то ничего не останется.
Столяров взял вилку, выбрал из кастрюльки кусочек, попробовал его зубами, отложил в сторону и потянулся к своему рюкзаку. Борис прыснул:
— Предпочитаете консервы, Петр Петрович? Ничего, это скоро пройдет. Через полгода вас от нерпы за уши не оттянешь, на консервы не захотите и смотреть.
Вскоре стало шумно. Акопов наседал на Бориса, требуя ответа:
— Ну, Боря, ты скажи, ты учитель: вот почему все чукчи хорошо рисуют? А? Мне один охотник такую, так-кую карту вычертил… — Акопов восторженно щелкнул пальцами.
— Ну, не все, но… Больше соприкасаются с природой. Зрительная память, — туманно пояснил Борис.
Когда разговор зашел о долгих поездках по чукотским хребтам, Столяров оживился, стал расспрашивать геолога о подробностях путешествия.
— Профессия у вас хорошая, — веско заключил он. — А мне придется учить чукчей правильному выпасу оленей и уходу за ездовыми собаками.
— Очень завидная работа, — с жаром отозвался Акопов. — У нас — с камнем, у вас — с людьми.
Слепой хозяин медленными глотками допил вино и потом как-то сразу обвис за столом, подперев голову рукой.
Ренвиль взглянул на часы и поднялся:
— Пойду. Пора налаживать передвижку. Картина “Пирогов”. Приходите.
— Обязательно придем, дорогой, — откликнулся Акопов. — Не видал еще “Пирогова”. А ты, Борис?
— Да из нас, наверное, один Столяров видел ее. Он только-только с Большой земли.
— Хорошая картина, — подтвердил Столяров. — Посмотрел бы еще раз, да устал с дороги. Хочу отдохнуть.
— Кстати, здесь место только для двоих — Борису и Столярову, — сказал Акопов. — Где мне лучше переночевать, папаша Томб?
— В сельсовете диван. Там тепло.
— Сельсовет? Отлично, — решил Акопов. — Пойдем, Боря. Помоги саквояж нести, и пойдем кино смотреть.
Уже одевшийся Ренвиль взглянул на Гырголя.
— А я в твоей комнатке буду ночевать, можно? — спросил он.
— Зачем спрашиваешь, Ренвиль? — укоризненно откликнулся Томб. — Конечно, переночуешь. Гарри, проводи гостей к председателю.
И все, кроме Томба и Столярова, вышли на улицу.
Сеанс длился часа три. После этого Ренвиль выдавал колхозникам книги, Борис с Акоповым гуляли по берегу замерзшего моря. Проводив Акопова, Борис вернулся на свою квартиру. Была поздняя ночь. Столяров укладывался в кровать.
— Я думал, вы уже спите, Петр Петрович. Ну, ложитесь, ложитесь, мне нужно еще поработать.
Борис вынул из чемодана книги, тетради, подкрутил лампу и принялся готовиться к урокам.
Когда на часах было без четверти шесть, Борис удовлетворенно потянулся, зевнул, быстро разделся, юркнул под одеяло и повернулся к стене, оклеенной газетами. Прямо на него с пожелтевших “Известий” смотрела балерина Уланова, тускло освещенная мигающей лампой.
— За два часа прекрасно высплюсь, — подмигнул Борис балерине и потушил лампу. — А в восемь поедем в Калигран, — пробормотал он, засыпая.
Но выспаться ему не удалось.
— Колосов! Борис Николаевич!
— Что такое? — не сразу понял Борис.
Над ним стоял Ренвиль и теребил его за плечо:
— Можно, ты пойдешь со мной?..
— А что случилось?
— Говорить буду.
Ренвиль был чем-то взволнован и неправильно выговаривал русские слова.
Борис оделся, и они вышли. Свежий морозный воздух прошелся по лицу, забрался в рукава, за воротник. Борис поежился.
Прямо перед домом висели две шкуры белых медведей. Справа на козлах лежал перевернутый вельбот, отбрасывавший на снег четкую тень. На обмерзшей стойке голубовато просвечивал в свете луны большой кусок льда, приготовленный для питьевой воды. Картина мирная, отнюдь не располагавшая к беспокойству. Но в голосе Ренвиля была тревога.
Началось с того, что собаки перегрызли ременный алык в упряжке. Сеанс еще не начался. Ренвиль попросил у старой Иунеут, жены Томба, новый ремешок. Иунеут сказала, чтобы Ренвиль посмотрел в чулане. В чулане лежал ворох шкур, но ремней не было видно. Он стал рыться в шкурах и увидел кожаную военную сумку: может быть, ремешки в сумке. Ренвиль открыл ее. Оттуда вывалились бумаги. Следовало уложить их обратно, но там были интересные фотографии и рисунки, и разве утерпишь, чтобы не взглянуть? Хорошо был нарисован аэродром. Ренвиль сразу узнал его: все постройки, летное поле, холм, река. Внизу — какие-то цифры. И много других бумаг и снимков. И еще там были ленты магния… Все это разглядывать было некогда: люди уже собрались смотреть кино. Ренвиль сложил бумаги в сумку и побежал налаживать аппарат. Во время сеанса он искал глазами Гырголя, хотел попросить у него одну ленту магния. Магния давно не было в магазине райцентра, а Ренвиль научился фотографировать. Он искал глазами Гырголя, но Гырголь почему-то не пришел смотреть кино. И вдруг Ренвиль подумал: а зачем Гырголю Томбу нужен рисунок аэродрома? Вот тогда охотники и начали кричать ему: “Тише, тише, почему так быстро стал вертеть картину?” Ренвиль стал работать медленнее, но все думал и, когда выдавал книги, тоже думал. Потом он пошел ночевать к Гырголю. Он увидел, что Гырголь дома, и сказал ему: “Дай мне ремень, в моей упряжке порвался алык”. Они пошли в чулан и снова перебрали все шкуры. Ремешок нашелся, а сумки не было. Надо было спросить, куда девалась сумка, и взять у Гырголя магний, но Ренвиль не стал спрашивать, а все думал. Все легли спать, а он ворочался до тех пор, пока не решил разбудить Бориса.