— Добро, — поблагодарил Железняк. — Только не исчезай опять надолго.
В дверях Роза столкнулась с ординарцем.
— Почтальонша пришла, — доложил Горбунов.
— Давай, давай, — обрадовался Железняк.
Почтальоншей называли Марию Арсентьевну Хрусталеву. Она и впрямь работала у немцев почтальоном. «По совместительству» была и партизанской связной, тем более что передвигаться по району могла беспрепятственно.
Неспокойно было на душе у Маруси Хрусталевой. Никогда ничего не боялась, и вдруг…
И вдруг вышло такое:
«Стой! Как раз тебя-то и поджидаем».
Это случилось под Порховом. Вышли из-за угла двое, нездешние, морды жирные, аж лоснятся.
«Почтальон я. Вот мои документы».
«Двигай. А ну!»
Толкнули Марусю прикладом и на документы смотреть не стали.
«Кто-то предал!» — всю дорогу думала Маруся. Сомнений у нее не было: схватить могли только по доносу.
Привели ее в Порхов, в гестапо. В кабинет вошел начальник, уставился на Марусю бесцветными глазами:
«Партизанка?»
«Нет, я не партизанка…»
«На связи состоишь?»
«Ага, на связи. Я — почтальонша».
Маруся разыгрывала простушку. Майор ее прервал:
«Ви ни есть связь…»
И махнул рукой. Повели Марусю по темным коридорам, втолкнули в камеру. Решила: ни слова правды, притворяться, разыгрывать дурочку или молчать. «А если они все знают?..» Забылась только под утро. Подняла голову, рядом кто-то лежит.
«Кто здесь?»
«Не спится тебе? Мне тоже».
Лицо было незнакомое. Рот треугольником, будто улыбается, а глаза серьезные.
«За что тебя?» — спросила незнакомка.
«Перепутали с кем-то. Почтальонша я…»
Незнакомка вроде улыбнулась, не поверила. А Марусю кольнуло: «Неспроста она, неспроста здесь».
«Как хочешь думай, перепутали, и все».
Каждый день ее вызывали на допросы, но не били, не пытали, требовали назвать сообщников, и каждый раз, когда она возвращалась в камеру, незнакомка спрашивала:
«Ну что? Да ты говори, меня же тоже вызывают. Посоветуй».
«Что вы, тетечка. Куда мне до вас. Вы городская, образованная».
«Не придуривайся!» — крикнула незнакомка.
«А что говорить-то, — прикинулась Маруся. — Говорить-то могу, да все не по делу. Есть вот у меня один знакомый в Требёхе».
Маруся вспомнила: как раз в Требёхе появился предатель, родственник старосты. Староста сам ничего мужик, а родственник на своих доносит. Незнакомка ночью исчезла. А Марусю наутро — в закрытую черную машину.
«В Требёху!» — приказал офицер.
Ехала Маруся, и сердце замирало. «Что-то будет? А вдруг староста за родственничка заступится?» Неожиданно машина остановилась. Не слышно было ничего, только под потолком гудела муха. Потом открылась дверь.
«Выходи».
Свет полоснул Марусю по глазам, и она невольно зажмурилась.
«Расстреливать привезли», — мелькнула догадка. Ноги сделались ватными, непослушными, будто чужие.
«Быстрей», — поторапливал солдат.
Как ей удалось вырваться, она и сама не знает… Выручили прибрежные камыши. Кинулась в их чащу, вдогонку стреляли, а она бежала, не чуя под собой ног. Партизаны привели ее прямо к Железняку.
— Ты откуда такая встрепанная?
— Попить дайте. Напилась — стало легче.
— Что случилось?
— От смерти едва спаслась… — И Маруся рассказала обо всем, что пережила за эту неделю.
На следующий день она ворвалась к Железняку сама не своя.
— Она! — крикнула Маруся с порога. — В лагере нашем…
— Кто?
— Та самая. Рот треугольничком… Все выведывала, все подделывалась, когда в камере вместе сидели…
Через несколько минут Роза стояла перед Железняком.
— Вы еще здесь, оказывается?
— Да, задержалась.
— Ну что ж, рассказывайте… На подсадке, значит, работаете?
— Что вы говорите? Я ничего не понимаю…
Железняк сделал знак ординарцу. Вошла почтальонша. Роза вскрикнула и сразу обмякла.
— Вот и кончена игра, — сказал Железняк. — Теперь слушаю вас.
Запираться не имело смысла. И Роза все рассказала. Оказывается, при выброске она действительно попала к немцам и, спасая свою шкуру, согласилась на них работать. Это она выдавала разведчиков, это она навела карателей на партизанскую базу, И никто бы не знал об этом, не встреться предательница с почтальоншей.
Полина Черная шла быстро. До захода солнца нужно было выйти из города. У шлагбаума опять стояла толпа. Проверяли документы. Маячила опять фигура Фрица.
— Платочек! — увидев ее, закричал немец.
Всегда, проходя шлагбаум, она пела. Фриц и другие немцы слушали. И всегда на ее песни собиралась толпа.
На этот раз что-то случилось. Фриц, не дойдя до нее, выхватил из кобуры пистолет. И за спиной у нее оказались двое с автоматами.
— Хенде хох! — Фриц вырвал у нее сумку. Полину прикладами подтолкнули к черной машине,
и не успела она опомниться, дверца захлопнулась.
