Командующий группы армии «Север» фельдмаршал Кюхлер (который в 1940 году, будучи командиром 18-й армии, совместно со своим начальником штаба генерал-майором Эрихом Марксом занимался подготовкой похода на восток) требует ныне незамедлительных и решительных мер против партизан и диверсантов.
В начале мая командующий 16-й армии генерал-полковник Буш и 18-й— генерал-полковник Линдеман, во исполнение «основного приказа № 14» генерального штаба проводят очередную карательную экспедицию, привлекая к ней крупные воинские подразделения. В этой операции участвуют свыше 40 тысяч солдат и офицеров.
Усиленная оперативная «Айнзатц-группа А», насчитывающая в своем составе более тысячи сотрудников СД, гестапо, военно-полевой жандармерии, опираясь на охранный корпус (207, 281 и 285-й дивизии), а также многочисленные комендатуры грабят, опустошают и жгут города и деревни, порют, вешают и расстреливают их жителей. Они превратили в груды развалин древнейшие русские города Новгород, Старую Руссу, Псков, Чудово, но остановить все ширящееся движение партизан так и не могут.
Разведчики заметно устали, замедлили шаг. Спустились в ложбину, по которой ручейками стекает вешняя вода, создавая журчащую круговерть. Сюда, как кораблики, плывут и блеклые, палые листья.
Когда вышли на торную тропу и прошагали по ней какое-то время, Степанов вдруг приостановился и, опустившись на колено, принялся что-то пристально рассматривать.
— Что нашел, командир? — спросил не без иронии Кутасов, пряча под шапку спавшую на лоб прядь волос.
— Смотри, — спокойно ответил Степанов.
На тропе были ясно видны следы подкованных сапог.
— Немецкие, — добавил Богданов. — Но почему они здесь?
— Дальше идти по этой дороге опасно, можно на мину напороться.
Они круто свернули в сторону и пошли вдоль ручья. Миновав лог, вошли в заросли осинника и вдруг остановились. Среди пробивающейся молодой травы лежали останки человека. Истлевшая одежда местами обнажила белеющий скелет. И только по каске, что валялась тут же, можно было заключить, что это немец.
Настигнутый пулей, он распластался ничком, раскинув руки, мертвой хваткой вцепился в чужую землю. Степанов потыкал палкой в каску, наполненную водой, сплюнул пожеванную травинку и, отпихнув прогнивший немецкий сапог, сухо сказал:
— Кто-то твердой рукой стрелял. Смерть мгновенная.
— Что ж, получил свое, — добавил Кутасов. — Видать, гад был, бежал от возмездия. А ведь дома, пожалуй, ждут с трофеями, — добавил он.
Часа через Два подошли к разбитой проселочной дороге. Переходили ее гуськом, след в след, спиной, чтобы скрыть направление движения. Потом долго соскабливали с сапог вязкую грязь. Степанов сверил азимут и предупредил:
— Пойдем дальше, до развилки. На дорогу выходить не будем.
И снова идут они сквозь заросли, часто спотыкаясь и падая. Ветки кустарника изредка больно хлещут по лицам.
Вдоль дороги тянется глубокая колея, заполненная водой. Проходившая здесь колонна тяжелых грузовиков обильно забрызгала густой грязью придорожный кустарник и жухлую траву.
В одном месте Богданов устало прислонился к небольшой сосенке, хрипло вздохнул и запальчиво бросил:
— Послушай, командир, за каким чертом тыкаться по кустам, когда рядом, хотя и плохая, но все же дорога. Это все равно что шипы у боярышника заострять. Неужели полагаешь, что немцы ночью в эти дебри полезут?
Степанов резко повернулся, насупил брови и смерил Богданова взглядом сверху донизу:
— Ты, Константин, шутки-то шути, да только с передышкой. В командах охраны тыла не такие олухи, как ты думаешь. «Наследим», и вся наша операция кобелю под хвост. Этого ты хочешь, что ли? — И, помолчав немного, в сердцах добавил: — Удивляюсь. Не первый день в разведке, а ерунду порешь! Помни, голова, от глупого риска, говорят, до беды близко.
В голосе Степанова раздражение. Кутасов морщится. Что это он так Костю шпыняет? Правду ведь можно сказать по-дружески. Что-то Тимофеич в последнее время часто срывается.
Степанов тоже понял, что обидел товарища. «Нервы, нервы, Иван, подводить начинают», — подумал он и замедлил шаг. А когда поровнялся с Богдановым, примирительно заговорил:
— Ты, Константин, не обижайся. Я вырос в этих местах, здесь босым бегал. А если и говорю иногда резко, так я же не дипломат. И пойми, в нашем деле полагается действовать как сорока: десять раз осмотреться— раз клюнуть.
— Ладно, чего там, — хмуро отозвался Богданов. Случалось, Степанов разговаривал с подчиненными
грубовато, был крут. Понимал и сам — не дело это, не дело. И частенько в душе бранил себя. Но одно он знал твердо: легко и приятно быть добреньким. Только в это лихое время, когда рядом ходит слепая смерть, доброта часто оборачивается злом.
Еще долго брели они вдоль дороги. В одном месте из-под ног Степанова ошалело выскочил крупный, длинноухий заяц-русак.
— Эх, мать честная, — сокрушался Степанов, — закуска сбежала. Жаль, стрелять нельзя, был бы наш.
— Моя бабка говаривала, что встреча с зайцем не к добру, — посмеиваясь, заметил мимоходом Кутасов.
— Так, может, вернемся? — мрачновато пошутил Богданов.
