Широкий писал, что «в конечном итоге получилось, в силу изложенных причин, что я неправильно сориентировал следствие на вскрытие верхушки право-троцкисткой организации из-за неверной оперативной оценки мной материалов и всех обстоятельств», связанных с этим делом. Он жаловался на «отсутствие достаточного опыта руководящей работы» и на существование «ненормальной деловой обстановки», которая сводилось к тому, что к его приезду в МАССР имелось свыше 1000 просроченных дел арестованных, из которых 700 человек еще не были допрошены. Еще одна проблема, на которую ссылается Широкий, состояла в том, что из 411 справок по приказу № 00486 ни одна не была оформлена, а НКВД МАССР испытывал недостаток кадров. Поэтому у него не было времени вникать лично во все дела арестованных. Из этого и последовала его «грубая ошибка» и оценка «с неверных позиций» работы комиссии НКВД УССР по проверке НКВД МАССР, а также апелляция ее выводов в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б) Украины[1848].
6 сентября 1938 г. Широкий написал третье письмо Успенскому. Более половины текста здесь составляют данные, уже приведенные во втором письме. Однако Широкий упоминает и новые детали, связанные с делом Борисова, Стрешного и Константинова. Речь идет в основном о характере личных отношений между ним, Широким, с одной стороны, и вышеназванными руководителями МАССР, с другой. Кроме того, он пишет о времени, когда он начал сомневаться по поводу правдоподобности обвинений против руководства МАССР, и мотивах этих сомнений. Так, Широкий встретился с Борисовым и Стрешным сразу после своего первого приезда в Тирасполь в мае 1938 г., прежде чем он был официально назначен наркомом внутренних дел (то есть до 20 мая 1938 г). Константинова он встретил позже. Все трое его «встретили тепло и отзывчиво», Широкий «платил взаимностью», и в дальнейшем эти отношения были хорошими. За несколько дней до своего официального назначения Широкий встретился с Борисовым, который предложил ему стать кандидатом в члены Молдавского обкома КП(б) Украины и кандидатом на предстоящих выборах в Верховный Совет Украинской ССР. Однако Широкий якобы отверг категорически эти предложения, считая «неверным и нескромным» пойти на такое. Позже Борисов предложил Широкому стать хотя бы кандидатом на выборах в Верховный Совет МАССР. Так как это было сделано «почти в обязательной форме», Широкий на этот раз согласился. По словам Широкого, Борисов внес большой вклад в дело укрепления кадров НКВД, обязав первых секретарей райкомов КП(б) Украины оказать помощь НКВД в пополнении аппарата, особенно отделов милиции. В результате милиция получила 25–30 партийных, советских и комсомольских работников, что было оценено Широким как «оздоровление» милицейского аппарата и положительно сказалось на работе, направленной на выявление «антисоветских элементов».
В свою очередь Председатель СНК МАССР Стрешный предложил Широкому материальную помощь в виде ежемесячной дотации 400–500 рублей из специального фонда, от которой глава НКВД категорически отказался. Это никак не повлияло на их взаимоотношения — напротив, они стали, по крайней мере со Стрешным, «близки к приятельским»[1849]. Из этого следует, что оба высокопоставленных чиновника МАССР, Борисов и Стрешный, постарались наладить хорошие отношения с новым комиссаром внутренних дел МАССР, предложив ему конкретные поблажки, зная, какой властью он обладает.
Кроме этих двух важнейших аспектов письма существует еще один, который заслуживает внимания для понимания механизмов Большого террора. Дословно Широкий писал следующее: «Я здесь не говорю о допущенной мною ошибке в связи с выводами Комиссии [НКВД УССР], так как об этом писал в предыдущем рапорте. Это ошибка явилась следствием с одной стороны нажима на меня руководящих работников, которые верили в показания о Борисове, и с другой, — в результате моей непартийной позиции, желания сохранить “честь мундира”. Это так, и я говорю об этом прямо»[1850].
Снова возникает все тот же вопрос: кто нажимал на Широкого, чтобы он написал первое письмо, в котором взял на себя полную ответственность за фабрикацию дел против высших руководителей МАССР? По всей видимости, нажим на Широкого — с целью вынудить его признать невиновность Борисова, Стрешного и Константинова — был осуществлен партийным руководством из Киева, которое в это время стало защищать свои региональные кадры. На этот вывод наводит тот факт, что в последние месяцы Большого террора (сентябрь — ноябрь 1938 г.) наблюдалась общая тенденция восстановления авторитета партийных органов по отношению к органам НКВД[1851]. Последние, как известно, с согласия Сталина и Политбюро доминировали во всех органах власти, в том числе и в партийных, по крайней мере с лета 1937«года[1852]. Кроме того, выражение Широкого о «желании сохранить “честь мундира”» предполагает, по всей вероятности, стремление сохранить престиж органов госбезопасности перед лицом партийных органов, так как они нередко конкурировали и конфликтовали между собой. Позже, в последнем письме, написанном 16 декабря 1938 г., за два дня до смерти, Широкий скажет об этом прямо, указав на Хрущева[1853].