Бросили ее в темную камеру. Со свету она не могла разглядеть, кто с ней рядом, только чувствовала, что кто-то есть.
— И тебя взяли?
Голос был знакомый, а лица она не узнала. Лицо было чужим, неузнаваемо распухшим.
— Это я, Раечка. Неужели не узнаешь?
— А Нина где? Ведь ее схватили?
— Нинка сбежала… обхитрила их…
Раечке сделалось плохо, и Полине пришлось за нею ухаживать. Ей и самой было нехорошо, ее тоже били, но Раечке было совсем худо. Ночью она пришла в себя, зашептала:
— Из-за меня все получилось… Я проговорилась по пьянке…
Полина невольно отодвинулась.
— Правильно, — простонала Раечка. — Меня ненавидеть надо…
Каждую ночь Полину вызывали на допросы, пытали, подвешивали к потолку за косу. Она ничего не сказала. Потом ее оставили в покое, как будто забыли, даже пищу не приносили. Она лежала и старалась не двигаться, потому что каждое движение вызывало боль.
Неожиданно заскрипели двери.
— Поднимайтесь!
Подталкивая прикладами, их повели к машине, втолкнули в кузов. Там уже сидело двое — седой как лунь старичок и заросший черной бородой парень. Лица обоих были знакомы Полине, и в то же время как бы незнакомы — опухшие, страшные, в кровоподтеках. Старичок поддерживал сломанную на допросах руку-Машину окружили мотоциклисты, и они поехали. Когда машина остановилась и их всех вывели, Полина все поняла.
Находились они на городской площади, у виселиц. Кругом вооруженные немцы, а за ними толпа. И гробовое молчание. Сотни людей, согнанных на площадь, стояли молча.
Полина посмотрела на своих товарищей. Впервые разглядела страшное лицо Раечки — не лицо, а сплошной кровоподтек. Это особенно бросалось в глаза, потому что рядом с Раечкой стоял румяный, сытый немец. Пошел дождь. Капельки его приятно освежали кожу. И Полине вдруг показалось, что все это: виселицы, румяный немец, безмолвная тишина на площади — все это сон. Сейчас она проснется, и все будет хорошо. Засияет солнце. Послышится родная русская речь. Ей развяжут руки, и она побежит по знакомым улицам Пскова. Не может ведь она умереть, еще не пожив как следует.
Рядом о чем-то заговорили немцы, и тотчас отчаянно взвизгнула Раечка.
— Перестань, — сказала Полина. — Возьми себя в руки.
Их подвели к открытому грузовику, неизвестно когда очутившемуся под виселицей, велели подняться в кузов. Появился немецкий офицер в пенсне и какой-то тип с продолговатой, похожей на дыню, головой. Офицер читал по-немецки, а тип переводил. Полина его не слушала. Она вглядывалась в толпу, стараясь увидеть знакомых людей.
Наконец чтение кончилось. Наступила страшная пауза, и в тишине Полина уловила вздох толпы. Тотчас засуетился розовощекий. Подошел к. седому старичку. И как только подошел к нему, старичок отчетливо произнес:
— Звери вы, звери…
Последней была очередь Полины. Она хотела взглянуть в глаза розовощекому, но палач отвел их в сторону и накинул веревку. В петлю попала коса, и Полина привычным движением хотела забросить ее за спину. Коса не послушалась. Розовощекий уловил ее жест и выбросил косу из петли. Полина вдруг поняла: это конец. И сами по себе, как протест, из горла вырвались последние слова:
— Прощайте, товарищи! Да здравствует… Толпа колыхнулась.
Полина уже не слышала, как из-за домов затрещали выстрелы, как ворвались на площадь партизаны.
— Пожар! Пожар!
Фашисты оцепили площадь. Горела биржа труда. Ненавистное всему городу здание.
С первых дней Железняк и его группа многое делали, чтобы спасти советских людей от угона в фашистское рабство.
Необходимо было направить своих людей на биржу труда. Но как их там устроить? Кандидаты проходили строгую проверку: через полицию и гестапо. За всеми, кто там служил, был установлен контроль, проверялся каждый шаг.
— Неужели не найдется патриота, который уже служит на бирже и согласен нам помочь? — спросил Железняк Нину Парину.
— Найдется, — как всегда решительно сказала она.
Нина знала город, земляков своих, и ее хорошо знали люди. Кто же там работает, на этой бирже труда? Оказалось, Дмитриев. Нина вместе с ним училась в школе.
Встретились они по случаю дня рождения. Нине пришлось специально доставать самогону. Пришли школьные подруги. Собралось почти полкласса.
— Как на восьмое марта! — воскликнул Дмитриев, входя в комнату. — Одни девчонки…
Пели песни, вспоминали школу. У всех было довольно грустное настроение.
Нинка буквально напросилась проводить Дмитриева до дому. По дороге сказала:
— Слушай, достань мне справку с биржи. Очень нужно…
Дмитриев долго не отвечал, все смотрел на небо, словно угадывал, не будет ли дождя. Потом положил свои большие руки ей на плечи, произнес тихо:
— Достану.
С этого и началось. Дмитриев стал снабжать чекистов бланками документов, дающих освобождение от трудовой повинности, своевременно сообщал о предстоящих мобилизациях.
Гестапо занялось биржей. Майор Руст самолично проверял служащих.