Подчиненные, когда у них появлялась такая возможность, не оставались в долгу. Так, М. Леснов предоставил следствию еще один эпизод для обвинения бывшего руководителя: «Считаю, что Гришин в большой мере виноват в совершившемся в феврале [с. г.] массовом побеге арестованных из внутренней тюрьмы НКВД. Вина его в том, что он плохо организовал охрану внутреннего тюрьпода, не выработал соответствующую инструкцию для охраны, ответственным] дежурным (коим запрещалось проверять тюрьпод) и т. п. В результате 11 осужденных к ВМН путем пролома решетки бежали из тюрьпода»[384]. Это была очень серьезная информация, но изложенная в сокращенном виде. История имела продолжение, которое в материалах следствия появилось позже.
Второй этап следствия по делу Г. Гришина-Шенкмана завершился в конце августа 1938 г. написанием им заявления на имя наркома внутренних дел УССР А. Успенского, оформлением двух протоколов его допросов, вынесением постановления о продлении срока содержания его под стражей, составлением протокола о завершении следствия по делу и протокола его дополнительного допроса представителем военной прокуратуры, а также приобщением к его делу протокола допроса В. Мартынюка от 5 сентября 1938 г. Согласно показаниям Г. Гришина-Шенкмана во время судебного заседания, в этот период его избивали, и он подписал все, что от него требовали.
В заявлении он написал, что в конце 1932 г. Г.А. Гришин-Клювгант вовлек его в «антисоветскую троцкистскую вредительскую организацию» (наконец-то следствию удалось связать двух Гришиных в одно организационное целое), по заданиям которой он осуществлял вредительскую линию в агентурно-оперативной работе. Признав свою вину в арестах жен репрессированных, Г. Гришин-Шенкман закончил свое обращение к наркому просьбой личного характера: «Я прошу Вас, гражданин Народный комиссар, пощадить лично мою ни в чем не повинную семью […]-жену и дочь, которым я причинил так много горя и страданий»[385]. Конечно, горе и страдание, причиненные им сотням других людей, например женам репрессированных, потерявших мужей, детей и имущество, были несоизмеримы с лишениями его семьи. Он знал об этом и боялся худшей участи для своих родных, прося, чтобы нарком лично пощадил их.
В этой связи для составления социально-психологического портрета обвиняемого интерес представляет уточнение его биографических данных в ходе следствия. На вопрос, почему он стремился попасть на работу в органы ЧК-ГПУ, Г. Гришин-Шенкман ответил: «Мне хотелось хорошо пожить, быть у власти, командовать, и я считал, что этого добьюсь в органах ЧК-ГПУ»[386]. С этой же целью Г. Гришин-Шенкман в анкетах «приписывал себе разные революционные заслуги» («при деникинцах подвергался преследованиям и аресту»), которых в действительности не имел[387]. Даже если учесть, что он находился под сильным давлением следователей, ответ в целом отражал истинные ценностные ориентации и мотивацию Г. Гришина-Шенкмана и многих других его коллег, стремившихся попасть в «органы». Изгнание из них и арест означали крах всей жизни. В протоколах допросов излагались обстоятельства вовлечения в «антисоветскую троцкистскозаговорщическую организацию», сведения об ее кадрах и задачах, которые якобы поставил Г. Гришин-Клювгант перед Г. Гришиным-Шенкманом еще в 1932 г.[388] Далее приводились факты из его служебной деятельности, приправленные «вредительским соусом» [389]. «Организационные связи» между М. Детинко, Н. Смелянским и Г. Гришиным-Шенкманом по-прежнему не выходили за рамки этой троицы. На требование сказать, кого Г. Гришин-Шенкман завербовал в «организацию», он отвечал, что никого не вербовал, и заданий таких ему никто не давал. Также отрицал он связь с иностранной разведкой и шпионскую деятельность, признав свою вину по другим пунктам[390].
Таким образом, Г. Гришин-Шенкман «сознался в принадлежности к антисоветской троцкистской заговорщической организации». Однако, поскольку снова необходимо было произвести ряд дополнительных следственных действий, возбуждалось ходатайство о продлении срока содержания его под стражей до 1 октября 1938 г.[391] При этом обвиняемому было объявлено, что следствие по его делу закончено, и следственное дело направляется по подсудности[392].
Тем временем В. Мартынюк признался, что был завербован в «троцкистскую организацию» Г. Гришиным-Шенкманом. Интересны обстоятельства вербовки: «Гришин, работая заместителем начальника областного Управления НКВД по Житомирской области, часто приезжал ко мне в Бердичев, останавливался у меня. В наших беседах Гришин высказывал свое неудовольствие массовыми арестами, которые проводились, подкрепляя это фактом того, что политика коммунистической партии неправильна, вследствие чего возникают массовые недовольства трудящихся, а отсюда — аресты и репрессии без разбора, кого и как. Я взгляды Гришина полностью разделял и одобрял»[393]. Советская традиция кухонных разговоров о политике жила и среди руководителей разных рангов. Не были исключением и чекисты. То, что они друг другу доверительно говорили, высказывая подчас свое возмущение, под нажимом следствия превращалось в преступление.
