[139]. Второй процесс — против Борисова, Томина, Абрамовича, Петрова, Зудина и Щербины — закончился вынесением обвинительных приговоров всем, кроме Зудина. Он был освобожден. Абрамович получил три года исправительно-трудовых лагерей, Томин — три года лишения свободы в «общих местах заключения», Борисов и Петров — два года лишения свободы условно, а Щербину суд приговорил к году принудительного труда по месту работы с отчислением 15 % его заработка[140]. Но вмешалась Военная Коллегия Верховного суда СССР, послав дело на пересмотр. В результате последнего, третьего по счету, судебного процесса все обвиняемые получили более суровое наказание. Борисов был приговорен к наиболее длительному заключению —восемь лет, Абрамович — к шести, Томин и Петров — к пяти, а Щербина и Зудин — к трем годам исправительно-трудовых лагерей[141].
В ходе судебного процесса обвиняемые документировано доказали роль не только руководителей областного, но и республиканского и всесоюзного НКВД в создании целостной системы, которая способствовала «нарушениям революционной законности» в Умани. Вначале Томин, особенно на первых допросах, уклонялся от показаний, но Борисов был откровенным и честным как на допросах, так и в показаниях на суде. Кроме того, свидетели и подсудимые, в том числе и Томин, поддержали Борисова, припомнив визиты руководителей областного управления, республиканского и всесоюзного НКВД в Умань, а также ряд приказов и поворотных моментов в развитии массовых репрессивных операций. Конечно, Борисов преследовал собственные интересы, переложив вину за «нарушения» на областное начальство. Но, делая это, он, похоже, представил правдивую картину массовых операций в Умани, где роль дирижера выполняло областное УНКВД. Эти факты суд проигнорировал.
Соломон Борисов имел длительный стаж оперативного работника НКВД. Родился в 1899 г. в Киеве в семье портного-еврея. Проучившись всего несколько лет в школе, до революции 1917 г. работал портным по найму. Проучившись всего несколько лет в школе, работал портным по найму до революции 1917 г. Вступив в 1919 г. в Красную Армию, участвовал в боях, затем получил назначение в ЧК. В 1928 г. вступил в партию большевиков. С осени 1936 г. занимал пост начальника районного отдела НКВД в Умани, где проживал с женой и сыном-подростком. Как уже указывалось, уехал из Умани в феврале 1938 г. в связи с назначением на Дальний Восток начальником Ново-Тамбовского исправительно-трудового лагеря в Комсомольске-на-Амуре. В этом городе его и арестовали в октябре 1939 года[142].
По словам Борисова, все началось в июле 1937 года, когда Москва издала приказ о проведении массовой операции. Тогда же Исай Яковлевич Бабич (1902–1948) прибыл в Умань с заданием создать межрайонную оперативно-следственную группу для борьбы с «контрреволюцией»[143]. До своего приезда в Умань Бабич, сын еврея-сапожника, получивший лишь начальное образование, был высоким чином в УНКВД Киева и Одессы[144]. Прибыв в Умань, он созвал оперативное совещание личного состава для обсуждения предстоящих задач. По словам Бабича, политика бывшего главы НКВД Генриха Ягоды в отношении врагов народа — так называемая «ягодовщина» — «зажимала инициативу чекистского аппарата» и «либерально относилась к арестованным». Времена, однако, изменились. Бабич поведал своим слушателям, что в «предвоенный период», который переживал Советский Союз, необходимо всячески искоренять либерализм. Если потребуется, продолжал он, следователи НКВД должны кричать, оскорблять и делать все возможное для уничтожения контрреволюции[145]. Парторг Уманского РО НКВД Антон Андронович Данилов скажет позже, что «с приездом Бабича тон следователей к арестованным стал хуже, чем было до него»[146].
Бабич запустил маховик массовых репрессивных операций в Умани. Он организовал и в течение двух месяцев направлял деятельность межрайонной оперативно-следственной группы. В состав группы входили в общей сложности 70 человек, включая начальников районных отделений милиции, а также около сорока курсантов киевской межкраевой школы Управления государственной безопасности НКВД. В конце лета 1937 г. Бабича отозвали в Киев. С ним уехал и Борисов. Уже в Киеве Николай Давыдович Шаров, начальник УНКВД по Киевской области, сказал Борисову, что отныне он, Борисов, будет руководить межрайонной группой в Умани[147]. По словам Борисова, Лев Иосифович Рейхман (1901–1940), в то время заместитель начальника областного УНКВД в Киеве, приказал ему усилить нажим и, если необходимо, выбивать признания из арестованных по соглашению с вышестоящими органами[148]. Борисов вспоминал: «Когда я это услышал, я остолбенел и, приехав в Умань, никому ни слова об этом не сказал»[149].