В этом письме есть еще и другие интересные моменты, которые связаны с первым и вторым письмом. Несмотря на то, что, по словам Широкого, первое письмо было написано под нажимом, а главный тезис этого письма сводился к невиновности руководства МАССР и полной ответственности наркома за фабрикацию дела правотроцкистской организации, в третьем письме он снова подтвердил этот главный тезис первого письма. Трудно сказать, было ли это написано добровольно, или вновь под нажимом. В добавление Широкий писал о том, что он не испытывал личной вражды или обиды на высшее руководство МАССР. То есть он снова взял на себя полную ответственность за случившееся, в открытии дела на Борисова и других не было ничего личного, наоборот, он только исполнял свой долг. Однако на этот раз, по сравнению со вторым письмом, Широкий не перекладывал частично вину на Ривлина, Лютого и Шейнина за их роль в его «ошибочной ориентации» по делу о правотроцкистской организации. То же самое происходит и по отношению к другим сотрудникам, таким как Кирюшин, Малышев и Мягков, даже если они непосредственно вели это дело[1854].
24 сентября 1938 г. Широкий написал четвертое письмо Успенскому. Это письмо имеет одну главную тему. Широкий признавал себя виновным, но просил, чтобы ему позволили исправить ошибки. При этом он просил, чтобы для этого его оставили на время работать в НКВД Украины, поскольку он родился на Украине, вырос и работал здесь «безвыездно». После этого он был готов пойти «с чистой партийной совестью» работать в других частях Советского Союза. Широкий напоминал, что за все время его службы в органах он всегда был примерным работником, участвовал во всех «хозяйственно-политических кампаниях», до конца выполняя даваемые ему поручения. Широкий писал также о том, что он один из первых, будучи начальником 5-го (Особого) отдела Черниговского УНКВД, еще в апреле 1937 г. «начал вскрывать существование военно-фашистского заговора в РККА». Кроме своей привязанности к Украине, он подчеркивал тот факт, что «в нынешней международной обстановке» Украина является одним из «важнейших форпостов Советского Союза». В этой ситуации он чувствовал, что его «долг чести работать сейчас на Украине».
В этом письме Широкий впервые дважды упоминает имя Хрущева в контексте того, что он чувствует себя обязанным не только Успенскому в том, что тот назначил его на руководящую должность, но и первому секретарю ЦК КП(б) Украины. Вероятно, он понял, что его судьба находилась не только в руках Успенского, но и Хрущева, т. е. руководителя Украины по партийной линии[1855].
Доносительство было обычным явлением во время Большого террора В следственном деле Широкого фигурирует один донос. Он принадлежит младшему лейтенанту госбезопасности Александру Юрьевичу Розумянскому, бывшему начальнику Нежинского районного отдела УНКВД Черниговской области, т. е. бывшему подчиненному Широкого. Письмо было адресовано Ежову и написано, по всей вероятности, в конце 1937 г. или в начале 1938 г. Бывший подчиненный Широкого обвинял своего начальника в том, что тот во время гражданской войны был «активным участником антисоветской банды Григорьева». Розумянский также сообщал, что Широкий происходил из семьи крупного кулака[1856]. Другая компрометирующая информация на Широкого сводилась к тому, что последний был знаком с некоторыми «врагами народа», осужденными в 1937 г.
Конкретно речь шла о М.К. Александровском, бывшем сотруднике ЧК-ОГПУ с 1921 г., начальнике Особого отдела Киевского военного округа (1933–1936) и начальнике 3-го отдела УГБ НКВД УССР. Непосредственно перед своим арестом в июле 1937 г. он исполнял обязанности заместителя начальника 4-го (разведывательного) управления генерального штаба РККА (расстрелян 15 ноября 1937 г.)[1857]. Упоминались также Юлиан Игнатьевич Бржезовский[1858], поляк по национальности (в личном деле в графе «национальность» указано — белорус), зам. начальника 5-го отдела УГБ НКВД УССР, арестованный 5 мая 1937 г. и расстрелянный 21 августа 1937 г., а также Петр Григорьевич Соколов (Шостак), еврей, сотрудник ЧК с 1919 г., начальник Черниговского УНКВД с января 1937 г. по день своего ареста, 24 июня 1937 г. (расстрелян 7 сентября 1937 г.)