Похоже, что от В. Мартынюка следствие больше ничего не добилось. 30 сентября 1938 г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила его к ВМН[394]. Произошло это во время паузы в следствии по делу Г. Гришина-Шенкмана. Ни одного документа, объясняющего паузу, длившуюся почти полтора месяца, в деле нет. 13 октября 1938 г. обвиняемого ознакомили с показаниями В. Мартынюка о «вербовке» его в «организацию». Нужно отдать должное Г. Гришину-Шенкману — этот пункт обвинения он отрицал стойко[395], что так и не позволило следствию расширить круг житомирских чекистов — «участников троцкистской организации». В следствии снова наступила пауза, которая длилась еще дольше, чем первая — до конца декабря 1938 г.
В декабре 1938 г. расследование по делам житомирских чекистов вступило в новую фазу. В связи с этим обратимся к документам, опубликованным в совместном польско-украинском научно-документальном издании, посвященном проведению органами НКВД УССР польской операции. В нем содержится раздел из 26 документов, основная часть которых относится к Житомирской области[396]. Составители указали, что эти документы рассказывают о следствии по делам бывших работников НКВД, которые были признаны виновными в применении незаконных следственных методов, и обратили особое внимание на три документа: протокол допроса свидетеля — главного врача Житомирской тюрьмы Наума Моисеевича Мордушенко (1895 г. р.), объяснение упоминавшегося Д. Манько и письмо[397] военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР военного юриста 1-го ранга Морозова прокурору СССР А.Я. Вышинскому (1883–1954).
Главврач рассказал о случаях составления актов о смерти замученных узников тюрьмы без предварительного вскрытия тел или даже их осмотра, о вписывании в документы фальшивых причин смертей, об обнаружении на телах многих жертв следов от побоев на допросах, а также о запрещении со стороны тогдашнего начальника тюрьмы УНКВД Михаила Захаровича Глузмана (1904 г. р.) фиксировать жалобы жертв избиений на действия следователей УНКВД[398]. Все это имело место в период с конца 1937 по сентябрь 1938 гг.
Основной докладчик на заседаниях особой тройки при УНКВД Д. Манько, пребывавший на тот момент еще на свободе (арестован 8 января 1939 г.), дал пояснения о порядке слушания следственных дел на заседаниях тройки в период с 20 сентября по 3 ноября 1938 г. Среди многочисленных «извращений» в деятельности особой тройки он привел факты отсутствия на заседаниях тройки одного из ее членов[399].
Военный прокурор сообщал о том, что «расследованием по делу о вражеской деятельности» бывшего начальника УНКВД Г. Вяткина установлены двукратные осуждения одних и тех же лиц, осуждение уже расстрелянных узников, многочисленные расхождения фамилий в документах, нарушение процедур работы тройки, осуждение к высшей мере наказания людей без ознакомления с их делами и даже без формального окончания следствия, массовый характер применения пыток во время следствия[400].
Даже краткого изложения содержания этих трех документов достаточно для того, чтобы составить общую картину преступной вакханалии, творившейся в УНКВД. Выделим три основных вида правонарушений. Первый — преступления (вплоть до убийств арестованных), совершавшиеся работниками УНКВД во время следствия. Второй — нарушения в порядке деятельности особой тройки, допускавшиеся со стороны членов тройки — начальника УНКВД, секретаря обкома КП(б)У и областного прокурора (легитимность тройки как внесудебного органа не подвергалась сомнению). Третий — фальсификации в служебном делопроизводстве УНКВД («липачество») со стороны следователей, руководящего состава, технического аппарата, медицинского персонала.
Теперь дополним картину информацией из этих и других документов, взяв за основу обозначенные три вида правонарушений.
Итак, 16 ноября 1938 г. был арестован начальник УНКВД Г. Вяткин. В рамках возбужденного против него уголовного дела были допрошены и дали объяснения многие работники УНКВД. Одним из них был Н. Зуб, также арестованный позднее (8 января 1939 г.). 24 ноября 1938 г. в рапорте на имя врид начальника УНКВД И. Дарагана он доложил, что после получения 16–17 сентября 1938 г. из НКВД УССР шифртелеграммы о необходимости организации особой тройки при УНКВД для упрощенного слушания следственных дел арестованных, Г. Вяткин возложил на него обязанности секретаря тройки. В круг его обязанностей входили: организация рассмотрения и оформления следственных дел в 1-м спецотделе для слушания на заседании особой тройки, подготовка протоколов заседаний тройки и последующее их оформление (предоставление на подпись членам тройки), составление отчетности о результатах работы тройки для НКВД У