Перед тем как Борисов уехал из Киева обратно в Умань, Шаров приказал ему: «Я оставляю у вас Томина и будете с ним разрешать все необходимые вопросы»[150]. Томин, в то время лейтенант государственной безопасности, родился в 1901 г. в Киеве в украинской семье. Как и Борисов, Томин воевал в Красной Армии и оставался на военной службе до 1924 г. После войны он закончил Коммунистический университет имени Артема в Харькове[151], получив, по его словам, «высшее политическое образование». На работу в НКВД он пришел в 1931 г. Хотя у него была семья, жена и четверо детей, Томин жил отдельно от них. Как и многие другие сотрудники Уманского РО НКВД, по причине частых служебных переводов и местных трудностей с жильем, он проживал в гостинице. Томин находился в Умани примерно с мая 1937 г. и был тесно связан с Бабичем. Хотя впоследствии Томин будет отрицать это, Борисов был уверен, что именно Томин являлся представителем областного УНКВД в Умани. Томин руководил следственной работой важного третьего отдела, который занимался «польской операцией». По словам Борисова, этот отдел «фактически был филиалом» УНКВД Киевской области[152]. С точки зрения Борисова, именно Томин являлся настоящим руководителем операций в Умани. По словам Борисова, «Томин себя вел так, как ему самому захочется. На работу приходил, когда захочет, и уходил, когда он считал для себя удобным. Кроме того, он вмешивался буквально во все дела группы, часто бывал в Киеве». Во время допросов Борисов сказал следователю, что Томин «“подгонял” его, что задание Томина в Умани состояло в том, чтобы форсировать следственную работу»[153].
Борисов также припомнил и другие случаи вмешательства свыше. В один из декабрьских дней 1937 г. в Умань прибыло пять или шесть машин. Он не мог поверить своим глазам, когда из машин вышли высокопоставленные чины НКВД из Москвы и Киева: И.М. Леплевский (1896–1938) и М.П. Фриновский (1898–1940)[154]. По словам Борисова, «в эти два дня, что они здесь были, тут была целая свистопляска». Понаблюдав за работой Уманского РО НКВД, прибывшие высокие чины заключили, «что так работать нельзя». Затем «взяли в работу» одного арестованного, «шпиона», и избили его. «Они его ругали такой руганью, что я подобной ругани в жизни нигде не слышал», — рассказывал Борисов. Ночью, сидя в кабинете Борисова, Фриновский и Леплевский говорили о том, что «нужно нажать» и что, «если в комнате у следователя — шум, то значит он — хороший работник»[155].
Рейхман тоже побывал в Умани[156]. Борисов утверждал, что Рейхман приезжал, потому что он, Борисов, не смог добыть показаний у некоего Доброховского, который, предположительно, был ключевой фигурой в одном из следственных дел. В Умани Рейхман созвал совещание сотрудников местного РО НКВД, где буквально набросился на Борисова и парторга Данилова, угрожая им арестом, если они не будут применять методы давления на заключенных[157].
Борисов назвал приезжавших высокопоставленных сотрудников НКВД «гастролерами». Он утверждал, что если в Умани и были случаи физического воздействия на арестованных, то это был результат пагубного влияния этих самых «гастролеров»[158]. Этот чекист заявил, что всегда запрещал своим сотрудникам использовать физическую силу в работе с заключенными. Это подтвердили другие свидетели на судебном процессе по делу Уманского РО НКВД. Даже Томин и Петров позже отрицали, что Борисов когда-либо приказывал избивать заключенных[159].
Но проведение массовых репрессивных операций делало неизбежным применение физического насилия. В момент пика террора в Умани в «разработке» органов госбезопасности находилось не менее 2500 заключенных, по каждому из которых требовалось составить определенное количество документов, включая подписанные признательные показания. По одной лишь «польской oneрации» Шаров требовал провести тысячу арестов. Борисов должен был ежедневно звонить по телефону в Киев и докладывать об «уманских достижениях»[160]. «Телеграммы, звонки из Киева не давал возможности нормально работать», — вспоминал Борисов[161]