емя Большого террора. Из показаний Чичкало следует, что атмосфера всеобщего подозрения и недоверия к близким или знакомым людям эффективно воздействовала на сотрудников НКВД, убеждала их в том, что они делают «правое и нужное дело». Тех, кто не выполнял приказы и не получал требуемое количество признаний, считали слабыми, зато «передовики» террора служили примером для подражания.
В заключение следует констатировать, что по-прежнему не вполне ясно, как происходила селекция «козлов отпущения» среди сотрудников НКВД. Например, почему Лютый, при котором система террора в МАССР была усовершенствована до уровня «стандартов» массовых операций, отделался мягким приговором по сравнению с Широким, которого явно приговорили бы к расстрелу, если бы он не совершил самоубийство.
ТБИЛИСИ
Я выполнял указания ЦК партии Грузии и Москвы, а также и наркома ГССР, и, как говорится, какова была музыка, таков был и танец.
С.С. Давлианидзе — бывш. зам. нач. СП О НКВД Груз. ССР
Я, как и все, находился под мнимым психозом борьбы с контрреволюцией. Теперь я, конечно, на все смотрю другими глазами. Все специальные пособия и литература, газеты и статьи шумели о контрреволюции и тем самым делали из нас послушных автоматов.
С. С. Давлианидзе
[П]олучилось для меня и для всех опер, работников страшное положение. В 1937 году руководство НКВД обязало, как нам сказали, по указанию высших органов избивать арестованных, уклонение от этого рассматривалось как вражеская к.-р. работа, а спустя много лет за выполнение этого же предписания обвиняешься также в к.-р. преступлений.
А. С. Хазан — бывш. нач. 1-го отделения СПО НКВД Груз. ССР
В новейших исследованиях по советской истории звучат призывы творчески применять выводы, содержащиеся в обширной литературе о преступлениях национал-социализма в Германии, для изучения схожих массовых преступлений сталинизма в СССР. Масштабы репрессий, совершенных обоими режимами, ставят фундаментальные вопросы об особенностях человеческой натуры и о том, как и при каких обстоятельствах люди могут быть склонны вести себя столь бесчеловечно. Как и в ранних исследованиях Холокоста и Нюрнбергских судов, основное внимание в изучении Сталинского террора обращено к роли Сталина и высшего руководства страны, и имеется тенденция рассматривать руководителей среднего звена, чьими руками в действительности вершился террор, либо как «простых винтиков в сталинской машине», либо как садистов и психопатов, чья склонность к уголовщине проявилась в соответствующих условиях. Без сомнения, приказы, поступавшие сверху, играли центральную роль в репрессиях, а среди следователей советских карательных органов имелись садисты. Однако подобный подход обходит стороной более интересную проблему того, как «обычные люди» становились карателями, а также каким образом следователи карательных органов «вписываются» в сталинское общество и являются воплощением этого общества.
Обширные фонды бывшего архива КГБ Грузинской ССР[1911], содержащие материалы судебных процессов над сотрудниками НКВД Грузинской ССР, которые прошли в Тбилиси в период «десталинизации», последовавшей после XX съезда партии в 1956 г., дают возможность исследовать карьеру, мотивации и взгляды чекистов с тем, чтобы «изменить перспективу исследования» с целью «создания дифференцированного образа сотрудников карательных органов СССР»[1912]. Как следует из новаторских исследований Петера Лонгериха (Peter Longerich), значительное число свидетельских показаний, комментариев, апелляций и личных заявлений, хранящихся в этих фондах, позволяет исследовать взаимоотношения личности и государства, изучить влияние таких факторов, как предрасположенность и обстоятельства, идеология и рациональность, а также и то, как эти факторы взаимодействовали и взаимно усиливали друг друга[1913]. По словам Линн Виолы, важно выяснить на микроуровне «экосистему насилия», тот контекст, в котором «обычные люди» становились карателями, ту роль, которую совпадение определенных обстоятельств, культуры и идеологии играет в инициировании и экспансии насилия, а также то, как личные мотивы могут определять действия людей[1914]. Например, важными предпосылками могли послужить тот опыт насилия, который будущие сталинские каратели получили в период мировой войны, революций и гражданской войны, особенности их личной психологии и понимания законности, ведомственная среда и давление со стороны сослуживцев, расширение их полномочий и приказы, поступавшие от начальства, массовая психология и идеология, которые режим насаждал в обществе (или официальный дискурс), а также наличие альтернативных дискурсов или норм.