Уже стемнело, когда подошли они к развилке дорог.
— Будем ждать здесь, — сдвинув на затылок шапку, глухо прогудел Степанов. — Сюда подойдет Архип. Он и поведет нас дальше, в деревню.
Погода вконец испортилась. Заморосил мелкий дождь. Разведчики спрятались под густой елью, где было сухо. Стали ждать.
Прошел час, второй, — никто не появляется, только по-прежнему льет дождь, да глухо шумит лес. Кутасов и Богданов сидят нахохлившись, смотрят угрюмо. Время течет медленно, мучительно медленно. Начинает донимать холод, зябнут мокрые ноги. Богданов часто ворочается и хмуро посматривает на командира. Тот внешне спокоен, курит.
— Может, этот Архип девятый сон видит, — угрюмо и не без ехидства бурчит Богданов. — Решил, так сказать, от греха подальше. К тому же погода мозглая. От беды и святые убегали.
— Ты что, Константин, жалишь, как слепой овод. Еще человека не видал, а уже судишь. Не рано ли? — говорит Степанов.
Богданов тяжело вздыхает.
— Это я так… к слову. — Он искоса смотрит на рассерженного Степанова.
— К слову? Не много ли пустых слов на ветер бросаешь?
Богданов замолкает. И принимается переобуваться.
Какое-то время сидят молча. Потом Кутасов шутливо толкает Богданова. Тот знает — очередной анекдот.
Степанов сидит хмурый, туча тучей. И вскоре прерывает их:
— Тише, вы, черти, полно языки-то чесать. Смотрите!
По дороге идет человек. Он внимательно посматривает по сторонам и старательно обходит лужи и выбоины. На развилке останавливается и осматривается. Потом лезет в карман, достает кисет, неторопливо свертывает цигарку и негромко стучит кресалом.
— Побудьте здесь! — наказывает Степанов, вылезая из-под ели. — Это, наверное, Архип.
Спустя короткое время послышался условный свист — звал Степанов. Делал он это искусно, подражая птицам. Кутасов и Богданов пошли на свист командира.
Рядом с ним они увидели низкорослого, худенького старичка с редкой бородкой и жиденькими вислыми усами. Лицо, иссеченное морщинами, высокий прямой лоб и большие, острые и немного усталые глаза, лучившиеся добротой.
На старике была выцветшая от времени и непогоды стеганка, холщовые брюки и драные кирзовые сапоги.
— Ну, так что же, — добродушно заговорил старик грудным и низким голосом, который никак не вязался с его хилой фигурой, — будем знакомиться?
Дед снял шапчонку.
— Ну и голосина, — подивился Богданов.
Новый знакомый радушно протянул маленькую, грубую от работы руку и пробасил:
— Архип. — Потом решил, что его не расслышали, и снова повторил: — Архипом зовут, значит.
— А как вас, дедушка, по отчеству? — поинтересовался Кутасов.
— По отчеству-то, — оживился дед, — по отчеству Семеновичем буду. Только меня чаще Архипом кличут.
Степанов достал махорку, но дед решительно остановил его:
— Накась, вот, мил человек, попользуйся моей. Отпробуй, махорка добрая и страсть крепкая. Раньше-то я сам ее сеял.
Дед с готовностью протянул Степанову старенький замусоленный кисет. Однако махорки нашлось лишь на две закрутки.
— Это и весь твой запас? — посмеиваясь заметил Степанов. — Негусто!
— Ничего, ничего! Мир не без добрых людей, — хорохорился дед.
Он улыбнулся, собрав у подглазья морщинки, и чуть пожевал губами.
— Ну так что же, пошли! Мешкать нельзя, — вдруг встрепенулся он, — время не ждет. Идти, видать, прямиком придется. Не то погода прояснится, а в деревню, как я понимаю, надо тишком прийти.
Степанов внимательно посмотрел на съежившихся товарищей и скомандовал: «Пошли, ребята, и побыстрей!»
— А далеко идти-то, Архип Семенович? — спросил Богданов.
— Чтоб далеко не скажу, но и не рядом. Так что поспешать, пожалуй, надо.
Впереди идет Архип, по-стариковски семеня ногами, напряженно прислушиваясь к шорохам. И всякий раз, когда у кого-нибудь под ногами хрустнет сухой валежник, испуганно озирается. В лесу стелется дым, тянет гарью, где-то горит лес. Архип заметно волнуется.
— Ты что, дедушка, все оглядываешься? Разве здесь так опасно? — спросил Кутасов и отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Архип пристально, с лукавинкой в глазах посмотрел на Кутасова.
— Да как тебе сказать, мил человек, давно в этих местах не был, промахнуться побаиваюсь. В народе-то как говорят: старый ошибся — стало быть, из ума выжил, а молодой — ума не нажил. Вот я и не хочу осрамиться. Ну, а если лишний раз оглянусь, ничего не потеряю. Отец мой, помню, так говаривал, — пробасил Архип, продолжая путь, — кто, мол, часто по сторонам смотрит, больше видит. Вот так-то, милок!
— Верно, Архип Семенович, — добавил Степанов, — только чудаки прут напролом.
Идти становится все труднее. Надоедливая морось бьет в лицо, застилает глаза.
Последний участок пути основательно изматывает. Мешки становятся тяжелыми, лямки режут плечи. Хочется присесть, отдышаться и отдохнуть, но Архип все торопит и торопит: побаивается, как бы не проглянула луна. Он идет по каким-то одному ему ведомым петляющим тропам.