В данной статье автор обращается к этим вопросам и, перефразируя высказывание Линн Виолы, предпринимает попытку «населить макроисторическое пространство» (to populate the macro historical), исследуя материалы судебного процесса 1957 г. над Серго Семеновичем Давлианидзе, сотрудником среднего и высшего звена НКВД Грузии в период наивысшего разгула массовых репрессий, активно участвовавшего в арестах и допросах того времени. Двадцать четыре тома сопроводительных документов, материалов допросов, писем и апелляций, стенограмм судебных заседаний и свидетельских показаний репрессированных, бывших коллег и самого Давлианидзе дают возможность достичь «баланса между макро- и микроисторией»[1915] и понимания того, как люди, работавшие в институтах сталинского общества, оказались способны совершать акты насилия в столь значительных масштабах против в своем большинстве невинных людей.
Серго Давлианидзе, как представляется, идеально соответствует определению «типичного» сотрудника НКВД сталинского времени. В разгар массовых репрессий, с середины 1937 г. до середины 1938 г., он служил заместителем начальника 4-го отдела НКВД Грузинской ССР, а в период 1938–1948 гг. занимал руководящие должности в НКВД Грузии и в органах НКВД на железнодорожном транспорте на Северном Кавказе и в Закавказье.
Давлианидзе родился в 1904 г. в Кутаисской губернии Грузии в семье, как он утверждал, бедного крестьянина, который позднее вступил в колхоз[1916]. Как и многие из его коллег, он не получил хорошего образования, окончив лишь четыре класса начальной школы, хотя в течение своей жизни в череде автобиографий Давлианидзе постарается «задним числом» улучшить свой образовательный статус, заменив «неполное начальное» на «неоконченное среднее», а иногда даже и на «неоконченное высшее»[1917]. Давлианидзе знал русскую грамоту и, по-видимому, понимал грузинский, но не мог читать и писать на родном языке и, несмотря на деревенское грузинское происхождение, изъяснялся в основном на русском. По его словам, в рядах Красной Армии в гражданскую войну на Северном Кавказе он принял участие в обороне Минеральных Вод в 1919 г., хотя, как позднее покажет следствие, это было мало вероятно, так как ему в то время было всего 15 лет. Согласно официальным материалам его личного дела, Давлианидзе стал сотрудником милиции в Тбилиси в феврале 1921 г., когда город заняла 11 — я Красная Армия, и к концу того же года вступил в комсомол. В 1923–1924 гг. он служил во 2-м Грузинском стрелковом полку 1-й Грузинской стрелковой дивизии в Батуми[1918]. По окончании службы в апреле 1924 г. он был назначен секретарем районного комитета комсомола в Манглиси, сельском районе Грузии, где и проработал до октября 1925 г., после чего был командирован на работу в органы ЧК. Там, в органах безопасности, Давлианидзе и провел остаток своей служебной карьеры.
Следственное дело Давлианидзе содержит его описания собственной карьеры, заключенные во множестве заявлений, апелляций и автобиографий, а также свидетельства государственных и партийных проверок и инспекций, мнения его коллег, соперников и других свидетелей. Согласно более позднему заключению Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ), Давлианидзе был освобожден с должности секретаря райкома комсомола в Манглиси в июне 1925 г. за некомпетентность, «абсолютное отсутствие руководства с его стороны» и по причине многих «крупных дефектов в работе комсомольской организации». По заключению комиссии ИМЭЛ, «райком и, в первую очередь, секретарь Давлианидзе, совершенно не были знакомы с политикой и постановлениями партии и комсомола о работе в деревне»[1919]. Несмотря на столь плохую оценку его деятельности (а может быть, как раз по этой причине[1920]), Давлианидзе был отослан в Тбилиси на кратковременную работу секретаря экономического отдела ЦК ЛКСМ Грузии, а затем в октябре 1925 г. переведен в Грузинскую ЧК. С этого момента и до 1937 г. Давлианидзе работал в районных органах госбезопасности в разных местах Грузии (преимущественно на западе, в Чиатуре в 1928–1931 гг.) и в Экономическом отделе (ЭКО) ГПУ в Тбилиси.
Оценка работы Давлианидзе в органах госбезопасности в начальный период его служебной карьеры оставалась явно низкой. В 1926 г., будучи помощником уполномоченного уездного ЧК в Шорапани, он получил следующие характеристики: «проявлял мальчишество, авторитетом не пользовался», «выполнял только задания, другой работы не вел, инициативы не проявлял, с ограниченным кругозором, на самостоятельной работе не соответствует [должности]», но «под хорошим руководством даст положительные результаты». В течение всей его карьеры Давлианидзе продолжали критиковать за неумение работать в команде и за то, что он «часто дерется с сотрудниками»